Русские исторические женщины

Но она была уже стара: немного лет оставалось ей прожить в довольстве и счастье, что едва ли совместно со жгучими воспоминаниями о пережитой жизни, о прекрасной голове брата, воткнутой на шест, о чахоточной сестре, съеденной этой самой жгучей жизнью.

Но у Матрены Балк были дети. Ее красавицу дочь Наталью ожидала такая же страшная судьба, как страшно было все в то удивительное время. Но об этом в своем месте.

IV. Фрейлина Гамильтон (Фрейлина Марья Даниловна Гамильтон)

Между историческими женскими личностями, которые заслужили бессмертие или славной деятельностью, вписавшей имена их в список лучших людей человечества, или непосредственным отношением в лицам и событиям, достойным вечной исторической памяти, или же, наконец, превратностями своей судьбы, – к сожалению, есть и такие, на долю которых выпало бессмертие иного рода, бессмертие – как историческая кара за злые деяния, за роковые ошибки, за унижение человеческого имени. История не обходит ни Леонида, павшего при Фермопилах для спасения отечества, ни Герострата, безумно сжегшего храм Дианы, это чудо света; она дает бессмертие матери Гракхов; она же не может отнять бессмертие и у матери Нерона. Но утешительно, по крайней мере, то, что наше, русское, прошедшее дает нам примеров бессмертия первого рода больше, чем последнего.

К несчастным личностям последнего рода между историческими русскими женщинами следует отнести девицу Гамильтон, помещицу Дарью Салтыкову, известную более под именем Салтычихи, и некоторых других.

Девица Гамильтон принадлежала к одной отрасли древнейших и именитейших родов шотландских и датских, переселившейся в Россию в царствование Грозного и породнившейся потом со знаменитой фамилиею боярина Артамона Сергеевича Матвеева, которому Мария Гамильтон приходится внучкой.

Около 1713 года девица Гамильтон является фрейлиной супруги Петра I, императрицы Екатерины Алексеевны.

О детстве Марии Гамильтон ничего неизвестно: кто была ее мать; руководила ли детским развитием девочки нежная заботливость матери, или девочка лишена была этого руководства и несчастный ребенок брошен был на произвол слепого случая – об этом нет известий.

История застает эту знатную девушку уже при дворе фрейлиной. Девушка пользуется расположением и царя, и его супруги до самого года своей роковой кончины, последовавшей в 1719 году. Есть гадательные свидетельства о том, что девица Гамильтон была, будто бы, очень близка к великому преобразователю России; и как фрейлина, отличенная особым вниманием государя, пользовалась не малым значением при дворе, жила в роскоши, имела нечто в роде своего штата из девушек, из камер-фрау, ей прислуживавших, и вообще окружена была почетом и всеобщим вниманием.

Есть известия, что Гамильтон отличалась замечательной красотой: когда, впоследствии, голова Гамильтон была отрублена на плахе, то эту прекрасную голову, уже мертвую, великий царь целовал перед всем народом. Но об этом после.

Как первая при дворе красавица, соперницами которой могли быть разве только княгиня Марья Юрьевна Черкасская, две Головкины, Измайлова и генеральша Чернышова, которую Петр называл «Авдотья бой баба», – фрейлина Гамильтон блистала на придворных ассамблеях, привлекала толпы поклонников, в числе которых, после самого царя, сердце ее отметило одного счастливца – с ним она не разлучалась до своей страшной смерти. Это был один из царских любимцев, «денщик» государя Иван Михайлович Орлов. Царские денщики в то время были то же, что в нынешнее время флигель-адъютанты.

Гамильтон тем более привязывалась к своему любимцу, чем более замечала охлаждение в себе императора, который будто бы, при своей до крайности подвижной натуре, легко менял свои временные привязанности, хотя такой взгляд на Петра, по нашему мнению, крайне ошибочен: более чем кто-либо Петр был постоянен в своих привязанностях.

Обстоятельства способствовали роковому сближению Гамильтон с Орловым. Когда, в начале 1716 года, государь и государыня отправились за границу, Гамильтон сопровождала их в качестве фрейлины двора императрицы, а Орлов не расставался с государем как один из расторопных молодых денщиков его.

Несчастная связь их скоро, однако, кончилась самой страшной развязкой для девушки.

Года через два, в Петербурге обнаружилось, что последствием близких отношений девицы Гамильтон с Орловым была неоднократная беременность девушки. Обнаружилось также, что Гамильтон, желая скрыть свое несчастное положение от посторонних, а равно от царя и его и своего любимца, прибегала к преступным мерам – к детоубийству.

Преступления ее были обнаружены царем совершенно случайно и притом так, что невольно причиной гибели своей и царской любимицы был тот, кого девушка любила – сам Орлов. Однажды он, узнав о каком-то тайном сходбище и разведав о людях, составлявших это общество, подал царю обстоятельный донос на заговорщиков. Эта было вечером. Государь, прочитав донос своего денщика, положил его в карман и заняли другими делами. Ложась спать, он обыкновенно приказывал денщикам класть свой сюртук или к себе под подушку или на стул у кровати. Так делал и Орлов, раздевавший в этот вечер государя. Когда Петр заснул и дежурство Орлова кончилось, он отправился куда-то к своим приятелям и прогулял с ними всю ночь.

Государь, по обыкновению просыпавшийся очень рано, стал искать в кармане донос Орлова, чтобы вновь прочитать, и не нашел его там. Бумага пропала. Полагая, что донос украден, государь закипел гневом и приказал позвать Орлова, который один должен был знать, что сталось с доносом, потому что на ночь раздевал царя. Орлова не нашли. Гнев Петра дошел до крайних пределов, когда, наконец, гонцы отыскали загулявшего денщика и привели к государю. Не зная истинной причины царского гнева и полагая, что Петр узнал о его дружеской связи с камер-фрейлиной ее величества, «девкой Марьей Гаментовой», как тогда называли фрейлин («девки»), Орлов, при виде гневного царя, упал на колени.

– Виноват, государь! – взмолился Орлов; – люблю Марьюшку! (так звали при дворе эту красавицу фрейлину и так называл ее сам царь: «девка Марьюшка», «девка Авдотья бой-баба» и другие фрейлины).

Петр сразу понял, что бумагу не Орлов взял, и стал уже спрашивать его, как виновного в близких отношениях к его бывшей фаворитке.

– Давно ль ты ее любишь? – спросил царь.

– Третий год.

– Бывала ли она беременна?

– Бывала.

– Значит, и рожала?

– Рожала, да мертвых.

Петр, как хороший следователь, не остановился на этом. Он нападал на след преступления.

– Видал ты их мертвых? – спросил он.

– Нет, не видал, а от нее это узнал, – отвечал трепетавший денщик. Петр вспомнил, что, не задолго перед этим, у дворцового фонтана, в летнем саду, найден был мертвый ребенок, завернутый в придворную салфетку, и матери ребенка не могли отыскать.

Царь тотчас же приказал привести к себе подозреваемую фрейлину. Гамильтон сначала клялась, что она невинна, но скоро потом уличена была свидетелями и разными другими обстоятельствами.

– Знал ли об этих убийствах Орлов? – спрашивает снова царь.

– Нет, Орлов не знал, – отвечает несчастная преступница.

Орлов был посажен в крепость, «а над фрейлиной, – говорит современник, – убийцей нераскаянной государь повелел нарядить уголовный суд».

Злополучная бумага, бывшая причиной раскрытия преступлений, найдена была в сюртуке государя: карман в нем подпоролся, и донос попал между сукном сюртука и подкладкой.

Суд по этому делу был неумолим. Рассказывают, что гнев Петра еще более старался увеличивать всесильный уже в то время князь Меньшиков, который был сам неравнодушен к Гамильтон и, кроме того, боялся, что красавица эта могла вытеснить из сердца государя привязанность его к Екатерине Алексеевне, пользовавшейся покровительством Меньшикова еще до того времени, когда царь обратил на нее внимание и приблизил к себе. Но и без этого государь находился в ту пору в страшном нравственном возбуждении: это были те самые дни, когда шел суд над царевичем Алексеем Петровичем, кончившийся смертью царевича и страшными казнями его соучастников.