Русские качели: из огня да в полымя
Шрифт:
С того дня, как мы так хорошо, тепло поговорили, Владимира Ивановича я больше не видел. Вскоре он был избран депутатом Верховного Совета СССР, потом работал у М.П. Полторанина в министерстве печати, занимался организацией региональной прессы. Но московская атмосфера была ему не по душе, она его отторгала. Он возвратился в родной Красноярск, где и умер…
ХХХ
В своем регионе я старался побольше ездить в самые отдалённые, забытые богом уголки. Однажды у магазина деревни Зимненки Вешкаймского района Ульяновской области я наткнулся на длинную сидячую очередь. За каким дефицитом?
—
Хлеба ждем, — ответила пожилая
,
c
изможденным лицом
женщина.
Разговорились. Александра Трофимовна Степанова — пенсионерка,
— Уж и престол?
— А у нас, милок, так! — Александра Трофимовна смахнула кончиком платка невидимую слезинку, — Не привезут хлеб из райцентра, так и суп в горло не пойдёт. Хорошо, если удачная выпечка. А иной раз такое привезут — глядеть не хочется.
Эта и другие подобные встречи на сельских проселках заставили меня приглядеться: отчего хороший хлеб у самих же хлеборобов в такой нехватке?
Невеселая вскрылась картина. Разветвленная сеть хлебопекарен потребкооперации стала вдруг сокращаться. Местная власть из соображений экономии перешла на централизованное хлебопечение. А потом из райцентра на машинах развозят хлеб по селам и деревням. А там уж расписано, когда у них хлебный час. Нередко случалось, что в непогоду долгожданная машина запоздает или вовсе не придёт… Так и возникали по деревням и селам сидячие хлебные очереди. И это на пороге 21 века.
Корреспонденция «Хлебный час» стала для меня своего рода тестом в отношениях с будущим «красным» губернатором, а на тот момент председателем облисполкома Юрием Фроловичем Горячевым. Где бы ни было, на совещаниях, конференциях, в неформальном общении с людьми, Юрий Фролович всё время подчеркивал, что для него первостепенные нужды народа — святое дело! Он был искушенный мастер социальной демагогии, опытный игрок на чувствах и эмоциях. Даже его лексика, простонародная по форме, отражала колоритный образ «человека из народной глубинки». Школы он называл школками, больницы больничками, детей — детками.
Чтобы подчеркнуть, что он вне политических интриг и занимается черновой работой не жалея сил, он взял за правило объезжать колхозы и совхозы на рассвете дня. К примеру, приходил на животноводческую ферму, когда доярки ещё глаз не разодрали. И те обалдевали, когда видели на пороге фермы аж самого председателя облисполкома, позже, как я уже говорил, ставшего губернатором.
В последующие годы (не знаю, по чьей подсказке) он учредил еженедельные выезды в народ. Длинная кавалькада машин из областного центра прибывала на место общения с народом (как правило, в сельский клуб) и начиналась публичная порка разных чиновников. Те хорошо знали этот сценарий, картинно каялись в своих недоработках и клялись не щадить живота своего на поприще дальнейшего служения людям. Заканчивалось это любопытное мероприятие обильным обедом, на который председателю колхоза приходилось иногда забивать последнего бычка. Такие шоу, получившие название «утренние дойки», происходили в девяностых годах.
…И вот такой удар по его имиджу. Ведь деятельность потребкооперации, обеспечение потребительского рынка самыми необходимыми товарами — это было исключительно в компетенции председателя облисполкома. И хотя его фамилия в статье не называлась, и ежу было понятно, что в этом деле дал слабину никто иной как сам Горячев. Его реакция на выступление газеты была крайне болезненной, хотя и скрытной. Напрямую он никогда не высказывал своё недовольство прессой. Но при удобном случае всегда старался напомнить, кто в доме хозяин. Он мог дать негласную команду выставить редакционную машину из гаража или порекомендовать соответствующим органам заинтересоваться заграничной поездкой журналиста и выяснить, на какие средства и зачем он выезжал за кордон. Это типичные приёмы давления на психику корреспондента, посягнувшего на непререкаемый авторитет руководителя области.
Не я один, а многие мои коллеги заметили, что уже при Горбачёве отношения прессы и власти приняли противоречивый характер. С одной стороны, СМИ предлагалось смелее, активнее вторгаться в запретные ранее для критики сферы, бичевать, не взирая на лица, пороки и недостатки, с другой стороны, в отличии от прошлых лет, — полнейшее и демонстративное равнодушие к таким выступлениям. Одновременно в народе распространялись анекдоты про журналистов, представляющие их продажными бездушными
писаками, которые врут как дышат. Чтобы представить газетную критику злой, разрушительной, человека сравнивали с мухой. И того, и другую можно убить газетой.Так подрывался общественный статус газетчика советской поры и ему в новые времена отводилась роль холопа, который должен знать своё место и не воображать себя мифической четвертой властью. Конечно, такой процесс «переформатирования» журналистского труда не мог быть одномоментным или скоротечным. В обывательском сознании ещё теплился уголёк доверия и уважения к СМИ и чтобы окончательно погасить его, требовалось время.
ХХХ
В «Правде» издавна был заведён такой порядок. Собкора время от времени вызывали в Москву, чтобы он поработал недельки две-три, а то и месяц в одном из отделов редакции. Журналист как бы встряхивался в общении со столичными коллегами, перенимал их опыт и с высоты московских мерок по-другому смотрел на жизнь закрепленного за ним региона. В свою очередь, сотрудники редакции сверяли свои мысли и оценки со взглядами собкора на текущие события, иногда отправлялись в совместные командировки.
Я уже говорил, что мне везло на людей. Неосторожные неприятные знакомства в расчет не беру. В памяти — встречи и общение с замечательными коллегами, которые стали для меня надёжными верными друзьями, единомышленниками. В «Правде» таким друзьями стали для меня Виктор Хатунцев, Евгений Григорьев, Александр Батыгин, Виктор Широков, Вадим Шалгунов, Валентин Прохоров…
О Валентине Фёдоровиче Прохорове речь особая, благодарственная. Впервые о нем я услышал ещё в Свердловске (теперь Екатеринбург), когда работал в газете «Уральский рабочий». Как только заводился разговор об известных выходцах из «Уральского рабочего», то наряду с громкими журналистскими фамилиями непременно называли имя Прохорова. В то время «Правда» имела большие возможности для переманивания лучших журналистских кадров со всей страны. Валентина Фёдоровича заметили за его остроумное фельетонное перо. Любопытно, что он, крайне деликатный по своему характеру, в своих обличительных материалах всегда находил такой стиль изложения, такую выверенную сатирическую интерпретацию фактов, что никто потом не мог опровергнуть.
В лице В.Ф. Прохорова отдел фельетонов «Правды» получил отличное пополнение. Отделом заведовал тогда Илья Миронович Шатуновский. И вот эти два автора задавали критический тон в газете. Позже на фельетонной волне стали ярко работать другие правдисты — Владислав Егоров и молодой тогда ещё Александр Головенко.
В очередной приезд в редакцию Валентин Федорович, заскучавший от редакционного затворничества, предложил невероятное: съездить в Саров — город атомщиков, центр производства ядерных бомб. Саров!? Да кто нас туда пустит! Секретнее, чем этот город, нет в стране другого объекта. И зачем нам туда? О чем писать? О том, что мирные инициативы Горбачева сняли многолетнюю напряжённость между СССР и Западом и оборонная промышленность перешла на путь конверсии? И как Саров с его научно-исследовательским институтом ядерной физики, с его заводом по производству ядерных зарядов вписался в политику «нового мышления и общечеловеческих ценностей»?
Владимир Степанович Губарев, редактор «Правды» по отделу науки, когда мы пришли к нему за поддержкой, сказал со свойственной ему иронией: вас туда на пушечный выстрел не допустят, но давайте попробуем! Не знаю, то ли связи Губарева помогли, то ли сработала тогдашняя атмосфера тотальной и беспрекословной гласности, но нам без проволочек оформили документы на допуск в Саров и дали контакты с нужными людьми.
Такой уж это город Саров, что куда не подайся из него, помимо КПП, обязательно упрешься в ряды колючей проволоки, вспаханную между ними пограничную полосу, хотя до ближайшего зарубежья отсюда тысячи верст. А в остальном город как город. С развитой инфраструктурой, добротными домами, проспектами, школами, магазинами. Всё на уровне среднерусских стандартов, пожалуй, чуть выше. Свои поэты и музыканты, спортсмены и учёные… Число последних, правда, столь велико, что каждую минуту рискуешь столкнуться где-нибудь на улице или в общепитовской точке с маститым доктором наук, членкором, а то и полным академиком. О кандидатах не говорим, поскольку счет их вместе с лауреатами самых престижных научных премий идет на сотни.