Русские качели: из огня да в полымя

— Нет никакой русификации, — сказал он с нажимом. — Это болтовня. Другое дело, многие эрзя и мокша в паспортной графе о национальности называют себя русскими. Чудеса, да и только! По-мордовски шпарят, на мордовском языке песни поют, в деревнях женщины наряжаются по-мордовски, а по паспорту считаются русскими.

— Почему так?

— Не знаю… Думаю, что давно уже нет чистокровной мордвы, как, впрочем, и чистокровных русских. И с другими национальностями в Приволжье такая же история. Может быть, в этом и есть сила России?

— А вы-сами-то, кто по паспорту?

— Русский, конечно.

— А по национальности?

— Конечно, мордвин. Эрзя.

Этот разговор подтолкнул меня подготовить для «Правды» интервью председателя Верховного Совета народных депутатов МАССР Николая Михайловича Жочкина. Заголовок в редакции дали этому интервью такой: «Горжусь, что я мордвин». Через его мысли хотелось донести до читателя, почему начальственная надстройка в мордовском народе стыдится своего происхождения, старается от него как бы дистанцироваться. Казалось бы, должно быть наоборот. При Советской власти национальные меньшинства получили сильный толчок для своего развития. Всячески поддерживалась культура, на языках мордвы издавались газеты и журналы, книги. Развивалось фольклорное искусство, народные промыслы, не забывались достойные обычаи предков. Это создавало реальную основу для полной национальной идентификации, для народной цельности и единства.

Раскачать Николая Михайловича Жочкина на откровенный глубокий разговор мне, увы, не удалось. Он говорил правильные слова о национальном своеобразии, сложном и драматичном пути развития мордовского народа. Но почему просвещенная часть мордвы старается называться русскими, он так и не объяснил. И я, напрягая свои мозговые извилины, не могу уяснить эту особенность. Может быть, ответ на это кроется в материальном расслоении простого народа и той его части, которая стоит у управленческих рычагов. Мордвин во власти хочет быть более русским, чем даже сам русский, стоящий над ним.

Ну, это так — мои досужие размышления, не претендующие на серьёзные выводы. Одно только могу твердо сказать. Многолетняя жизнь в Поволжье, постоянное общение с татарами, чувашами, удмуртами, башкирами и другими представителями малых народностей этого региона убедили меня в том, что нацмены, как мы иногда неосмотрительно говорим, ощущают себя неразделимыми с русскими. И так же, как и русские, они чутко и болезненно могут реагировать на унижающие действия власти, её пренебрежительное отношение к материальным и духовным интересам глубинного народа. Вот о чем надо помнить.

ХХХ

Поездки в Мордовию, как правило, были связаны с редакционными заданиями. Но какой ты собкор, если держишь себя в каких-то шорах и на заглядываешь дальше и глубже, чем тебе предписано начальством из Москвы. В восьмидесятых и девяностых годах 20-го столетия вся пресса, радио и ТВ кипели рассказами о Гулаге, об уголовном преследовании за инакомыслие, об ужасных условиях содержания заключенных. Вся страна уже знала, что такое СЛОН, (Соловецкий лагерь особого назначения), АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников родины), сеть северных лагерей Дальстроя, Карлаг, Донлаг, Дубравлаг…

Дубравлаг находится в Мордовии, в непролазных дебрях западной её части. Природа здесь завораживает и навевает настроение сказочности. Кажется, вот-вот сейчас из сумрачной зелёной уремы выползет маленький пузатый Аука или соскочит с ели Лихо Одноглазое. Но вместо этих мифических существ наш взгляд вылавливает то караульную вышку с автоматчиком, то двойной ряд колючей проволоки, то свежесрубленные сосны, приготовленные для барачной постройки.

Поселок Явас, в котором мы с Валентином Фёдоровичем Прохоровым оказались по милости нашего настойчивого журналистского любопытства, можно назвать столицей Дубравлага, теперь уже бывшего Дубравлага. В посёлке чистенько и опрятно. За порядком здесь вынужденно строго следят расконвоированные зэки. Есть магазины-лавки. Есть школа искусств для здешних ребятишек. Есть довольно уютная гостиница для приезжающих «на свиданку». В центре Яваса управление учреждения ЖК-385. Так теперь именуется мордовский лагерь для заключенных.

Из биографии Дубравлага: в 1929 году Мосгортоп организовал заготовку дров в лесах Мордовии. Работали здесь комсомольцы-добровольцы. Через год их сменили заключённые-уголовники. Начиная с 1937 года в лагерях Потьмы, Яваса появились первые политические. В известные годы мордовские лагеря пропустили через себя тысячи и тысячи политзаключённых. Это чеэсы (члены семей репрессированных руководителей), соэ (социально опасные элементы), аса (осужденные за антисоветскую агитацию), пш (подозреваемые в шпионаже).

То уже прошлое — незабываемое, трижды проклятое и, дай Бог, невозвратимое. И всё же спросили, не без иронии, о наличии свободных мест. Начальник управления ИТУ Мордовии полковник юстиции Г. Горкушев ответил на это тоже с иронией: свободных мест не бывает только в ресторанах и гостиницах.

На въезде в поселок Барашево остановились у полуразрушенных строений. О том, что было здесь, безмолвно свидетельствует проржавевший каркас пропускного коридора, покосившаяся охранная вышка. В глубине — барак. Отсюда, согласно указу об амнистии, ушли последние заключенные. Уход их был похож, как мы догадывались, на стремительное радостное бегство. Скорее, скорее… Вот брошенные впопыхах алюминиевая кружка, недошитая рукавица, опорок от старого кирзового сапога.

— В таких опорках у нас только Андерсон щеголял. Лагерный Пикассо. Художник, — поясняет бывший начальник отряда бывшей колонии А.Шальнев, — а вот этой кружкой, возможно, пользовался Николай Рыжков.

— Тот самый?

— Да, тот самый — «афганец» …

Печать сообщала о жестокой судьбе русского парня. Вихрь афганской войны занес его в США. С нетерпением и страхом выбирался он на Родину. Выбрался. Чтобы быть осуждённым военным трибуналом.

— Сидел здесь один, — с неохотой вспоминает А.Шальнев. — Вот с этих клумб срывал цветы и ко мне с поклоном: «Будь ласка, начальник». Куртуазный мужик, откуда-то родом из Ровно. Как глянул в его дело — волосы дыбом. Каратель. Младенцев расшибал насмерть о колеса автомашин.

— Как же он вышки избежал?

— Трибунал решал… До разоблачения, говорят, ударно трудился, ордена получал.

Колоритна тоже фигура одного артиста, завербованного в своё время немецкой разведкой. Он в лагерных концертах с чувством исполнял песню «Партия наш рулевой». Или другой каратель, за жестокость носивший кличку Гитлер. Ну и Степан Затикян, запомнившийся москвичам по бессмысленным жестоким взрывам в метро в 1977 году. Ещё до этого он отсидел в Дубравлаге четыре года за антисоветскую деятельность. Вышел на свободу и после организации кровавых терактов в Москве был приговорен к расстрелу.

Под впечатлением рассказа о фашистских пособниках и разного рода садистах стали знакомиться мы с уникальной тетрадью — своего рода хроникой диссидентского движения 60-х и 70-х годов — время брежневского правления. Неизвестный хозяин этой летописи, вероятно, офицер лагерной администрации, вёл досье на осужденных за антисоветскую агитацию и пропаганду. Характеристики предельно кратки: «Враждебно настроен», «Крайне враждебный». К кому?

Считается, что хрущёвская оттепель вызвала к жизни движение, не совпадающее с официальными установками. При Брежневе, поначалу смягчившим репрессивные меры, это движение получило новый энергичный толчок. Среди инакомыслящих появились рабочие, военнослужащие. Радикальнее становилось студенчество. В ответ, по закону противодействия, — усиление карательного нажима.