Русские лгуны

Три остальные года своей жизни Мавра Исаевна, живя в совершенном одиночестве, посвятила на то, чтобы, никогда не умевши рисовать, при своих слабых, старческих глазах, вышивать мельчайшим пунктиром нерукотворный образ спасителя, который и послала в Петербург с такой надписью: Брату моего покойного государя! Все потом ждала ответа, и так как ожидания ее не сбывались, то она со всеми своими знакомыми совещалась:

– Уж как бы отказать, так прямо бы отказали, а то, значит, дело в ходу.

– Конечно, в ходу, - отвечали ей те в утешение.

V

БЛЕСТЯЩИЙ ЛГУН

Во лжи, как и во всяком другом творчестве, есть своего рода опьянение, нега, сладострастие; а то откуда же она берет этот огонь, который зажигает у человека глаза, щеки, поднимает его грудь, делает голос более звучным?.. Некто N... еще в двадцатых годах совершивший кругосветное путешествие, был именно одним из таких электризующих себя и других услаждающих говорунов и лгунов своего времени. Маленький, проворный, живой, с красивыми руками и ногами и вообще своей наружностью напоминающий польского ксендза, имеющий привычку, когда говорит, закрывать глаза и вскрикивать в конце каждой фразы как бы затем, чтобы сильнее запечатлеть ее в ушах слушателей, N... почти целые две зимы был героем Москвы. Князь П... (да простит господь бог этому человеку его гордость, которая могла равняться одной только сатанинской гордости!), князь П... искал знакомства с N... Обстоятельство это, впрочем, надобно объяснить влиянием княгини, которое она всегда имела на мужа. При воспоминании об этой даме автор не может не прийти в некоторый восторг от мысли, что в России была такая умная и ученая дама. Целый день она, бывало, сидит в своей обитой штофом гостиной, вечно с книгой в руках; две ее дочери, стройные и прямые, как англичанки, тоже с книгами в руках. Положим, к княгине приезжает с визитом какая-нибудь m-me Маурова, очень молоденькая и ветреная женщина.

– Avez vous lu Chateaubriand?* - спросит вдруг княгиня, показывая глазами на книгу, которую держит в руках.

______________

* Читали ли вы Шатобриана? (франц.).

– Non, - отвечает та очень покойно.

– Non?..
– повторит княгиня почти ужасающим голосом.

– Mon man n'est pas encore alle au magasin de Gothier*.

______________

* Мой муж еще не был в магазине Готье (франц.).

– Шатобриан вышел год тому назад!
– скажет княгиня и, не ограничиваясь этим, обратится еще к одной из дочерей своих:

– Chere amie*, принеси мне les Metamorphoses d'Ovide**.

______________

* Дорогой друг (франц.).

** "Метаморфозы" Овидия (франц.).

Она очень хорошо знает, что m-me Маурова и слов таких: Метаморфозы Овидия не слыхала, - а потому по необходимости должна растеряться и уехать.

Я привел этот маленький эпизод единственно затем, чтобы показать, какие люди интересовались N... и дали, наконец, ему торжественный обед, к которому все было предусмотрено: во-первых, был приглашен к обеду, как человек очень умный, профессор Марсов, учивший дочерей княгини греческому языку; из других мужчин были выбраны по большей части сановники - друзья князя; кроме того, на обед налетело больше десятка пестрых и прелестных, как бабочки, молодых дам.

N... входит; но мы ловим его не на его официальном поклоне хозяйке, не в то время, когда он почти дружески пожимал руку хозяина, не даже тогда, когда, сидя уже за столом по правую руку хозяйки, после съеденного супа он начинал ей запускать кое-что о супах-консервах, не в тот момент, когда князь, став на ноги, возвестил тост за здоровье N... как за здоровье знаменитейшего путешественника, а княгиня, дружески пожимая ему руку, проговорила с ударением: "И я пью! На все это N... ответил краткими и исполненными чувства словами, но и только! Он знал, что минута его еще не настала, и был целомудренно скромен. Она настала, когда он остался в прекрасном кабинете, освещенном по тогдашней моде восковыми свечами, в совершенно интимном кружку князя, княгини, профессора Марсова и двух - трех дам, самых искренних его почитательниц. N... сидел на покойном кресле; беспечная голова его была закинута назад, коротенькие ножки утопали в ковре; ощущая в желудке приятный вкус высокоценного рейнвейна, он по крайней мере с час описывал разницу между Европою и затропическими странами.

– Наконец, женщины затропические!
– воскликнул он в заключение и поцеловал при этом кончики своих пальцев.

Княгиня на короткое мгновение переглянулась с прочими дамами.

– On dit... pardon, это - московские слухи... on dit, que vous avez ete marie a une petite negresse*.

______________

* Говорят... извините... говорят, что вы были женаты на маленькой негритянке (франц.).

N... стыдливо потупляет глаза.

– Non, на мавританке, - ответил он вполголоса.
– Это - маленькое племя, живущее около Триполи, - продолжает он, вздохнув и как бы предавшись воспоминанию.

– Вы были, значит, и в Африке?
– спросил его с мрачным видом Марсов.

– Мой бог, я был в Африке везде, где только могла быть нога человеческая.

Говоря точнее, нога N... ни на одном камне Африки не была, и он только в зрительную трубку с корабля видел ее туманные берега.

– Я был, наконец, пленник: меня консул александрийский выменял на слона.

– Почему же александрийский консул?
– вмешался в разговор князь. Он всегда интересовался дипломатическим корпусом и считал его почему-то близким себе.

– Очень просто!
– отвечал N... и в творческой голове его создалась уже целая картина.
– Это случилось на пути моем к Тунису. Я ехал с маленьким караваном... ночью... по степи полнейшей... только и видно, как желтое море песку упирается в самое небо, на котором, как бы исполинскою рукою, выкинут светлый шар луны, дающий тень и от вас, и от вашего верблюда, и от вашего вьюка, - а там вдали мелькают оазисы с зеленеющими пальмами, которые перед вами скорее рисуются черными, чем зелеными очертаниями; воздух прозрачен, как стекло... Только вдруг на горизонте пыль. Проводники наши, как увидали это, сейчас поворотили лошадей в противоположную сторону и марш. "Что такое?" - спрашиваем мы. "Бедуины", - отвечает нам толмач, и представьте себе - мы без всякой защиты, в пустыне, которая малейшим эхом не ответит на самые ваши страшные предсмертные крики о помощи...

– Ужасно!
– проговорила княгиня.

– Ужасно!
– повторили и прочие дамы.

N... продолжал:

– Пыль эта, разумеется, вскоре же превратилась в людей; люди эти нас нагнали. У меня были с собой золотые часы, около сотни червонцев. Спросили они меня через переводчика: кто я такой? Отвечаю: "Русский!" Совет они между собой какой-то сделали, после которого купцов ограбили и отпустили, а меня взяли в плен. Толмач, однако, мне говорит, что все дело в деньгах: стоит только написать какому-нибудь нашему консулу, чтобы он меня выкупил. "Но какой же, думаю, консул на африканском берегу? Самый ближайший из них александрийский". Кроме того, спрашиваю: "Как же я напишу ему?" - "Ваше письмо, говорят, или с нарочным пошлют, или просто по почте". Между всеми европейскими консулами и этими разбойничьими шайками установлено прямое сообщение.

Проговоря это, N... несколько приостановился. "Ну как, - подумал он, этого ничего нет, да и быть, вероятно, не может!"

– Впоследствии, впрочем, оказалось, - продолжал он, - что эти самые толмачи и наводят караваны на шайки, а после и делят с ними добычу...

Марсов при этих словах повернулся на стуле.

– Как же толмач может навести? Его дело - переводить с языка, а по дороге вести - дело проводника!
– проговорил он своим точным языком.

– О, эти два ремесла всегда в одном лице соединены!
– воскликнул N...

– Да ведь вы сами же сказали, что проводники ваши ускакали, а толмач при вас остался.

– То не проводники, а военная стража - только!
– возразил N...

– То военная стража!
– подтвердил и хозяин.

Марсов, незаметно для других, пожал плечами и замолчал.

– Что же, вас в плену держали в тюрьме, под надзором? Употребляли на какие-нибудь работы?
– спросила княгиня с участием.

– О нет, напротив!
– воскликнул N... (до какой степени он быстро творил в этом разговоре - удивляться надо).
– Я жил в очень маленьком селеньице, состоящем из глиняных саклей - по загородям бананы растут, как наши огурцы; в какое-нибудь драгоценнейшее фиговое дерево - вы вдруг видите - для чего-то воткнуто железное орудие вроде нашей пешни, и на ней насажена мертвая баранья голова...