Русские навсегда

Это была одна из первых серьезных акций по реальной борьбе с терроризмом. Было сделано очень многое, чтобы каждому подонку стало ясно, что государство может, будет и должно отвечать угрозой на угрозу и смертью за смерть. Потому что государство, Россия, отвечает за каждого своего гражданина. Где бы он ни находился.

Неистребимое племя правозащитников подняло громкий визг о нарушении прав человека, о невиновности семей террористов, о том, что государство не может становиться на одну доску с бандитами и брать заложников. Целый ряд международных фондов сделал щедрые финансовые пожертвования «на восстановление либеральных ценностей в Российской Федерации». Мир вздрогнул и напрягся.

Это был самый трудный момент. Хуже армий, хуже бандитов, хуже убийц и маньяков были потекшие из-за рубежа денежные потоки.

Работы тогда было много.

Силовым структурам пришлось вычесывать себя от блох, прикормленных все теми же фондами, армия на Кавказе и лояльные закону тейпы пережили нелегкий год под жестким давлением террористов, получивших неожиданную финансовую поддержку. Политическая власть отбивалась от нападок либералов со всех сторон.

Президент, осунувшийся и бледный, выступил тогда живьем, гоня в эфир насквозь сырой текст. «Бандиты всех мастей и окрасок должны знать, наше государство может и будет мстить за преступления, измену и террор. Только так мы можем выйти из того страшного коллапса, в который загнали себя сами. Только так и не иначе. Это больно. Это тяжело. Но сложное моральное уравнение: «жизнь заложника – жизнь члена семьи террориста» будет решаться в пользу заложника».

Он угадал.

Почувствовал тот самый тонкий момент, когда все было готово просесть и обрушиться.

После этого в него стреляли. И не раз.

Но уже никому не приходило в голову играть жизнью невинных людей, захватив самолет, школу или больницу. Ведь у каждого человека есть корни… И чтобы стоять, он должен держаться корней. Подруби их… и нет больше человека.

Сев в вагон, Калугин позвонил в Контору и попросил составить ему досье на семью Лаптева. Безо всякой, впрочем, надежды обнаружить что-либо оригинальное. Его сейчас более всего интересовал таинственный человек, напугавший Хвостова и предъявивший «вашу корочку». Удостоверение ФСБ сложно было с чем-то перепутать, да и подделать его – тоже… Контора потратила много сил, чтобы завоевать себе авторитет организации, играть с которой слишком накладно. Поэтому отчаянных людей, способных изготовить поддельное удостоверение, практически не осталось. А значит…

Между погромом на квартире у Лаптева и визитом туда опергруппы прошло не так много времени. Человек, устроивший шмон, должен был четко знать, что он ищет и что времени у него мало. Иначе тот факт, что опергруппа никого не застала, можно было объяснить только случайной неудачей. Но в случайности Калугин не верил.

Выводы напрашивались совсем уж нехорошие.

Удостоверение, скорее всего, было настоящим.

От этой мысли Калугину делалось не по себе. Ловить «крота», да еще в условиях цейтнота…

«Интересно, а почему он их не пристрелил?» – подумал Володя, убирая уже отдавленные каким-то толстяком ноги.

– Простите, – просипел толстяк. По его лбу крупными каплями катился пот.

– Ничего, ничего, – равнодушно ответил Калугин, но толстяк воспринял это как разрешение завести беседу.

– Слышали, чего в мире делается? – Владимир Дмитриевич отмолчался, но неожиданный собеседник продолжал: – Совсем ошалели. Совсем. Я вот отца Леонида читал, так он говорит, что война будет. Оттого, что много в людях мерзости накопилось. Шлаков всяких. И сгустков. Все это рождает зависть. Оттого и войны все. От страха и зависти. А зависть от грязи. Чистить надо. Пить много…

– Это точно, – закивала женщина справа. – Пить – это по-нашему. Вот такой как зальет зенки с самого с утра, так и топчется по ногам до вечера. И топчет, и топчет!

– Извините, – толстяк хрустнул шеей. – Это у меня ноги большие… А пить, это я не про то. А совсем про другое.

– Да уж, конечно, то-то вонища! – завелась тетка. – Луком, поди, закусывал. Или чесноком.

– Шлепнул бы и шлюх, и директора-идиота, – вдруг, неожиданно для самого себя, брякнул Калугин.

Толстяк вытаращил глаза, как перепуганная болонка. Тетка с оттоптанными ногами перестала ворчать и принялась протискиваться в глубь вагона.

– Извините, – снова сказал толстяк, отодвигаясь от Володи.

– Вы выходите? – поинтересовался Калугин.

– Я… – Но тут открылись двери, и людской поток вынес потеющего толстяка, стремящегося к очищению, на перрон.

Следом вышел и Калугин.

«А ведь действительно. Положил бы там и Хвостова, и двух шлюшек. Не надо было бы выдумывать эту байку, нелепую, про списывание водителя задним числом. Неужели пожалел? Или не хотел шум поднимать?»

37.

– Вот. – Хвостов открыл дверь, пропуская внутрь Иванова и вихрь холодного воздуха. За городом было свежо и морозно. Алексей даже удивился, вылезая из прогретой духоты автомобиля, казалось, вот только-только вокруг была слякотная городская зима, пропитанная солью, песком и какой-то химией, а тут белый нетронутый снег, колючий ветер, мороз. – Вот тут моя дачка… Товарищ… Гражданин… – директор запутался. – В общем, тут они.

– Угу, – пробормотал Алексей, осматриваясь.

Хвостов прибеднялся, называя эти хоромы «дачкой». Вполне понятное, мелкое тщеславие человека, сумевшего выстроить такую домину и при этом не сесть в тюрьму за неуплату налогов.

– Тут еще подвал есть, там банька у меня и бассейн, – сообщил Хвостов, показывая на лестницу, ведущую вниз.

В «дачке» было четыре этажа, включая подвальный, где уместился значительных размеров бассейн и «банька» представительского класса. Первый этаж был отдан подо что-то вроде каминного зала, с отделкой под охотничий домик лучших застойных лет. Медвежьи шкуры на полу, значительный стол, ножками которому служили толстые круглые бревна. Кресла из толстых брусьев, тяжелые даже на вид, с высокими резными спинками. С потолка свешивались лосиные рога, приспособленные под люстру каким-то народным умельцем.

– Нравится? – спросил директор.

Иванов покосился на Хвостова и увидел, что глаза у того лучатся тем удивительным мальчишеским восторгом, подделать который невозможно. Директору самому до мышиного писка нравились эти столы, шкуры, четыре этажа и «банька», где могут мыться Гаргантюа и Пантагрюэли.

– Да… – ответил Алексей. – Впечатляет. А где наши девушки?

Хвостов завертел головой.

– Где-то тут должны быть… Сейчас… Пройдемте наверх, наверное, там.

Они поднялись по винтовой и, на взгляд Иванова, жутко неудобной лестнице.

– Девочки! – позвал директор, заглядывая на второй этаж. – Девочки! Странно… Может быть, выше?…

– Может быть…

Иванов с подозрением осмотрелся.

Но девочки действительно нашлись. Они мирно спали в самой дальней комнате этого благоустроенного лабиринта.

– Девчонки, милые, – заворковал Хвостов. – Девочки, поднимаемся, тут товарищ с вами хочет поговорить… Девочки… Милочка. Риточка. Зайчики… Просыпаемся…

Он кудахтал над ними, как ласковая голубица над свежевылупившимися голубятами. Иванов физически чувствовал, как рабочее время утекает чёрт знает куда совершенно впустую.