Русские поэты 20 века. Люди и судьбы
Шрифт:
По замечанию Л.Гинзбург, поэзия Мандельштама всегда возникала «на стыке жизнебоязни и жизнелюбия», «мощи и хитрости», «изгойства и укорененности в этом мире».
Время Гражданской войны (в том числе 1921-1922 годы) наполнено для поэта скитаниями по югу России (порой смертельно опасными): Коктебель и Феодосия – неоднократно и подолгу (там же подвергнут аресту врангелевской контрразведкой); Батуми (где задержан береговой охраной меньшевистского правительства Грузии); Тифлис; Харьков; Киев (здесь в 1919 году встречает свою будущую жену – начинающую «левую» художницу Надежду Яковлевну Хазину).
Помогают Мандельштаму,
Все эти кочевья и приключения перемежаются с участием в литературных вечерах, с лекционными выступлениями, с сотрудничеством в периодических изданиях.
Широкую и легендарную известность приобретают некоторые связанные с личностью Мандельштама факты, в частности, совершенно героический его поступок в июне 1918 года, когда он вырвал из рук известного чекиста Я.Блюмкина пачку уже подписанных ордеров на расстрел и разорвал их…
Поэт упорно (и с какой-то легкомысленной бесшабашностью) не желает покидать Россию, но в этом не присутствует и тени жертвенности:
Прозрачна даль. Немного винограда.
И постоянно дует ветер свежий.
Недалеко до Смирны и Багдада,
Но трудно плыть, а звезды всюду те же…
1920
Острое, нежное (и опять-таки с привкусом «сумасшедшинки») ощущение грядущей гибели сквозит в его гениальном стихотворении «Ласточка» (1920 год):
Я слово позабыл, что я хотел сказать.
Слепая ласточка в чертог теней вернется
На крыльях срезанных, с прозрачными играть.
В беспамятстве ночная песнь поется.
Не слышно птиц. Бессмертник не цветет.
Прозрачны гривы табуна ночного.
В сухой реке пустой челнок плывет.
Среди кузнечиков беспамятствует слово…
Всё не о том прозрачная твердит,
Всё ласточка, подружка, Антигона…
А на губах, как черный лед, горит
Стигийского воспоминанье звона.
Бродячий образ жизни, полное отсутствие имущества (единственным «ценным приобретением» поэта стала его жена, брак с которой зарегистрирован в 1922 году), удручающая безбытность, нищенство и маргинальность существования – отличительные черты всей судьбы Мандельштама. В Петрограде он какое-то время живет в Доме Искусств, затем (1923 год) перебирается в Москву, но уже в июле 1924 года возвращается в северную столицу, ставшую к тому времени Ленинградом. И всю жизнь он – как перелетная птица – стремился «на юг», где с особой страстью любил Крым.
В крови поэта – непреодолимая тяга к кочевью: в 1924-1931 года он живет, в основном, в Ленинграде, но часто отъезжает – то в Детское Село, то в Лугу, то в Ялту (из-за болезни жены), а также – в Москву, Киев, Тифлис, в Абхазию…
Революция разметала его семью. Искренне любимая им мать умерла еще в 1916 году. Брат Александр, мелкий служащий, унаследовал от отца косноязычие и страдал «словесной слепотой». Но Мандельштам сохранял теплое отношение к нему – в отличие от младшего брата Евгения…
Чувство отщепенства в 1920-е годы у поэта еще более обострилось. Он
пестовал в себе «синдром разночинца» и воспринимал лавину текущего времени как стихию…В ноябре 1923 года в кооперативном издательстве «Круг» вышел сборник «Вторая книга» (М.-Пг., 1923. – 94 с. – 3.000 экз.), посвященный жене («Н.Х.») и завершивший второй период творчества Мандельштама. За изданием книги следил сам автор. В ней – 43 стихотворения, датированные 1916-1922 годами.
Из кровавой пены войн и революций перед поэтом возникает видение «новой цивилизации»: огромной, жестокой, бесчеловечной – подобной древнеегипетской или ассирийской. Источник спасения, якорь в годы бедствий – «вселенское христианство». А Церковью для него стала (пусть и ненадолго) – культура:
…Соборы вечные Софии и Петра,
Амбары воздуха и света,
Зернохранилища вселенского добра
И риги Нового Завета.
1921
Бессмысленно, по убеждению Мандельштама, говорить о стихах прозой: получаются лишь формальные изыски. Природный талант – исток настоящих стихов – пересказу не поддается. Любые конструкции – условны и субъективно затрагивают только какую-то одну сторону творчества поэта, его стихов и жизни.
С предельной внятностью Мандельштам сформулировал этот свой постулат в «Разговоре о Данте»:
«Поэтическая речь, или мысль, лишь чрезвычайно условно может быть названа звучащей, потому что мы слышим в ней лишь скрещивание двух линий, из которых одна, взятая сама по себе, абсолютно немая, а другая, взятая вне орудийной метаморфозы, лишена всякой значительности … и поддается пересказу, что, на мой взгляд, вернейший признак отсутствия поэзии; ибо там, где обнаружена соизмеримость вещи с пересказом, там простыни не смяты, там поэзия, так сказать, не ночевала». (7)
Поэтический голос самого Мандельштама неповторим – как и его личность. Он противостоит любой посторонней мощи – неважно государства или какой-то поэтической традиции, считая себя до конца дней акмеистом. Изоляция… Печатать его стихи, по сути, запрещено уже года с 1923-го.
Первая половина 1920-х годов (1921-1925) – третий период его творчества. Попытки поэта понять «нуворишей» (новую власть»), объяснить им, что он «отрешился от старого мира» и органически чужд ему, – провалились. Вся монолитная махина государства и спрессованного, обезличенного им общества обратилась против него. Для власти он остается несомненным изгоем (как и все акмеисты – в отличие от большинства футуристов). Возможности печататься урезаны для него до предела.
Но внутренне он оставался свободным, а голос его стихов обретался в противостоянии. Хотя он, действительно, растерялся в сумятице 20-х годов. Идти одному против всех и против своего времени не так-то просто.
Последний и итоговый прижизненный сборник Мандельштама – «Стихотворения» (М.-Л.: ГИЗ, 1928. – 196 с. – 2.000 экз.) – состоял из трех разделов: «Камень», «Tristia» и «1921-1925».
Противостояние поэта «веку-волкодаву» – это сильнейшее напряжение между прозрачностью смысла и «темнотами» иррациональности. Вселенская космическая мощь проникает в его стихи:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?..