Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Кому из этих двух лиц мы должны верить? Кажется, не может быть сомнения. Это подтверждает и рассказ самой игуменьи Митрофании о выдаче бланков и об обстоятельствах, при которых совершилось заявление о подлоге. Выслушаем внимательно игуменью.

Она говорит, что Лебедев выдал бланков на 17 тысяч рублей, из этого числа на 3 тысячи рублей вполне пожертвовал, а на 14 тысяч рублей условно, если получит орден, но во всяком случае предоставил ей право дисконтировать. Расписки с нее он никакой не взял, доверил ей слепо. Спрашивается: почему же он не дал 3 тысячи рублей деньгами? Он, человек богатый, у которого, по показаниям свидетелей, всегда на текущем счету до 50 тысяч рублей. Невероятно. Зачем он будет давать ей свои векселя для дисконта, когда этим он может компрометировать свою торговую репутацию? Лебедев заявил, что он даже не знал до сих пор, что можно давать вексельные бланки. В показании его звучала истина; оно тем более заслуживает веры, что закон положительно воспрещает обороты вексельными бланками, а если по обычаю такой оборот и существует, то, конечно, он практикуется не такими купцами, как Лебедев, который производит торговлю на наличные. Но всего важнее следующее обстоятельство. Игуменья говорит, что Лебедев выдал ей вексельные бланки в марте 1871 года. Но позвольте, игуменья представила на 480 тысяч рублей векселей от имени Солодовникова, писанных от декабря 1870 года. Следственно, в марте 1871 года она имела в кармане почти на полмиллиона векселей таких крепких, каковы Солодовниковские... Зачем же ей понадобилось выпрашивать у Лебедева только для дисконта на 14 тысяч рублей векселей?! Очевидно, что если бы ее показание о получении бланков от Лебедева было справедливо, то выходит, что она тогда не имела в руках векселей Солодовникова, а представленные ею — фальшивые. Но мы, сверх того, видели и еще более увидим, что и Лебедевские векселя также фальшивые.

Лебедев заявляет, что подпись на векселях подложная. Игуменья Митрофания немедленно приезжает в Петербург. Что же, она кричит о поступке Лебедева, возмущается такою неправдой? Нет, она приглашает его к себе, ведет переговоры, предлагает расписку в 14 тысяч рублей о доставке будто бы материалов и припасов с тем, чтобы Лебедев выручил из рук полиции векселя и отдал бы ей для уничтожения. Я рассматривал уже эту расписку с точки зрения нравственного характера игуменьи Митрофании. Посмотрим на нее с другой стороны. Если векселя действительные, то чего бояться игуменье Митрофании, зачем выдавать Лебедеву квитанцию, зачем лишать общину того, что ей было пожертвовано? Игуменья Митрофания объясняет это тем, что она не захотела больше иметь пожертвований от Лебедева, увидав, что это за человек. Она, которая платила деньги тем, которые находили ей пожертвователей, она отказывается от жертвы людей нечистых! Это пирамидально!

Еще одно важное обстоятельство. До Лебедева дошли слухи, что, сверх трех векселей, предложенных к учету в конторе Чебарова, у купца Семенова находятся также векселя от его имени на значительную сумму, 50 или 100 тысяч рублей, доставленные также игуменьей Митрофанией. Он показал нам, что спрашивал об этом игуменью, и она обещала ему успокоить его. Вслед за этим он получает от нее записку, в которой между прочим значится: «приезжайте ко мне завтра; Семенов был у меня, я с ним покончила; хочу вас успокоить». Она объяснила эту записку тем, что спешила успокоить Лебедева; Семенов ей сказал, что никаких векселей от имени Лебедева нет. Но что значат слова «я с ним покончила»? Что такое она могла покончить с Семеновым, что могло интересовать Лебедева? Очевидно, что она взяла у Семенова другие фальшивые векселя Лебедева, которые потом исчезли. Эта записка и объяснение игуменьи Митрофании показывают, с одной стороны, ее лживость и способность к изворотам, а с другой стороны, что выпущена была целая масса фальшивых векселей от имени Лебедева, исчезнувшая после его заявления о подлоге.

Материальным доказательством подлога векселей служат показания сведущих людей, которым были предъявлены для сличения подписи в заподозренных векселях с несомненными подписями Лебедева.

В числе экспертов были и граверы, лица, изучающие и производящие малейшие штрихи, не заметные простому глазу. Эксперты и в Петербурге, и здесь в Москве объявили, что хотя подписи на векселях с первого взгляда и представляют сходство с подписями Лебедева на несомненных документах, но при ближайшем рассмотрении оказываются подложными. Вы сами сличали эти подписи и можете судить, насколько правильно заключение экспертов. Замечу, что если экспертиза почерка может иногда не внушать полного доверия, то, во всяком случае, не в настоящем деле. Мы видели, например, что игуменья заявила, что может писать различно. Почерк такого лица не может иметь постоянного характера. Но Лебедев не пишет до двух часов ночи, подобно игуменье; он не пишет докладных записок по судебным делам, все его сочинения ограничиваются подписью на счетах и других торговых документах: «С.-Петербургский I гильдии купец Дмитрий Николаевич Лебедев». Тогда подпись приобретает устой, неизменность; однообразно пишутся буквы, штрихи, росчерки. Все это как зарубленное раз навсегда. Каким бы пером, в каком бы положении он ни писал, подпись его всегда будет иметь один и тот же характер. У нас, сверх того, была и другая экспертиза — лиц, знающих Лебедева, ведущих с ним торговые дела. Они единогласно объявили подпись на заподозренных векселях подложною, так что под такие векселя денег бы не дали.

Но самым важным доказательством подлога я считаю доказательство моральное, психическое. Игуменья Митрофания говорит, что Лебедев подписал бланки векселей при ней самой, в квартире Трахтенберга. Следственно, если вы признаете векселя не подложными, то вместе с тем вы признаете Лебедева лжецом, клеветником, лживым доносчиком. Как, этот богач отказывается от своей подписи, обвиняет в подлоге женщину, монахиню? Какая гнусность! Мало того. Если верить игуменье Митрофании, то выходит, что Лебедев, выдавая ей вексельные бланки в 1871 году, тогда уже задумал отречься от подписи, чтобы без хлопот получить орден, и тогда он изменил свой почерк. Сколько здесь адски обдуманного; какую ненависть и презрение должен был бы внушать Лебедев, если бы утверждения игуменьи Митрофании были справедливы, если бы подписи не были признаны подложными! Да как он, злодей, навострился изменять руку еще в 1871 году, что обманул и петербургских, и московских экспертов; и те и другие признали подписи на векселях несходными с его несомненными!!

Господа присяжные, я вас предупреждал, что дело Лебедева самое страшное из всех трех, в которых судится игуменья Митрофания. В самом деле, если вы признаете векселя М. Солодовникова не подложными, брат его, гражданский истец, потерпит материально, но он не опозорен; он заявил о подлоге, имея известные доказательства, не своих векселей, а векселей брата; если документы от имени Медынцевой будут признаны правильными, она будет разорена, но не опозорена. Но если векселя от имени Лебедева будут признаны не подложными, тогда он покроется позором, он — преступник, задумавший адскую махинацию, чтобы погубить невинную женщину; я не знаю ничего хуже такого возмутительного деяния.

Итак, господа присяжные, вопрос ставится в упор; надобно вам выбрать одно из двух положений: или то, что Лебедев, человек богатый, честный, тихий, делающий втайне добро, жертвующий тысячи с просьбой не оглашать его имени, не ищущий никаких отличий, задумал погубить игуменью Митрофанию и для этой цели, еще до 1871 года научившись изменять свой почерк, подписал ей вексельные бланки для получения ордена (которого не искал в других случаях), изменил почерк так ловко, что не побоялся отречься от векселей и вызвал против себя сильного противника; обманул экспертов в Петербурге и Москве, обманул обвинительную власть. Вам предстоит признать или это положение, или другое: что игуменья Митрофания, занимавшаяся, по ее собственным словам, делами непристойными, в особенности для монахини, женщина, предлагавшая, по ее словам, Лебедеву фальшивую расписку о несуществовавшей поставке, уличенная по этому делу во всевозможной лжи; что она, помня, как ей раз сошел с рук вексель в 2 тысячи рублей от имени Дубровина с фальшивым бланком Лебедева, благодаря тому, что она уплатила деньги, затрудняясь в получении денег по векселям Солодовникова — составила подложные векселя от имени Лебедева с целью воспользоваться только учетом их, а потом по наступлении срока выручить их, рассчитывая при этом, что Лебедев и не узнает о дисконте его векселей, а если и узнает, то такой тихий и робкий человек не захочет подымать бури, что она всегда успеет его убаюкать выдачей расписки, запугать связями и положением.

Господа, могу ли я сомневаться, которое из этих двух положений вы признаете правильным?

Я не хотел останавливаться на одном доказательстве, приведенном игуменьей Митрофанией, так оно слабо, неестественно. Я говорю о показаниях двух монахинь, Досифеи и Зинаиды, показавших, что они видели, как Лебедев подписывал вексельные бланки на квартире Трахтенберга. Что это за показание! Они входят по очереди в кабинет, кланяются в ноги игуменье, отвечают на ее вопросы, потом уходят — и в эти несколько минут, в этом положении, когда письменный стол у них сбоку, они видят, что Лебедев пишет векселя, и видят даже, сколько векселей. Нельзя, впрочем, к ним строго относиться; мне жаль этих бедных женщин. Они находятся под таким влиянием игуменьи Митрофании, что беспрекословно подписываются на бумагах, не зная их содержания, выдают на себя долговые документы. Кто знает, какими суеверными путями,— может быть, видениями, вроде тех, о которых она говорит в одной из перехваченных записок,— она могла убедить их, что они видели то, чего они не видели. Не знаю, следили ли вы, гг. присяжные, за выражением лица игуменьи Митрофании при допросе монахинь. Я не спускал с нее глаз в это время; я ясно видел, как нижняя губа ее шевелилась, как бы повторяя про себя показания монахинь; как она делала головой едва заметные знаки одобрения на их показания. Я произвел перед вами опыт над искренностью показаний монахинь. Я спросил у Харламовой, есть ли у нее денежный капитал или недвижимое имение. Вы видели, как она в течение нескольких минут маялась, не решаясь дать прямого ответа, и посматривала на игуменью. Все это потому, что к этому вопросу она не была подготовлена, она боялась стать вразрез с показанием игуменьи.

Вот, господа присяжные, все обстоятельства дела Лебедева. Я старался изложить их вам как можно проще. Я уверен, что вы пришли к убеждению в том, что векселя от имени Лебедева подложны и что в этом подлоге виновна игуменья Митрофания. Судьи праведные! Не дайте Лебедева, человека невинного, в обиду и на позор. Об этом деле много говорили до начала судебного заседания; многое из этого невольно должно остаться в вашей памяти, хотя оно и не должно теперь руководить вами. Люди беспутные громко выражали желание, чтобы Митрофания была осуждена потому только, что она монахиня; люди слабые желали, чтобы она вышла из суда с торжеством, опять потому только, что она монахиня. Но то, чего честные люди должны желать, то, чего они имеют право ожидать от вас, это то, что вы при священнодействии правосудия, отложив всякое иное попечение, скажете правду, не обвиняя человека невинного, каков Лебедев. Господа присяжные! При разборе мрачных дел об игуменье Митрофании выяснилось несколько утешительных фактов для нашей общественной нравственности. Двести тысяч, данных Серебрякову с компанией, не спасли скопца Солодовникова от следствия и заключения под стражу; десятки тысяч и разные протекции не помогли игуменье Митрофании снять опеку с предавшейся пьянству Медынцевой, чтобы забрать ее в свои руки; ничто не спасло и ее саму от следствия и предания суду. Мы верим, что и теперь никакие хитросплетения, ложь, лицемерие и монашеские рясы не помогут ей отуманить ваш разум и совесть; мы верим, что теперь настала минута, когда все злое, что она так долго сеяла, она его и пожнет!

Речь присяжного поверенного Ф. Н. Плевако в защиту Солодовникова и Медынцевой

Господа судьи и господа присяжные заседатели! Пришло время свести счеты игуменьи Митрофании по делам с Солодовниковым и Медынцевой, за которых я пришел ходатайствовать на суде. Пришло время решить: клевета врагов или темнота собственных поступков привели игуменью и весь этот штат на скамью подсудимых. Десятидневное доказанное вашими запросами внимание к делу обязывает меня щадить ваше время, и вы позволите мне прямо вступить в середину этого дела, прямо заняться решением существенного вопроса процесса.

Хороши ли документы, написанные от имени Медынцевой, не взяты ли они задними числами, когда она была под опекой, выманены путем обмана и пущены в свет с целью разорить ее?

На этот вопрос нет возражения. Особенность процесса Медынцевой в том и состоит, что подсудимые не отвергают обмана, только стараются свалить зло с одной головы на другую. От хорошей вещи, от честного дела никто не отказывается; хорошую вещь не прочь иметь и тот, кому она не принадлежит. А здесь мы видим не то: всякий чуждается этих векселей. Спрашиваем Трахтенберга: ваши эти векселя?— Нет, нет, это матушка мне их дала. Спрашиваем Красных — а на ваше имя писанные — ваши?— Нет, мне матушка велела написать, я написал и ей отдал. Макаров тоже отмахивается рукой в ее сторону, а игуменья, в свою очередь, валит вину на Макарова, Трахтенберга и Толбузина...