Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Вы обратили внимание на то, что документы подложные появлялись постепенно, во все время предварительного следствия. Свидетели, на которых ссылалась игуменья Митрофания, вспоминали и передавали такие факты, которые нужны игуменье Митрофании, и в то же время забывали все то, что относилось до фактов, говорящих против игуменьи. Игуменье нужно было представить документы, которые могли бы возбудить доверие,— и вот являются документы из ризницы на имя митрополита; хранение их в ризнице подтвердили свидетели. Они приносятся к судебному следователю двумя архимандритами, требующими возвращения конверта. Эти документы несомненно подложны; они были вам предъявлены, и вы сами наглядно могли прийти к этому убеждению.

Припомните, что все эти документы относятся к делу Солодовникова, а равно и обстоятельства, при которых они появились.

Для составления документов, относящихся к делу Солодовникова, нужно было иметь некоторые сведения, чтобы придать этим документам характер истинных документов; а так как игуменья старалась подтвердить эти документы ссылкой на состояние Солодовникова, и вот через консисторию добывается опись из места, где она хранилась, и служит материалом для составления подложного документа. Вы помните отношения секретаря консистории Розанова к игуменье и ее записку о нем к игуменье Валерии. Казалось бы, что такому образу действий положен предел примером Святейшего Синода, который не только потребовал от игуменьи Митрофании объяснения по опеке Медынцевой, но и препроводил все документы, уличающие игуменью, к следствию. Святейший Синод имел в виду, что игуменья Митрофания является в деле Медынцевой лицом, участвовавшим в злоупотреблениях в опеке. Святейший Синод передает в консисторию сообщение Правительствующего Сената, который требовал возбуждения против игуменьи дела. Но даже и в таком деле, в котором Правительствующий Сенат признал существование преступных деяний со стороны игуменьи Митрофании, консистория говорит, что не видит улик для возбуждения этого дела. Это заключение консистории так характеристично, что я должен на нем остановиться; оно служит выражением тех противодействий, с которыми пришлось встречаться правосудию во все время производства дела. Все заключение консистории основано на законе отжившем, на второй части 15-го тома. Но и на основании этого закона игуменья Митрофания изобличается в совершении преступлений. Что же сделала консистория? Привела ли она какие-либо доказательства, что игуменья не виновата? Консистория довольствуется тем, что по делам Лебедева и Медынцевой требует предания суду не игуменьи, а самих Лебедева и Медынцевой. По делу Солодовникова из всех обстоятельств дела она выбирает одного свидетеля Михайлова и ссылается только на него. Даже при самом судебном следствии явилось стремление предъявить какой-то новый документ, неизвестно откуда проистекающий, чтобы этим документом подорвать экспертизу. Вы, господа присяжные заседатели, слышали, что дело продолжается уже с лишком год, что собраны все данные, которые могли быть собраны; все документы, которые игуменья Митрофания желала предъявить, были прочтены, и ни разу не было ей отказано в этом. Несмотря на это, защита добивалась, чтобы здесь на суде был прочтен документ, неизвестно откуда полученный, чтоб вызваны были такие лица, приглашать которых на суд обвиняемая имела полную возможность заблаговременно. Лица эти и их отношения к делу были хорошо известны игуменье — она на них уже ссылалась. Результат экспертизы был известен на предварительном следствии. К чему принимаются все эти меры? Нам рисуют игуменью Митрофанию женщиной с самыми высокими нравственными качествами, говорят, что она невинна. Зачем же нужны подложные свидетели и документы? Она сильна своей невинностью. Она везде, и на предварительном, и на судебном следствии, имеет возможность доказать свою невинность. Разве появление подложных доказательств не указывает на то, что игуменья Митрофания изобличает себя в совершении преступления? Если она невиновна, то не лучше ли было оставить самому правосудию опровергнуть обвинение, идти законным путем и действовать прямо и честно? Игуменья желала выставить какие-то преступные деяния, какое-то желание судебной власти заставить ее говорить неправду. Но если нижние чины судебной власти — люди нечестные, то над ними есть суд, прокурор палаты, министр юстиции! Есть же люди честные в судебном мире, или игуменья Митрофания полагает, что она одна может носить это название?

На первых порах предварительного следствия является вопрос о депутате. Разрешение этого вопроса приостанавливает производство следствия и дает время подготовить свидетелей и документы. В этом направлении обнаруживается энергичная деятельность. Перед вами прошла толпа свидетелей с сомнительными показаниями. Вам предъявлена масса подложных документов. Кроме того, на суде обнаружилось замечательное явление: многие из свидетелей, дававших на предварительном следствии показания, на суде изменяли их, и источник этого изменения совершенно ясен. Рядом с подготовкой свидетельских показаний происходит деятельная фабрикация подложных документов, появляются векселя, расписки и так называемые оправдательные документы, масса писем Солодовникова; все это подвергается экспертизе и оказывается подложным, и по таким признакам, которые не подлежат сомнению. Что оставалось делать органам правосудия?

На первых порах к игуменье относились снисходительно, с некоторою осторожностью и вниманием к личности обвиняемой; ее подвергли только домашнему аресту; старались, чтоб она ни с кем не имела сношений; но и тут не могли добиться желаемого. Рядом с этим органы правосудия встречаются со Страстным монастырем и его деятельностью.

Предъявление подложных документов и собственное показание обвиняемой показали, что сношения игуменьи Митрофании с миром происходят с целью преступною. Что оставалось делать, как не взять игуменью Митрофанию под стражу? И действительно, она заключена в Сущевский частный дом. Вы видите, что игуменья Митрофания предстала на ваш суд, находясь под стражей; значит, и суд, и палата не нашли возможным оставить ее на свободе. По заключении игуменьи Митрофании под стражу дело ее принимает другой характер и иной оборот. С того момента, когда она заключена под стражу, прекращается фабрикация подложных документов, и только изредка поверенный игуменьи полковник Врубель представляет такого рода документ, как вырезанная откуда-то расписка Толбузина. Впрочем, эти документы, очевидно, принадлежат к тому времени, о котором сама игуменья Митрофания пишет к игуменье Валерии, как о «хорошем времени». И вот в отплату за свой арест игуменья Митрофания рассказывает на суде о тех истязаниях, которым она подвергалась в Сущевской части. Я не стал бы говорить об этой неправде, если бы она касалась только меня лично, но здесь идет речь о лицах, мне подчиненных, и я обязан сказать по этому поводу несколько слов. Игуменья Митрофания говорит, что она была заключена в темную комнату, что в пищу ей давали один калач, разорванный на куски, что все притеснения происходили от лица, непосредственно мне подчиненного. Рядом с этим она заявляет, что ее посещали и брат, и сестры, и лица официальные и никто не был поражен ее обстановкой; подсудимая ни разу не нашла нужным принести на это жалобу. Она говорит, что кроме калача ей ничего не давали, а вместе с этим пишет игуменье Валерии, что ее содержат хорошо и учит пересылать ей записки и в рыбе, и в конфетах, и в белье, и в платье. Если эти предметы не доставлялись, то каким образом могла бы игуменья Валерия присылать ей записки, а записки пересылались и были предъявлены вам на суде. Эта неправда имеет одну цель: игуменья старается запятнать тех лиц, деятельность которых обличила ее и заставила явиться перед вами в качестве обвиняемой.

Лица, проводившие предварительное следствие, могут с доброй совестью сказать, что они исполнили свой долг честно. Предварительное следствие привело к самым положительным результатам; без предварительного следствия Медынцева была бы обобрана, ее семья не имела бы состояния. Предварительное следствие доказало вам и подложность документов Солодовникова. Оно сопоставило эти документы с другими, заставив обвиняемую представить и те оправдательные документы, на которые она опиралась и которые, тем не менее, изобличают игуменью Митрофанию в подлоге. Лебедев гарантирован от ущерба, который ему могли нанести действия игуменьи Митрофании.

По поводу этого вопроса, по поводу того, что частные лица, на которых было сделано нападение, гарантированы от дурных последствий, не следует забывать, что это есть результат действия судебной власти, облегчившей ваш труд при разрешении гражданской стороны дела. Не следует также задумываться над тем, избавляются ли люди, совершившие такого рода преступления, от ответственности? Игуменья Митрофания со своими сообщниками, совершив ряд преступлений и нападений на частных лиц, подлежит вашему суду, и если обвинение будет признано доказанным, должна отвечать перед законом. Мы должны разъяснить еще один вопрос — по поводу материального ущерба, нанесенного совершенным преступлением. Вы слышали, что многие лица в вознаграждение за произведенные ими работы и за выданные деньги получили подложные документы Солодовникова и Медынцевой. Эти лица не должны нести ущерба. Игуменья Митрофания была начальницей учреждения, находящегося в ведении епархиального начальства; оно должно было наблюдать за действиями игуменьи Митрофании и за ее постройками. Подрядчики должны получить вознаграждение, и это вознаграждение неминуемо падет на суммы епархиального ведомства, и таким образом, игуменья Митрофания явится лицом, которое обобрало епархиальное начальство. Она лишит епархию тех сумм, которые были бы употреблены на великие дела милосердия, составлявшие главную черту деятельности нашего духовенства.

Переходя теперь к самому делу, я должен обратить ваше внимание на ту внутреннюю связь, которая существует между всеми тремя делами: Лебедева, Солодовникова и Медынцевой, между тремя делами, совершенно раздельными по внешнему своему виду.

В 1870 году игуменья Митрофания приступает к постройке общины сестер милосердия. С этим временем совпадает появление Медынцевой у игуменьи Митрофании и ряд преступных действий, направляемых на Медынцеву. Нападение является сначала на мелкие предметы и суммы, находящиеся у Медынцевой. Сюда относятся исчезновение шубы и муфты Медынцевой, счет портнихи и расписка на имя Трахтенберга, с половины 1871 года появляются векселя Медынцевой и сумма их возрастает до 303 тысяч рублей; начинаются хлопоты о снятии опеки, так как только этим путем можно было заставить Медынцеву расплатиться по векселям. Правительствующий Сенат отказал в снятии опеки.

Дело с этой стороны проиграно; тогда обращаются к другому средству, к выделу имущества сыну. В производстве этого дела отказывает сиротский суд. Второе покушение в том же направлении не удается. По-видимому, деньгами Медынцевой делается невозможным воспользоваться. Тогда появляются и дисконтируются векселя Солодовникова тоже на 303 тысячи рублей; сумма эта впоследствии возрастает до 460 тысяч рублей. В январе 1873 года игуменья Митрофания проигрывает в гражданском суде иск, предъявленный к наследникам Солодовникова. Таким образом, игуменья Митрофания лишается и этого способа погасить векселя. Тогда совершается нападение на состояние Лебедева: в 1873 году появляются векселя Лебедева, но эта попытка остановлена в самом начале, и уже властью судебной.

Такова взаимная связь между всеми тремя делами. Прежде чем я перейду к изложению обстоятельств каждого отдельного дела, я должен указать, каким образом буду пользоваться доказательствами: первое место среди доказательств занимают показания лиц пострадавших — Лебедева и Медынцевой. К показаниям лиц пострадавших, как лиц заинтересованных в исходе процесса, надо относиться осторожно. Для того, чтобы правильно оценить показание отдельного лица, надо обратить внимание на самое лицо, на его нравственные качества, на то доверие, которое оно внушает, и на то, насколько мы увидим подтверждение его слов в других по делу доказательствах. Этим последним средством я и буду пользоваться.

За пострадавшими лицами идет показание свидетелей. Целая масса свидетелей, которая явилась на суд, носит на себе различный характер, дозволяющий разделить свидетелей на различные группы. Прежде всего я остановлюсь на показании отставного корнета Толбузина, о котором шла речь почти во все время судебного следствия. Из всех допросов свидетелей и допроса самого Толбузина я вывел заключение, что защита смотрит на Толбузина, как на самого важного из свидетелей обвинения — это большая ошибка. Я должен сказать, что для обвинительной власти его показание не имеет никакой цены. Он явился для того только, чтобы вы сами, гг. присяжные заседатели, оценили его личность и его показания. Если бы его на суде не было, то защита ссылалась бы на него, говоря, что он обобрал Медынцеву, а теперь этот довод пал безвозвратно. Толбузин важен для обвинительной власти тем, что он был поверенный игуменьи Митрофании, действовал по ее указаниям. Она сама вручила ему Медынцеву и она же через него действовала на Медынцеву тогда, когда Медынцева уходила от ее влияния, и заставляла Медынцеву совершать те деяния, от которых могло окончательно пострадать состояние Медынцевых. Мне придется неоднократно упоминать об этом лице, и я всякий раз буду указывать на документы, подтверждающие его показание, и никогда не сошлюсь только на его показание. Затем свидетели распадаются: с одной стороны — на монашествующих, духовенство, служителей общины, то есть на лиц, которые или прямым или косвенным образом зависят от игуменьи Митрофании; с другой стороны — на мелких торговцев, дисконтеров, евреев, промышляющих различными услугами,— лиц, действующих по указанию игуменьи Митрофании и в своем личном интересе; и наконец, на лиц, не имеющих лично в деле никакого участия. Если мы сличим показания двух первых групп с показаниями, данными ими на предварительном следствии, то заметим такие черты, которые указывают на значение этих свидетелей; они являются на суд для того только, чтобы подтвердить показания и объяснения игуменьи Митрофании; таковы, например: монахини Харламова, Зинаида, Досифея, Фриденсон и проч. Они указывают на такие обстоятельства, которые заявлены игуменьей Митрофанией. Они говорят даже о мельчайших подробностях, относящихся к этим обстоятельствам, но как только дело коснется чего-либо существенного, но говорящего не в пользу игуменьи Митрофании, то они как бы мгновенно забывают все, ничего не помнят и ничего не могут сказать. Являются лица, через руки которых прошли подложные документы, и свидетельствуют о таких обстоятельствах, которые вполне опровергаются обстоятельствами дела. Оно и понятно: монахини, которые являются на суде,— лица, непосредственно подчиненные игуменье Митрофании; они не могут не бояться того, что гнет над ними игуменьи Митрофании еще не уничтожен, что за всякое неловкое показание они могут весьма чувствительно пострадать. Насколько верно это предположение, видно из показания Петропавловской, которая заявила, что первое ее показание было ложно, но несмотря на ее подчинение игуменье, она не может говорить неправды, не хочет быть лжесвидетельницей. Только одна такая свидетельница и нашлась среди монахинь, выставленных игуменьей. Служащие в общине также давали перед вами показания, и характерным из них является показание Даниельсона. Вы слышали, как он легко сбивается в своих показаниях и не может вынести перекрестного допроса. Перечислять всех свидетелей я считаю лишним. Каковы показания этих свидетелей и как распоряжается ими игуменья Митрофания, видно из следующего обстоятельства. Вы помните материал по делу Медынцевой, вы помните, что игуменья Митрофания ссылалась на то, что бланки на векселях Медынцевой поставлены не по ее, игуменьи, требованию, что векселя ей даны самой Медынцевой. И вот монахини Осипова и Харламова показывают, что подписи на векселях явились по желанию самой Медынцевой. Обстоятельство это опровергнуто судебным следствием с такой ясностью, что даже сама игуменья Митрофания должна была отказаться поддерживать свое первоначальное показание. Она на суде заявила, что бланки поставлены послушницами по ее, игуменьи Митрофании, требованию. Показание это не могло быть известно монахиням: они не знали, что игуменья отказалась от своего первоначального показания, а потому, подтвердив первое показание своей начальницы, стали в совершенное противоречие с ее последним показанием. Самым точным, самым осязательным доказательством по настоящему делу представляются письменные документы — записки и письма. Вот этим-то доказательством и воспользуется обвинение. Главным образом на этих документах будут основаны все доводы обвинения. Затем остаются показания обвиняемых. Человеку, подлежащему суду, свойственно говорить неправду с целью оправдаться, и к показаниям обвиняемых относятся обыкновенно с недоверием; мы будем прибегать к этим показаниям, но только тогда, когда они подкрепляются другими обстоятельствами. Следить за показаниями игуменьи Митрофании было невозможно; они противоречат друг другу на каждом шагу. Едва игуменья Митрофания дает одно объяснение, как через пять минут дает другое, и совершенно противоположное первому. Связать их в одно целое и стройное мы не можем.

Прежде всего нам надо определить, какое положение должна была занимать игуменья Митрофания как начальница общины. Игуменья Митрофания постоянно ссылается на то, что ее положение было исключительное, что она являлась лицом, действующим вне закона, что она была уполномочена действовать по делам общины совершенно самостоятельно. Это неправда. Исключительное положение, о котором говорит игуменья Митрофания, если и существовало, то создано было ей самой. Вся самостоятельность ее сводится к тому, что на ее деятельность не обращали внимания те, кто обязан был следить за ней. Для того, чтобы доказать, что она была полноправной распорядительницей делами общины, что для нее контроль консистории не существовал, она представила целый ряд документов, и мы можем определить, насколько это справедливо. Указом 21 апреля 1870 года было повелено учредить, по примеру Псковской общины, Московскую общину сестер милосердия. На каких основаниях была учреждена Псковская община — мы видим из представленного письма секретаря Ее Императорского Величества, в котором определяется, как должна была действовать игуменья Митрофания. Письмо говорит: «Учредить под сенью и ведением епархиального начальства общину сестер милосердия». Первое, что должна была сделать игуменья Митрофания, это снестись с епархиальным начальством и спросить его содействия и согласия. Далее было сказано: «руководствоваться Уставом Петербургской общины и обо всех пожертвованиях доводить до сведения Ее Императорского Величества». Что говорит Устав Петербургской общины? Он говорит только о способах собирания пожертвований и средствах общины, но не касается ни прав начальницы общины, ни отчетности по делам общины. Следовательно, и те, и другие должны быть подчинены общим правилам, установленным в законе. В уставе консистории говорится, что она должна иметь подробные сведения об имуществе учреждений, состоящих в ведении епархиального начальства, что отчеты в суммах ежегодно должны быть представляемы в консисторию. О всяком пожертвовании свыше ста рублей доводится до сведения епархиального начальства. Всякие значительные затраты совершаются с разрешения епархиального начальства; постройки могут производиться на сумму не свыше 1 тысячи 500 рублей, но под наблюдением благочинного, а свыше этой суммы испрашивается разрешение епархиального начальства и Св. Синода. В чем же заключается исключительное положение, в котором находилась будто бы игуменья Митрофания? Свидетельство консистории, ею представленное, говорит, что о пожертвованиях она не должна доносить Министерству Внутренних дел, но зато свидетельствует о том, что она обязана была доносить консистории. Сама игуменья Митрофания в своих объяснениях митрополиту по делу Медынцевой говорит, что она подчинена строгой ответственности. Она и доносила о пожертвованиях, кроме тех, которые добыты путем преступления. Стало быть, ссылка игуменьи Митрофании на ее исключительное положение есть чистая выдумка. Но если бы даже она и находилась в исключительном положении, то разве это положение предоставило игуменье Митрофании право делать подлоги и путем обмана обирать своих ближних?