Русские трагики конца XIX — начала XX вв.

Через много лет, вспоминая, как Дальский играл Гамлета, театральный критик Эм. Бескин писал: «Я в своей памяти унес и ношу до сих пор, когда он, […] среди безвкуснейших декораций провинциального театра стоял один на сцене и читал монолог Гамлета. Этот монолог этого Гамлета не могли сорвать ни нелепые, грязные статисты по полтиннику за выход, ни декорации из «Гугенотов», ни зияющее в настежь открытую дверь павильона небо, не закрывающееся тьмой. Озарение актера волшебством живой силы души его засверкало и заиграло бриллиантом подлинного Шекспира, подлинного театра, подлинной трагедии.

Вот какой театр нужен теперь солдату (1917 год. — Ю. Д.), нужен народу» [144] .

И выдающийся деятель украинского театра И. А. Марьяненко, вспоминая Дальского в героических ролях, а значит, и в Гамлете, писал: «Впервые увиделся, столь блестящего артиста на амплуа героев […]. Благородство, сдержанность в диалогах с партнерами, никакого позирования и вместе с тем необычайная скульптурность» [145] .

В 1897 году Дальский сыграл роль Шейлока в «Венецианском купце» в переводе А. А. Григорьева. В его изображении Шейлок был человеком лет пятидесяти, с круглым, бледным лицом и черной бородкой, с вьющимися, подернутыми сединой волосами. Из-под густых нависших бровей сверкали огненные, жуткие глаза.

144

Бескин Эм. Листки. — «Театральная газета», 1917, № 43, с. 10.

145

Марьяненко И. Прошлое украинского театра. — М.: Искусство, 1954, с. 154.

Шейлок величаво держался, важно выступал и степенно жестикулировал. Как писал режиссер Е. П. Карпов, в первой же сцене Дальский «уже ярко характеризовал тип Шейлока, интересно завязывая узел трагедии» [146] .

Кугель полагал, что артист делает Шейлока чересчур свирепым, мстительным, критику хотелось, чтобы в характере Шейлока заключалось больше романтичности, больше приподнятости. Но нельзя забывать, что Шейлок испытывал жесточайшие страдания, огромные нравственные муки, оскорбленное национальное самолюбие, жестокую личную драму. При таких условиях нетрудно ожесточиться. И в той же статье Кугель признавал, что в пределах задуманного Дальский играл «талантливо, нервно и с темпераментом» [147] .

146

Цит. по кн.: Крыжицкий Г. Мамонт Дальский, с. 68.

147

См.: Откровенный. Петербургские письма. — «Русское слово», 1900, 9 февраля.

Узнав, что Джессика убежала, Шейлок стремительно направлялся к дому и без сил падал на крыльцо. Этот эпизод проводился с большой трагической силой.

Но лучшей следует признать сцену суда. Сначала Шейлок вел себя сдержанно, держался величаво, к Бассано (раньше он сам играл эту роль, но подробностей о том, как она исполнялась, нам обнаружить не удалось. — Ю. Д.) относился насмешливо, судье отвечал веско, умно, убедительно. Затем восторг победы сменялся — отчаянием: рухнули планы мести. Едва слышным голосом он произносил: «Доволен» — и, весь опустившийся, согбенный, опираясь на Табилла, уходил из суда.

Роль Отелло (перевод П. И. Вейнберга) была последней новой ролью, сыгранной Дальским на сцене Александринского театра. Она готовилась к бенефису по случаю десятилетия служения на императорской сцене. Конечно, актер волновался, в свой первый и единственный бенефис он хотел показаться как можно лучше.

Между тем положение складывалось далеко не благоприятное. Через два дня после бенефиса должны были начаться гастроли великого итальянского трагика Томазо Сальвини, и тоже постановкой «Отелло». Опасались, что публика просто не придет на бенефис своего соотечественника, тем более что на одной и той же афише извещалось и о бенефисе и о начале гастролей. Опасения оказались напрасными. На праздничный спектакль Дальского публики собралось достаточно, хотя аншлага не было. В ложе сидел Сальвини и аплодировал игре Дальского.

Ситуация с бенефисом нашла отражение в печати. В одной из газет писали о том, что с бенефисом Дальского «проделали «шутку», которая, будь авторами ее лица, хоть сколько-нибудь знакомые с театральными нравами и обычаями и заботящиеся о соблюдении их, могла бы быть сочтена за оскорбительный, враждебный вызов артисту» [148] . А тут еще внутритеатральные свары. Роль Дездемоны отдали Комиссаржевской, но о ней мечтала Мичурина-Самойлова, и в этой связи она решительно отвергла предложенную ей Эмилию. Хотели, чтобы роль Яго сыграл красавец Р. Б. Аполлонский, но он отказался, заявив, что это не его амплуа. Обратились к г. Г. Ге, специализирующемуся на ролях злодеев и заштамповавшемуся на них. Не без капризов он согласился. Ф. П. Горев попросил освободить его от роли Брабанцио, Ю. М. Юрьев. — от роли Кассио.

148

«Театральный альбом «Россия», 1900, 6 февраля, с. 3.

«В результате, — констатировала газета, — в распоряжении г. Дальского остались только второстепенные артисты и артистки. Но, конечно, почтенный артист не хочет обставлять свои артистические именины вторыми персонажами, и постановка «Отелло» отодвигается на второй план» [149] .

С большим трудом дело наладилось. Дальский написал письмо М. Г. Савиной:

«Дорогая Мария Гаврииловна! Все-таки льщу себя надеждой, что вы не откажете мне своим присутствием на моем злосчастном бенефисе — присутствие Ваше для меня лично много доставит радости и уменьшит то горе, которое я совершенно незаслуженно испытываю от недостойных и низких людей. Свободные ложи бельэтажа есть, и Вы прикажите открыть для себя любую из них без всяких билетов… Целую Ваши ручки, любящий и преданный Вам М. Дальский [150] .

149

Nemo. Письмо из Петербурга. — «Московские ведомости», 1900, 1 января, с. 7.

150

Цит. по кн.: Крыжицкий Г. Мамонт Дальский, с. 73.

Савина пришла на бенефис.

Рецензии на спектакль появились в целом сдержанные, хотя были и хвалебные. Кугель писал, что Дальский блеснул в нескольких эпизодах ярким темпераментом, «вел роль совершенно верно, то есть так, как принято… Отелло вышел в изображении г. Дальского человеком нашего времени, хотя и вызвал сострадание и жалость. Г. Дальскому следовало бы поразнообразить декламацию, которая у него порою впадала в однообразный ритм» [151] .

Лучшей признавали сцену в сенате, когда Отелло говорил, чем он привлек Дездемону: «Рассказ этот он провел мягко, тихо… и только в конце в его голосе послышалась чисто восточная страсть» [152] .

151

«Театр и искусство», 1900, № 7, с. 144–145.

152

Nemo. Письмо из Петербурга. — «Московские ведомости», 1900, 8 февраля.

Отелло — роль труднейшая, и нет ничего удивительного, что она артисту сразу до конца не удалась. Но, уйдя из Александринского театра, Дальский продолжал ее играть, постепенно приближаясь к идеалу.

В 1901 году газета «Русские ведомости» утверждала, что впечатление зрители получали неопределенное, были отдельные удачно задуманные монологи, яркие и сильные штрихи, но были сцены и совсем слабые, где нервный подъем заменялся холодной декламацией, а взрывы страсти — рассудочным резонированием.

Но постепенно отзывы об исполнении Отелло становятся все более восторженными: «Роль продумана и разработана им в мельчайших подробностях… Он лепит деталь на деталь, черточку на черточку и создает образ сильный, большого интереса и красоты» [153] . При этом критик обращает особое внимание на то, что темперамент артиста подчинен его мастерству. Но это вовсе не означало, что Отелло представлялся зрителям холодным и рассудочным, наоборот, все сидящие в зале чувствовали, что кровь кипит в жилах мавра, что страсть одолевает его. Это становилось особенно очевидным, когда во втором акте Отелло разнимал подравшихся офицеров, и в третьем, когда мавр, подогретый Яго, бросался на него и начинал душить. «Эта сцена полна реализма и дикой силы» [154] — и, по-видимому, она обходилась артисту недешево.

153

Пэн. Гастроли М. В. Дальского. — «Отелло». — «Новости дня», 1902, 29 декабря.

154

«Московские ведомости», 1902, 30 декабря.

Превосходно исполнялась сцена в сенате. Чувство истинного драматизма сквозило в речах Отелло, его движениях, мимике. Знаменитый монолог перед сенатом: «Почтенные и знатные мужи» был произнесен с редкой искренностью и чарующей непосредственностью. Перед судейским столом стоял простой солдат, мавр, гордый доблестями полководца и любовью прекрасной Дездемоны. «Все чувствовали, что своим рассказом он хочет не оправдаться, а еще сильнее увлечь Дездемону. Этой-то любовью и было согрето каждое слово, каждая фраза. Искренность — вот в чем сила Отелло—Дальского» [155] .

155

Велизарий, М. И. Путь провинциальной актрисы, с. 47.