Русский ад. На пути к преисподней

Но патриарху сразу подставят двадцать подножек, – в 91-м дефицит продовольствия в России был 17–20 %, иными словами, российская деревня, уже совершенно истерзанная, давала – вон ведь как! – 80 % всех сельхозтоваров, необходимых для жизни страны. А в 92-м, всего через год, зависимость России, крестьянской, привычной к труду страны, от ввоза иностранных овощей, зерна и фруктов выросла – скачком – на 55 %, то есть удар по деревне, нанесенный Гайдаром, уже сравним, по последствиям, с коллективизацией 33-го года.

Тогда падение оборота (подсчитали в Европе; ЦКВКП (б) молчал, разумеется) было в районе 30–35 %, сейчас, 91–92-й, то есть одним махом – 55 %, как написал ему академик Фисинин, – ничего, да?

Русскому крестьянству сейчас тяжелее всех: тысячи погибших, десятки тысяч сбежавших, ушедших на заработки в города и – не прижившихся, то есть погибших там. Каждый день в России – минус одна деревня. Они исчезают, русские деревни, со скоростью звука. Они исчезают, чтобы никогда уже не появиться. Такой удар нанесен, что (подсчитано) с 95-го Россия ежегодно будет терять по миллиону в год своих граждан. И если никто не остановит (силой неимоверной ) это безумие, так, без остановки, будет продолжаться сколько угодно долго, потому что в какой-то момент наша страна пройдет – раз и навсегда – «точку невозврата».

Кто-нибудь заметил, как исчезли (в составе России) десятки малых народов? Уже исчезли, вымерли под корень, – ну и что? Ведь никто не пошевелился. У нас есть Красная книга редких животных, вымирающих видов, но нет Красной книги народов, стоящих на краю гибели, тем более – уже погибших, уже стертых с лица земли.

У России (сколько войн было?..) нет самозащиты перед смертью, все инстинкты потеряны. И теперь, когда явственно обозначилось движение нашей нации к гибели, никто (те же деревни) не бьется – правозащитники, ау? – за их умаленные или вовсе растоптанные крестьянские права!

Тогда, в 17-м, Россия была как под гипнозом, сейчас – Ельцин, Гайдар, Чубайс… все опять под гипнозом.

Дураки, да? Но ведь народ (весь народ) не может быть дураком?

Александр Исаевич взял Наташу под руку, и они сделали несколько шагов по заснеженному асфальту.

Тоскливо это все. Тревожно. Если Россия (период такой) опять верит убийцам, зачем тогда возвращаться?.. Чтобы сцепиться уже с этими? с новыми? неизвестно откуда взявшимися? Точнее, известно: Коммунистическая партия Советского Союза. Ведь все они – родом из КПСС – все, там, среди министров, есть беспартийные?

У Александра Исаевича сейчас исторический труд, книга всей его жизни: «Красное Колесо».

«Я выполнил свой долг перед погибшими…»

Александр Исаевич шел по дороге, крепко держал Наташу, она еще крепче держала Александра Исаевича, и они очень боялись поскользнуться.

Ветер метался как заведенный, бил их по лицам, обдавал холодом, но обратно в машину не хотелось. Тем более отошли-то они совсем недалеко.

Евреи. Один из главных, стратегических, если угодно, вопросов – его «Евреи». Если придет, все-таки, час возвращения, значит, еврейские главы, собственноручно выкинутые им когда-то из «Архипелага», печатать сейчас нельзя. Рано. Сначала надо вернуться, потом уже – печатать. Он – не только писатель, в литературе он – бывш. советский человек, то есть – напряженный стратег. Его книги (все его книги, «Евреи» не исключение) «то должны, закопавшись в землю, не стрелять и не высовываться, то во тьме и беззвучии переходить мосты; то, скрыв подготовку до последнего сыпка земли, – с неожиданной стороны в неожиданный миг выбегать в дружную атаку…» Человек, ощущающий на себе миссию, обязан быть стратегом: если бы его «Евреи» вышли бы в «Архипелаге», не видать бы ему Нобелевскую премию, обнесли бы точно так же, как с Ленинской…

Канкан Ростроповича: свое время – всему!

Работорговля, бесконечные походы русских князей друг на друга, опричнина, когда стоном орала «вся Великая, и Малая, и Белая Руси…», а шизофреник-царь Иван Васильевич был сразу – и навеки – проклят людьми, проклят народной памятью; Петр Первый, построивший великий город на крови, руками… – да, фактически, заключенных; попробуй, оставь «стройку века», сбеги! Подучается так: если ты, государь, очень хочешь, чтобы в такой стране, как Россия, был бы порядок, твой порядок, как же без смертной казни? Все крупные инженерные сооружения в России стоят на крови (железная дорога из Москвы в Петербург: «А по бокам-то все косточки, русские,/Сколько их, Ванечка, знаешь ли ты..?»). Далее: Гражданская война, 1937–1938-й, Великая Отечественная как продолжение Гражданской, когда (1941-й) под знамена Гитлера встали – мгновенно – почти полтора миллиона бывших граждан России, к которым (через год) присоединятся тысячи власовцев, десятки тысяч бандеровцев (вся Западная Украина, вся ) и полки атамана Семенова, когда-то ушедшие в Харбин, – все это, увы, одна историческая цепь, одна линия: Россия громит Россию.

Такой стране действительно противопоказан капитализм, в такой стране он обязательно будет рабовладельческим. Кровавым и беспощадным – с одной стороны, с другой, прямо противоположной, – безропотным!..

Россия, между прочим, вообще сломалась о капитализм.

Черт бы с ней, с этой олигархией, с этой новой русской буржуазией, но они, эти господа, бывшие товарищи, быстро оставят Россию без нефти и газа, без леса и рыбы – все подгребут под себя, думая только о своих капиталах.

И кому, спрашивается, будет нужна страна со спущенными штанами?..

– Припомни, Аля, как зовут того пустомелю, кто после «Обустроить Россию»…

– Боровой… – Наталья Дмитриевна ловила его с полуслова. – «…Что несет этот выживший из ума старикашка…», Боровой, имя не скажу, не вспомню, бывший таксист, сейчас – деляга, объявивший себя политиком.

Она фиксировала любую брань по его адресу.

– Спасибо, – кивнул Александр Исаевич.

Пройти по тонкому люду, но пройти , то есть доказать : евреи приняли «непомерное участие» в создании «государства – не только нечувствительного к русскому народу, не только неслиянного с русской историей, но и несущего все крайности террора своему населению…»

Александр Исаевич выкинул слова о «ленинско-еврейской» революции – не надо. «Умный – не скажет, дурак – недопрет»… только как тогда объяснить, для чего же (самое главное) написана эта книга? Чтобы «посильно разглядеть для будущего взаимодоступные и добрые пути русско-еврейских отношений»? Кто в это поверит? Умирить тех, кто и так (внешне, во всяком случае) давно, с начала века, когда прекратились погромы, живет в мире?

Речь полковника Прокопенко при взятии Киева, документированная, без купюр, армейской многотиражкой, можно, конечно, считать образцом «советского антисемитизма», можно!

«Бабы! Слушайте меня…» – полковник, освободитель Киева, расчувствовался, залез с букетом на танк и, скинув с головы шлем, обратился к измученным киевлянкам. «Эти проклятые фрицы пришли-у наш родный Кыев и па-били у-всех наших жидочков. Ничего, товарищи, – мы тоже придем в ихний поганый Берлин и их жидочков тоже побьем!..» – антисемитизм, но глупо, да и подло было бы преувеличивать его масштабы.

Если кто-то из русских по-прежнему не любит кого-то из евреев или всех евреев вместе взятых, это так же обидно, как если бы кто-то из евреев по-прежнему не любил кого-то из русских или просто русских. Но на этой нелюбви, если она есть, вот уже сто лет, слава богу, все и заканчивается. Тогда как русский против русского – это перманентная гражданская битва, – нет, что ли? Более того, самое главное: если 37–38-й, «повторная волна» – 49-й, это все идеология, то за деньги, за гонорары в карман те же спецслужбы (в эпоху приватизации и «рынка») такое устроят… – Ягода позавидует, можно не сомневаться!

Александр Исаевич не заметил, как они повернули назад, к машине, и не заметил, что уже – стемнело, что ветер стих и на небе вот-вот появятся звездочки.

Давно, с Экибастуза, Солженицын обожал ночное небо: единственная отдушина, единственная красота, когда вокруг – тюрьма.

Под звездным небом Александр Исаевич чувствовал себя как в церкви. Тот, кто не любит жизнь, тот просто недостоин этой жизни, вот и весь сказ, между прочим, точка…

Они все так же молча сели в машину и – вернулись домой. Александр Исаевич отказался от чая, вместо ужина в их доме всегда был чай, и поднялся в свой кабинет.