Русский американец

Настя побледнела и дрожащим голосом тихо спросила Савелия Гурьича, показывая на покойника:

– - Кто это? Кто умер? Старик камердинер обернулся.

– - А... Это вы, барышня, -- спокойно проговорил он.
– - Это ваш папенька скончаться изволили.

Не то стон, не то крик вырвался из груди бедной Насти, и она без памяти упала на пол.

Мария Михайловна стала приводить ее в чувство, и это наконец удалось ей. Настя открыла глаза и увидала себя в своей горенке, куда перенесли ее.

– - Ну, как вы себя чувствуете, моя милая?
– - заботливо спросила у нее Мария Михайловна.

– - Мне теперь хорошо!.. Спасибо вам! Вы такая добрая... Няня, а ты плачешь?

– - Нет, нет, моя золотая, я... я не плачу; с чего мне плакать?

– - стараясь скрыть слезы, промолвила старушка.

– - Позови ко мне, няня, Савелия Гурьича... Он мне расскажет про смерть папы...

– - Не отложить ли вам эти вопросы? Они слишком печальны и тяжелы для вас... Вы так слабы, -- с участием произнес Тольский.

– - О нет, как мне ни тяжело, а все же я должна узнать о смерти своего отца... Няня, позови же Савелия Гурьича, мне надо все знать...

Старуха Мавра принуждена была исполнить желание своей барышни.

– - Ну, Савелий, расскажи мне, только пожалуйста подробно, о смерти моего отца, -- обратилась Настя к вошедшему старику.

– - Его убили!
– - дрожащим голосом ответил тот.

– - Как это?
– - быстро спросил Тольский.

– - Французы... Дозвольте, я расскажу вам все по порядку. Мой барин, проводив барышню Анастасию Гавриловну, остался в доме и стал обучать своих дворовых парней военным приемам. В тот самый день, как французы в Москву вошли, барин отвел своих ратников к графу Растопчину, в его, значит, распоряжение, а сам домой вернулся... Во всем доме оставались только трое дворовых и я; оставшихся парней барин тоже стал обучать, роздал им ружья... Целый день занимался, а вечером заперся в своем кабинете, да так до утра и не выходил оттуда. А вчера утром и пожаловали к нам гости незваные-непрошеные, окаянные французы... Ворота были заперты, они стучаться стали. Помолился барин, взял ружье и вышел на двор, а с ним три дворовых парня, тоже с ружьями... Мне не велел выходить. "Ты, -- говорит, -- Савелий Гурьич, сиди дома, не показывайся французам, спрячься". Сказал так, крепко обнял меня да поцеловал. "Прощай, -- говорит, -- спасибо за услугу, едва ли мы с тобой на этом свете увидимся... Встретишь дочку мою, скажи, что я благословляю ее, и тебя, старик, за твою верную службу благословляю".

Дрогнул голос у старого камердинера; слезы мешали ему говорить.

А бедная Настя, слушая эти слова, плакала навзрыд.

Когда Савелий Гурьич несколько поуспокоился, Тольский обратился к нему с вопросом:

– - А дальше что было?

– - А дальше слышал я, как французы громко стучали и ругались, потом поднялась стрельба, раздались крики, стоны... Я дрожал как в лихорадке, запершись в своей каморке; долго просидел я там, а когда все стихло, помолился Господу Богу и вышел на двор. А на дворе-то весь в крови лежит мой барин. Бросился я к нему, думал, не жив ли. Нет, отлетела его душенька на Божий суд. Одна вражья пуля ему прямо в сердце угодила. Недалеко от барина и три дворовых парня убитыми лежали. Барина-то я в дом перетащил, обмыл, обрядил и на стол положил, а дворовых в саду зарыл: выкопал могилу, помолился, помянул их души и зарыл. А баринушку я думал завтра похоронить, отыскать священника и совершить все по христианскому обряду.

– - Геройской, завидной смертью окончил свою жизнь ваш отец, -- сказал Насте Тольский.

– - Папа, милый, дорогой папа! О, если бы я знала, я не уехала бы от тебя. Зачем я не уговорила тебя ехать со мною из Москвы!
– - громко плакала Настя.

Ей дали выплакаться и не старались утешить.

Ранним утром, едва стало рассветать, старенький священник, разысканный где-то Савелием Гурьичем, совершил отпевание секунд-майора Гавриила Васильевича Лугового. В дощатом гробу, сколоченном на живую руку Тольским и камердинером, вынесли труп из дома в сад, где нашел он себе вечное успокоение рядом с могилой своих дворовых. Простой деревянный крест увенчал его могилу; на кресте Тольский сделал такую подпись: "Здесь покоится майор Луговой, принявший геройскую смерть от рук врагов отечества".

Настя в течение целого дня не отходила от дорогой могилы, молилась на ней и плакала.

Однако оставаться дальше в доме майора было опасно: каждую минуту могли снова ворваться неприятельские солдаты.

Мария Михайловна, следуя совету Тольского, изъявила согласие на время оставить Москву и стала уговаривать к тому же и Настю:

– - Пойдемте отсюда, милая моя сестра!.. Оставаться здесь нам более чем опасно... Могут прийти французы... А вы должны беречь себя!

– - Зачем мне беречь себя? Ведь я... теперь сирота...

– - Ах, Настя! А вы забыли своего жениха, забыли его к вам любовь...

– - Может, и его нет в живых.

– - Нет, его Господь сохранит... Я молюсь за Алешу, вы тоже за него молитесь, не так ли?

– - Да... молюсь... Я так люблю Алешу!
– - сказала Настя и наконец согласилась: -- Везите меня, куда хотите, теперь мне все равно.

И вот опять в глухую ночь Мария Михайловна, Настя, Тольский, Кудряш, старуха Мавра, старый камердинер Савелий Гурьич и дворовые Марии Михайловны в разное время с предосторожностью вышли из Москвы, сговорившись сойтись в той подмосковной деревеньке, где Тольского ожидал отряд его ополченцев.

Им все удалось, и, собравшись вновь, они стали советоваться, остаться ли еще на некоторое время в этой деревушке или ехать куда-нибудь в более безопасное место.

Мария Михайловна предложила отправиться в подмосковную усадьбу своего отца Горки, причем сказала Насте:

– - Там мы будем в полной безопасности: наша усадьба стоит в стороне, и едва ли французы узнают о ее существовании. Там же, наверное, находится с ополченцами и мой отец, а он всегда сумеет нас защитить, если это будет нужно.

Настя с радостью приняла это предложение.

– - А мне дозвольте со своим отрядом еще раз сопровождать вас, -- промолвил Тольский.

– - Да, я только что хотела просить вас об этом, -- ответила Мария Михайловна, крепко пожимая ему руку.

Поспешно собрались и так же поспешно выехали из деревушки.

Было уже утро, когда наши путешественницы в сопровождении слуг, Тольского и его отряда ополченцев въехали в усадьбу генерала Намекина. По дороге в нее были расставлены генеральские дворовые с ружьями -- также ополченцы; они должны были следить, чтобы не появились внезапно неприятельские солдаты.

Едва экипажи въехали на двор, как несколько дворовых бросились встречать свою молодую госпожу.

– - Что, папа здесь, в усадьбе?
– - спросила Мария Михайловна первого попавшегося дворового.

– - Так точно, но еще изволят почивать. Они нездоровы.

– - Боже мой! Что с ним?

– - Ранены. Не извольте беспокоиться: вашему папеньке теперь лучше.

– - Бедный папа! Когда же он ранен?
– - с беспокойством спросила Мария Михайловна.

– - Когда -- не могу знать. Только их превосходительство привезли из Москвы раненым, пожалуй, недели две тому назад. Да им теперь много лучше: они ходят, -- успокаивал дворовый переменившуюся в лице Марию Михайловну.

Последняя со своими гостями осторожно вошла в дом, опасаясь потревожить отца. Но ее страх был напрасен. Михаилу Семеновичу сказали о приезде в усадьбу дочери, он поторопился встать и вышел к ней навстречу; его голова была перевязана, он сильно изменился и похудел.

– - Маша, вот не ожидал! Я думал, ты в Петербурге, -- обнимая и целуя дочь, весело проговорил Михаил Семенович.

– - Папа, милый, вы ранены?

– - Ничего, пустая царапина! А это кто с тобой?
– - спросил генерал, показывая на Тольского и Настю, все еще бывшую в мужской одежде.