Русский гамбит генерала Казанцева

Как видно, автор по-прежнему считает возможным не принимать во внимание фактор прекращения поддержки со стороны населения, хотя в воспоминаниях М. Н. Чичаговой этот фактор был определяющим при принятии решения, о чем заявлял сам имам Шамиль.

Что же касается взаимоувязки окончания противостояния части горцев на Северо-Восточном Кавказе с Крымской войной, то у России для скорейшего завершения этой войны были свои основания: после крымского позора императору и правительству для стабилизации государственной власти в империи была необходима военная победа, а сохранившие боеспособность части Крымской армии были практически «рядом». Другой важнейшей причиной, которая тогда мало интересовала общественное мнение, но была очень болезненной для высшей государственной власти России, являлась проблема российских невольников.

В письме из Стамбула (Константинополя) 15 октября 1858 года П. А. Чихачёв, известный в то время представитель отечественной исторической науки, сообщал о том, что после того как Россия лишилась флота на Черном море, «… Турция открыто покровительствует гнусной торговле рабами». О массовой распродаже невольников, в числе которых было немало и русских подданных, уведомлял неоднократно в 1860 году консул А. Н. Мошнин из Трапезунда посла империи в этой стране.

После подписания Парижского договора цены на рабов в странах Востока стали резко снижаться. Это свидетельствует о том, что борьбу с этим позорным промыслом вела только Россия, тогда как в нем наряду с турками участие принимали англичане, французы и другие представители европейских держав.

При создавшемся положении, как признавалось в различных источниках, похищения людей в рабство продолжались, и многие «цивилизованные» европейские коммерсанты «при посредничестве турок продолжали наживать капиталы на позорной торговле людьми…» Противодействие этому со стороны России предпринималось и в тот период, когда ее рассматривали не иначе как «жандарма Европы». По инициативе Николая I принимались самые решительные меры в этом отношении.

Обеспокоенность русского правительства подкреплялась дипломатическими усилиями, крейсерством военных судов вдоль побережья Черного моря. Но размах работорговли был таким, что все меры по борьбе с этим явлением давали лишь частичные результаты. С введением же повсеместного русского управления на Кавказе после его полного включения в состав империи торговля живым товаром в крае прекратилась.

В статье, написанной в 1859 году незадолго до окончания войны на Северо-Восточном Кавказе, Н. А. Добролюбов так характеризовал сложившуюся там ситуацию: «Шамиль давно уже не был для горцев представителем свободы и национальности. Оттого-то и находилось так много людей, способных изменить ему…» В качестве весьма важного обстоятельства, обусловившего эти изменения в самосознании, далее выделялось управление населением, установленное в имамате, оказавшееся тяжелым для племен, не привыкших к повиновению и не получавших никаких выгод от созданного на теократических принципах подобия государственного порядка. Вместе с тем, находившиеся под властью Шамиля горские племена видели, что «жизнь мирных селений … под покровительством русских гораздо спокойнее и обильнее». Это и заставило их, по его утверждению, делать в конце концов соответствующий выбор, «с надеждою на мир и удобства быта».

По горячим следам участники событий, даже со стороны непокорных горцев, в их числе прославленный «имам Чечни и Дагестана» Шамиль, многоопытный ратник и «гений мусульманского мира», как писали о нем при жизни, замечали то, что впоследствии было предано из-за идеологических коллизий незаслуженному забвению: Кавказ покорился не только силе русского оружия, но и силе нравственного авторитета России.

Были, конечно, обоюдные разрушения в ходе боевых действий, но были и построенные самые большие и красивые мечети в чеченских и других селениях на деньги, выделенные из личных средств «главных виновников» покорения, например генерала А. П. Ермолова. Жесткие меры он предпринимал лишь после того, как «…самая крайность к тому понудила», чтобы снисходительность, с учетом специфики края, населенного «народами непросвещенными», не воспринималась «за слабость».

Наказаниям по распоряжению А. П. Ермолова подвергались только изменники и те, кто занимался грабежами, совершая набеги на русские или иные селения, принявшие подданство империи. Россия, втянувшись в охватившую ее на полвека Кавказскую войну, прежде всего решительно выступила «против набеговой практики горцев», без искоренения которой достижение стабильности в регионе было бы немыслимо.

Строгость, как разъяснял сам генерал, способна «предупредить много преступлений», а меры экономической блокады против непокорных заставят, «крови… не проливая», переменить «разбойнический образ жизни» тех, кто занимается набегами. По его убеждению, «Россия должна повелевать властию, а не просьбами»

В свете этих намерений А. П. Ермолова в «преобразовании Кавказа» вряд ли можно согласиться с утверждениями современных историков, что «он [Ермолов] нередко становился похожим на тех, кого называл «дикарями»». Несмотря на то, что «индустрия набега» в крае якобы являлась «… таким же устойчивым занятием, как скотоводство и земледелие», традиционность преступного промысла не может считаться его оправданием, а увещевания и недостаточная властная строгость в таких обстоятельствах не могли изменить общественное сознание местного населения.

По ходу войны были, несомненно, жертвы с той и с другой стороны, но были и горские общества, которые русские войска брали под защиту от произвола мюридов. Было, как и на всякой войне, ожесточение, но были и спасенные в сражениях дети, которым русские офицеры обязывались отчислять определенный процент от своего жалованья до совершеннолетия, не говоря уже о крупных разовых пожертвованиях и создававшихся за счет казны специальных приютах, «военно-сиротских отделениях для малолетних детей возмутителей и изменников между горскими народами». Кстати сказать, участь русских детей, захваченных во время «набегов с гор», была совершенно иной.

Были штурмы крепостей, но были и суровые приказы немедленно прекратить перестрелку, как было, к слову, при взятии последнего пристанища «непокорных» Гуниба, чтобы не подвергать находящихся там женщин и детей, как помечено в приказе, «ужасам боя».

Впрочем, и Шамиль не был лишен благородства. Об этом можно судить хотя бы по тому, что он разрешил русским раскольникам, бежавшим в горы, свободно отправлять богослужение, возводить новые часовни, поддерживать разбросанные храмы, не требуя за эти права ни податей, ни повинностей. За их притеснения Шамиль очень строго наказывал виновных, не допуская в таких случаях никакого снисхождения. А когда положение аула Ведень, в окрестностях которого в лесах было основано несколько старообрядческих скитов, стало ненадежным, он для обеспечения безопасности этого аула перевел их в Дагестан.

Имам Шамиль обладал большим нравственным влиянием на подвластные народы, но на каком-то этапе сила нравственного влияния России стала выше, и Шамиль, как уже отмечалось, вынужден был с горечью признать это в качестве решающего обстоятельства, лишившего его широкой поддержки для продолжения борьбы. Например, в имамате допускалась дискриминация, в том числе при сборе налогов с подвластного населения. Наибольшая часть их взималась с чеченцев, в сравнении с которыми, как установлено Н. И. Покровским, разрабатывавшим проблему в 20 — 30-е годы ХХ века, «дагестанец-скотовод или садовод платит несравненно меньше…»

Эти обстоятельства не в последнюю очередь, видимо, тоже способствовали, как и другие факторы, тому, что горные сообщества, включенные Шамилем в оперативное пространство войны против России, не стали органической частью создаваемого им государства, так и не преодолевшего в конечном итоге барьер непрочного этнополитического объединения. В этом объединении периодически возникали сложные конфликты и не прекращались попытки децентрализации управления. В конечном итоге России удалось оружием, словом и делом убедить Кавказ в необходимости ориентации на Россию. Кавказская война, несмотря на полувековое военное противостояние, явилась причиной понимания объективной необходимости государственного объединения народов Кавказа под эгидой России, как альтернативы иному — «восточному» пути развития региона.