Русский литературный анекдот конца XVIII - начала XIX века
Шрифт:
Вдова этого генерала, желая почтить память мужа, заказала на его могилу богатейший памятник и непременно желала, чтобы на нем были стихи. К кому же было обратиться, как не к Пушкину? Она же его знала. Александр Сергеевич пообещал, но не торопился исполнением.
Так проходило время, а Пушкин и не думал исполнять обещание, хотя вдова при каждой встрече не давала ему покоя.
Но вот настал день ангела генеральши. Приехал к ней и Пушкин. Хозяйка, что называется, пристала с ножом к горлу.
— Нет уж, Александр Сергеевич, теперь ни за что не отделаетесь обещаниями, — говорила она, крепко ухватив поэта за руку, —
Пушкин видит, что попал в капкан.
"Удружу же ей, распотешу ее", — подумал поэт и сел писать. Стихи были мигом готовы, и вот именно какие:
Никто-не знает, где он рос, Но в службу поступил капралом; Французским чем-то ранен в нос, И умер генералом!— Что было с ее превосходительством после того, как она сгоряча прочла стихи вслух — не знаю, — рассказывает поэт, — потому что, передав их, я счел за благо проскользнуть незамеченным к двери и уехать подобру-поздорову.
Но с этих пор генеральша оставила в покое поэта. [136, с. 9–10.]
* * *
Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1836 году, один тамошний помещик приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал стратагему, чтобы выманить у него несколько строк.
Он имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого гостя.
Пушкин, выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха нашел на столе альбом, перо и чернильницу.
Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом: "Пушкин был у А-ва в бане". [136, с. 12–13.]
* * *
Дельвиг, ближайший друг Пушкина, имел необыкновенную наклонность всегда и везде резать правду, притом вовсе не обращая внимания на окружающую обстановку, при которой не всегда бывает удобно высказывать правду громко.
Однажды у Пушкина собрались близкие его друзья и знакомые. Выпито было изрядно. Разговор коснулся любовных похождений Пушкина, и Дельвиг, между прочим, сообщил вслух якобы правду, что А. С. был в слишком интимных отношениях с одной молодой графиней, тогда как поэт относился к ней только с уважением.
— Мой девиз — резать правду! — громко закончил Дельвиг.
Пушкин становится в позу и произносит следующее:
— Бедная, несчастная правда! Скоро совершенно ее не будет существовать: ее окончательно зарежет Дельвиг. [136, с. 13–14.]
* * *
Однажды в приятельской беседе один знакомый Пушкину офицер, некий Кандыба, спросил его:
— Скажи, Пушкин, рифму на рак и рыба.
— Дурак Кандыба, — отвечал поэт.
— Нет, не то, — сконфузился офицер. — Ну, а рыба и рак?
— Кандыба дурак! — подтвердил Пушкин.
Картина. Общий смех. [136, с. 16.]
* * *
Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходною, и кто получал эту должность, тот имел всегда в виду поправить свои средства. Вот экспромт по этому случаю, сказанный Пушкиным.
Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора. Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выражает удовольствие мурлыканьем, а хозяйка пристает с просьбою сказать экспромт.
Шаловливый молодой поэт, как бы
не слушая хозяйки, обратился к коту: Кот-Васька плут, Кот-Васька вор, Ну, словно обер-прокурор.[136, с. 21.]
* * *
Спросили у Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли она?
— Не знаю, — отвечал Пушкин, очень строго и без желания поострить, — ведь я с ней говорил по-французски. [136, с. 22.]
* * *
Тетушка Прасковья Александровна (Осипова) сказала ему (А. С. Пушкину) однажды: "Что уж такого умного в стихах "Ах, тетушка, ах, Анна Львовна"? а Пушкин на это ответил такой оригинальной и такой характерной для него фразой: "Надеюсь, сударыня, что мне и барону Дельвигу дозволяется не всегда быть умными". [61, с. 158.]
* * *
Однажды Пушкин между приятелями сильно русофильствовал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью и по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина; наконец не выдержал и сказал ему: "А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек". Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его.
Нужно при этом напомнить, что Пушкин не бывал никогда за границею, что в то время русские путешественники отправлялись обыкновенно с любекскими пароходами и что Любек был первый иностранный город, ими посещаемый. [29, с. 168.]
* * *
(Пушкин) жженку называл Бенкендорфом, потому что она, подобно ему, имеет полицейское, усмиряющее и приводящее все в порядок влияние на желудок. [15, с. 49.]
* * *
— Как ты здесь? — спросил (М. Ф.) Орлов у Пушкина, встретясь с ним в Киеве.
— Язык и до Киева доведет, — отвечал Пушкин.
— Берегись! Берегись, Пушкин, чтобы не услали тебя за Дунай!
— А может быть, и за Прут! [100, с. 214.]
* * *
Пушкин говорил про Николая Павловича: "Хорош-хорош, а на 30 лет дураков наготовил". [115, с. 158.]
* * *
Пушкин говаривал про Д. В. Давыдова: "Военные уверены, что он отличный писатель, а писатели про него думают, что он отличный генерал". [113, с. 355.]
* * *
У княгини Зинаиды Волконской бывали литературные собрания понедельничные; на одном из них пристали к Пушкину, чтобы прочесть. В досаде он прочел "Чернь" и, кончив, с сердцем сказал: "В другой раз не станут просить". [65, с. 175.]
* * *
Это было на новоселья Смирдина. Обед был на славу: Смирдин, знаете, ничего в этом не смыслит; я(Н. И. Греч), разумеется, велел ему отсчитать в обеденный бюджет необходимую сумму и вошел в сношение с любезнейшим Дюмэ. Само собою разумеется, обед вышел на славу, прелесть! Нам с Булгариным привелось сидеть так, что между нами сидел цензов Василий Николаевич Семенов, старый лицеист, почти однокашник Александра Сергеевича. Пушкин на этот раз был как-то особенно в ударе, болтал без умолку острил преловко и хохотал до упаду. Вдруг, заметив, что Семенов сидит между нами, двумя журналистами, которые, правду сказать, за то, что не дают никому спуску, слывут в публике за разбойников, крикнул с противоположной стороны стола, обращаясь к Семенову: "Ты, брат Семенов, сегодня словно Христос на горе! Голгофе". [65, с. 265–266.]