Русский мир. Часть 2

По мере развития системы государственного образования в XVIII – начале XIX вв., открытия новых учебных заведений, находящихся под государственным контролем, усовершенствования системы общественного образования начинает преобладать идея о мирном сосуществовании двух систем: домашнего образования для начального уровня и казенного – для его продолжения и усовершенствования. Писатель, просветитель и педагог Н. И. Новиков (1744–1818) писал, что «дети, дома воспитываемые, могут быть незлобивы и нелукавы, как голуби; но быть мудрыми, как змеи, научает их обхождение со сверстниками своими». Социальное значение общественного обучения подчеркивал и профессор Московского университета, директор Благородного университетского пансиона, председатель Общества любителей российской словесности А. А. Прокопович-Антонский (1763–1848): «Самые учителя танцеванья стараются собирать многих детей в один дом, для скорейших успехов; и если для образования ног полезнее общественное учение, то почему не может оно быть таковым для ума и сердца?»⁸⁸

С необходимостью разумного сочетания домашнего и государственного образования соглашались люди, стоящие на самых разных позициях. Так, известный своими радикальными взглядами литературный критик В. Г. Белинский (1811–1848) считал, что «общественное образование, преимущественно имеющее в виду развитие умственных способностей и обогащение их познаниями, совсем не то, что воспитание домашнее: то и другое равно необходимы, и ни одно другого заменить не может». С ним соглашался его литературный оппонент профессор Московского университета, стоявший на позициях «официальной народности», С. П. Шевырев (1806–1864), писавший в статье «Об отношении семейного воспитания к государственному» (1842), что «только в самой тесной, в самой неразрывной связи семейного воспитания с государственным заключается идеал воспитания совершенного везде, но особенно в настоящую минуту в нашем Отечестве». По его мнению, для идеального воспитания необходимы три этапа – семейный («да зачнется человек вообще, или христианин»), государственный (воспитается «русский»), сочетание того и другого (формируется «образованный европеец, готовый для общественной жизни»)⁸⁹.

Косвенным образом о пользе и даже необходимости общественного воспитания говорит и пример из семейной жизни все тех же Аксаковых: поступление сына Сергея Тимофеевича К. С. Аксакова в университет в возрасте 15 лет «прямо из родительского дома» было очень трудным. Огромная привязанность к родителям, к дому, к тому замкнутому семейному пространству, в котором он провел свое детство и юность, затрудняли его общение со сверстниками и преподавателями. Много позже его мать признавалась: «Тяжело мне как матери говорить так о своем 32-х летнем сыне. Я желала бы, чтобы он нас менее любил. Эта его любовь к нам сделалась просто ребяческою»⁹⁰.

Итак, по мере развития и усовершенствования государственной системы домашнее обучение, оставаясь довольно распространенным способом получения образования, постепенно вытесняется казенным, сохраняя свои позиции на начальном этапе, в среде помещичьего провинциального дворянства и, конечно, как способ обучения девочек. Безусловно, уровень образования, получаемого дома, в значительной мере зависел от родительского контроля, вернее, от способности и желания родителей подобный контроль осуществлять. Далеко не все были в состоянии проверить уровень подготовленности педагога и довольствовались самим фактом его наличия в доме. Часто родители не были сами достаточно образованы, чтобы разобраться в том, кто и чему учит их детей.

Большая часть печально знаменитых историй связана с учителями-иностранцами, которые с середины XVIII в., кто по доброй воле, а кто и вынужденно покинув родину, весьма активно воспользовались все возраставшей в русском обществе тягой к образованию. Учителя-иностранцы быстро вошли в моду, и спрос на них был велик. Условия при этом часто назначались вполне приличные. Предшествующая профессия и опыт при этом роли не играли. Родители же далеко не всегда могли даже просто объясниться с теми, кого они нанимали обучать детей в силу незнания языков.

Правительство не раз принимало меры, пытаясь поставить под контроль домашнее образование. Еще в XVIII в. был принят указ, обязывавший домашних учителей проходить экзамен либо в Московском университете, либо в Петербургской академии. В 1831 г. домашние учителя были приравнены к чиновникам с производством в соответствующий чин, они должны были регулярно отчитываться перед учебным начальством, им предлагалось использовать для занятий те же учебники, которые были одобрены для казенной школы. Наказание ожидало не только учителей, нарушивших правило и не имеющих узаконенных свидетельств, но и родителей, пользовавшихся их услугами, о них предполагалось докладывать самому императору. Правда, попытки подобного рода были заведомо обречены на провал в масштабе огромной страны, однако они создавали некоторого рода барьер проходимцам-учителям, хотя бы в столицах и крупных городах.

Через всю русскую литературу проходит вереница трагикомических образов домашних учителей. Пушкинского Онегина обучает «Monsieur l’Abbe, француз убогой», подобно Вральману, не слишком напрягая своего воспитанника: «Чтоб не измучалось дитя, / Учил его всему шутя, / Не докучал моралью строгой, / Слегка за шалости бранил / И в Летний сад гулять водил». Выросший в далекой Симбирской деревне в небогатой дворянской семье пушкинский Петруша Гринев так описывал свое детство: «С пятилетнего возраста отдан я был на руки стремянному Савельичу, за трезвое поведение пожалованному мне в дядьки. Под его надзором на двенадцатом году выучился я русской грамоте и мог очень здраво судить о свойствах борзого кобеля. В это время батюшка нанял для меня француза, мосье Бопре… Бопре в отечестве своем был парикмахером, потом в Пруссии солдатом, потом приехал в Россию pour #^etre outchitel, не очень понимая значение этого слова… Мы тотчас поладили, и хотя по контракту обязан он был учить меня по-французски, по-немецки и всем наукам, но он предпочел наскоро выучиться от меня кое-как болтать по-русски, – и потом каждый из нас занимался уже своим делом. Мы жили душа в душу».

Проблема, однако, заключалась не только в том, что многие домашние учителя сами не имели никакого образования. С этим злом бороться начали довольно рано. Еще Елизавета Петровна в указе об открытии Московского университета подчеркивала необходимость борьбы с такими псевдоучителями, которые «не токмо учить науке не могут, но и сами к тому никакого начала не имеют», т. к. «всю свою жизнь были лакеями, парикмахерами»⁹¹. С начала же XIX в. предпринимались постоянные попытки поставить домашнее обучение под государственный контроль. Возникали и другие проблемы.

Начнем с того, что даже образованный человек, не имеющий специальных навыков, талантов или большого желания, тоже далеко не всегда может быть хорошим педагогом, да еще когда речь идет об обучении начальным элементарным навыкам. Вспомним учителя А. Т. Болотова, который «был хотя и ученый человек», но «и тот не знал, что ему с нами делать и как учить», а в результате только «мучил» детей бессмысленным переписыванием статей из большого французского словаря, большую часть которых они не понимали. Такого рода методы приносили мало пользы, хотя и создавали видимость обучения. Еще одна проблема заключалась в том, что очень часто учителя-иностранцы, живя и работая много лет в России, не удосуживались изучить даже основ русского языка. В известном рассказе Чехова «Дочь Альбиона» провинциальный помещик Грябов глубоко презирает англичанку-гувернантку своих детей: «Живет дурища в России десять лет, и хоть бы одно слово по-русски!.. Наш какой-нибудь аристократишка поедет к ним и живо по-ихнему брехать научится, а они… черт их знает!»

Надо отметить, что проблема заключалась далеко не всегда в иностранном происхождении учителей или их неграмотности: отсутствие профессиональных навыков оказывалось часто определяющим недостатком. У того же Чехова встречаем мы вполне образованного (гимназиста 7-го класса) и совсем не иностранного «репетитора». Занимается он с учеником по два часа ежедневно, готовит его к поступлению во 2-й класс гимназии. Для этого они изучают целый комплекс предметов, соответствующих гимназическим программам, – латынь, арифметику, диктант, географию, Закон Божий, русский язык. Ничего, кроме усталости и отвращения, молодой учитель не испытывает: «Зиберов начинает экзаменовать Петю при отце. Пусть глупый отец узнает, как глуп его сын! Гимназист входит в экзаменаторский азарт, ненавидит, презирает маленького краснощекого тупицу, готов побить его. Ему даже досадно делается, когда мальчуган отвечает впопад – так опротивел ему этот Петя!» Результат очевиден – он занимался с ним и в прошлом году, но мальчик провалился. Правда, и денег, 6 рублей в месяц, этому горе-учителю уже полгода не платили.

Наконец, как уже отмечалось выше, ученики, обучавшиеся дома, оказывались отрезанными от сверстников, не получали столь важных навыков общения с людьми, не имели возможности для здоровой конкуренции, рождающейся при совместном обучении.

При всех проблемах и сложностях, правильно организованное, направляемое и контролируемое любящими и образованными родителями, домашнее обучение давало прекрасные результаты, особенно на начальном этапе, и было явлением обычным вплоть до начала XX в. Превосходное образование получил богатый помещик, славянофил, участвовавший в подготовке реформы 1861 г., публицист А. И. Кошелев (1806–1883). Воспитывался он дома, его первыми учителями стали родители, люди сами хорошо образованные: отец его, происходивший из старинного дворянского рода, учился три года в Оксфордском университете в Англии, мать, дочь французского эмигранта, обладала незаурядным умом и была прекрасно начитанна. Отец занимался с сыном русским языком, географией и историей, мать – французским языком, а для немецкого был приглашен дядька-немец. Книги, к которым юный Кошелев питал особую страсть, дополняли образование, особенно поразила его только что вышедшая «История государства Российского» Н. М. Карамзина, сделанный им конспект которой заслужил особое одобрение его родителей.