Русский орден внутри КПСС. Помощник М.А. Суслова вспоминает

Покаюсь, я всегда немного ревновал Палиевского. Он увел у меня мою первую любовь — мою однокурсницу, студентку романо-германского отделения МГУ, дочку еще сталинского Председателя Комитета по делам искусств Беспалова, яркую жгучую желчную брюнетку, красавицу и удивительную умницу и эрудитку Ларису, от общения с которой я много вынес. Петр сразу женился на ней, и это она сделала из него гения — обтесала, ввела в круги, короче, навела на самобытный русский талант лоск. Потом они разошлись, но лоск остался.

Вообще жены очень много значат для формирования творческой личности. Известного русского литературоведа, философа и критика Вадима Валериановича Кожинова во многом сделала его вторая жена, моя однокурсница, милая и трогательная Лена Ермилова, дочка процветавшего при Сталине литературоведа и критика Ермилова и… уникальная «ермиловская» профессорская библиотека. Нашего главного и самого умного оппонента «жидовствовавшего» критика Юрия Ивановича Суровцева тоже сделала жена, моя очаровательная однокурсница, профессорская дочка Марина Фоминская. Недаром толкуют про умных жен-евреек, делающих из русских «обломовых» — мужей крупные фигуры. И тут важно, какой Дух в семье возобладает. Не обязательно торжествует еврейский. Чаще именно непотопляемый, подземный, древний, как сам Иегова, — еврейский. Но тут все в воле Божией. Академика Сахарова подмяла под себя Елена Боннэр. У коллеги и — первое время — друга семьи Сахарова академика Петрянова-Соколова была жена, тоже молоденькая еврейка, но он стал опорой Русского Духа. И такое бывает! Посмотрел человек, в какой ад его тащут, и пересилил Дьяволицу. Повторюсь, внутри семьи все в воле Божией. Даже Солженицын не стал бы Солженицыным без своей энергичной и верной охранительницы-супруги.

Вернусь в «русские клубы». На наши «вторники».

В особо необходимых острых и скандальных случаях мы обращались к директору Института Истории Академии Наук СССР Борису Александровичу Рыбакову, всегда готовому умно подсказать и помочь, как «выпутаться». Для того же Суслова авторитет академика с мировой славой Бориса Александровича Рыбакова, уж конечно, был неизмеримо выше, чем строившего козни «русофоба», не слишком образованного (где-то чего-то подхватил на краткосрочных университетских курсах в поверхностной Америке), тогда типичного держиморды Александра Николаевича Яковлева.

А повседневно душой кампании и главным идеологом у нас был молодой профессиональный историк Сергей Семанов, сейчас знаменитость.

Но и тогда, еще совсем молодой, уже он кое-что умел и очень много нужного знал. Сам Сергей Николаевич прошел поразительный путь. Начинал печататься в «ихнем» «Новом мире», дружил с детьми «ихнего» Андропова-Файнштейна, который его сам прекрасно знал и высоко ценил. Казалось бы, какие оглушительные карьерные перспективы его ждали. Но, видимо, душа предков в нем счастливо заговорила, он сам своими руками надевает себе на голову «терновый венец» знакового, не тайного, в демонстративно явного, для всех политических бурь открытого русского патриота. По отцу из купеческой (Семановы торговали лесом), а по матери из священнической линии (болтали, что из родственников Симанского — патриарха Алекдия I, но сам Сергей Николаевич это отрицает) — он с крепкой северно-русской Олонецкой почвы (фамилия происходит от поморского произношения цифры «семь»). В 1956-м закончил исторический факультет Ленинградского университета, — блестящее образование! — и уже на последнем курсе был избран в комсомольские органы: стал заведующим отделом пропаганды ключевого Петроградского райкома — с таких должностей идут резко наверх. Именно с такой должности в Ставропольском комсомоле, в крае-вотчине Суслова, Андропов буквально за уши вытащил на самый верх аж до генсека Мишку Меченого — Горбачева. Я думаю пойди Сергей Николаевич по партийной линии, он с его энергией и пробивной, таранной силой до Политбюро бы уж точно поднялся. Но Сергей Семанов мечтает о научной карьере. Он поступает в аспирантуру Института истории Академии наук СССР, блестяще защищает диссертацию по новым фактам из истории революции 1905-го года, для сбора которых — вот она всегдашняя кропотливая научная основательность Семанова! — Сергей не погнушался даже кропотливо поработать сотрудником Главного архивного управления Министерства внутренних дел по Ленинграду, чтобы получить спецхрановский доступ и вдосталь, всюду порыться в архивах.

Однако заговорило ретивое — ему хочется нести правду людям, и после аспирантуры он вдруг оставляет науку, а берет на себя самый трудный отдел в издательстве «Молодая гвардия» — «Жизнь замечательных людей». Серия книг им выпущенных стала поистине событием в русской литературно-философской мысли. При Семанове «ЖЗЛ» заговорила о том, о чем после иудейского торжества в 1917-м году, оболванивая русский народ, всякие «покровские» упорно молчали, — о коренных устоях русской нации, об основоположниках нашего великого самобытного мессианского духа. Серия «ЖЗЛ» демонстративно была начата Горьким в 1933-м году с книги Александра Дейча «Гейне» — о рупоре иудейского духа. Таков был тогда общий настрой нашей «новой интеллигенции». Семановская же «ЖЗЛ» стала спасением для изголодавшихся по духовной пище русских людей. В изданных Семановым объемистых, всегда научно основательных и живо написанных книгах «ЖЗЛ» для русского читателя впервые после революции 1917-го открылся русский мир во всем его самобытном блеске и мессианском великолепии. И мы все очень переживали, когда Семанова подняли с любимой «ЖЗЛ» на высокую номенклатурную должность главного редактора журнала «Человек и Закон».

Нужно ли было это русским делать? Думаю, что да. Брежнев — Суслов — Черненко — Андропов (таков был уровень решения о назначении Семанова, потому — забегу вперед! — и снимали его потом на том же «рабочем» избранном Политбюро) искали знаковую фигуру на многомиллионный массовый журнал, которой бы русские люди поверили, что журнал действительно за законность. А тогда вся руководящая четверка Политбюро страшно носилась с идеей как-то остановить навалившуюся девятым валом коррупцию, таки поднять весь народ на борьбу за Веру в Закон. Решение секретариата ЦК КПСС о назначении Семанова было принято 20 декабря 1975 года.

Под руководством Семанова журнал «Человек и Закон» принялся за дело. Острые публикации обращались к сердцу рядовых в милиции, рядовых партаппаратчиков. Не к интеллигенции, хотя и к ней, а к непосредственным исполнителям закона. Ибо Семанов понимал, что без массового движения расплодившуюся мафию не преодолеть. Семановым были на самом верху очень довольны. Членом редколлегии у Семанова стал первым зам. министра внутренних дел, влиятельный зять Брежнева Чурбанов, который, естественно, получил возможность поближе присмотреться к Семанову для тестя. Константин Устинович Черненко, сидевший на кадрах, интересуясь досконально фигурой Семанова, говорил мне в больнице-кремлевке возле «Мосфильма», которую он использовал для конфиденциальных встреч, что Семанов у них в «резерве Политбюро на выдвижение». Ему, мол, как проверенному своему, «милицейскому» работнику (а Брежнев в то время уже больше доверял милиции — еще раз подчеркну, что даже на постах в охране ЦК стояли обязательно рядом «гебист» и человек из милиции), очень высоко светит. Ты, мол, даже и не представляешь, как высоко. Более того, лидеры Политбюро сами уже поеживались после раскрученного семановским журналом «Сочинского дела» — уличать в коррупции аж первого секретаря крайкома — такого еще на их глазах не было! Журнал сработал на опережение КГБ. Андропову осталось только пожинать плоды. Брежнев в близком кругу уже поговаривал, что надо бы кинуть на Лубянку свежих, не зашоренных сомнительным происхождением людей. Мы уже гадали не на место ли «Бобка» в «Пятерку» — управление КГБ по политической безопасности, по борьбе с инокамыслящими Семанова хотят кинуть? а потом и выше?

Одновременно с Сергеем Семановым получил давно обещанное Сусловым высокое назначение и я. Меня кинули на вновь организованную (вернее реорганизованную из гебистской) и поставленную под непосредственное руководство ЦК партии (лично Суслова) газету «Голос Родины».

Задумана она была как ответственная и особо доверенная газета, четвертая по статусу (после «Правды», «Известий» и «Литературной газеты») в закрытом ранжире отдела пропаганды ЦК КПСС не только по окладам, но и по политическому положению. Достаточно сказать, что в необходимых случаях я получил право подписывать в свет газету без цензуры, через ее голову, если считал нецелесообразным цензурному ведомству что-то объяснять. Газета должна была специально и исключительно заняться внешней и внутренней эмиграцией (в том числе, потенциальными эмигрантами — диссидентами, которых собирались выслать из страны), воспитанием «бродящих умов» и вообще духовным противостоянием с Западом. Тем, что профессионалы называют контрпропагандой. Сформирована она была на останках издававшейся КГБ на тонкой папиросной бумаге газеты «За возвращение на Родину», затем переименованной в «Голос Родины». Но мы уже должны были выйти в новом, большом формате, который должны были выбрать сами. Мы выбрали форму цветной толстой газеты-еженедельника, весьма популярную на Западе, особенно в США и в Западной Германии.

Распространялся «Голос Родины» внутри СССР вполне свободно, но ограниченно — продавался преимущественно по гостиницам и киоскам Интуриста. Но заодно должен был по деликатным вопросам служить и для информации руководящей элиты. Поэтому продавался в Большом Доме (комплексе зданий ЦК КПСС), у Соседей (в комплексе зданий КГБ СССР на Лубянке и в Ясенево), в МИДе и внешнеторговых организациях. Основной тираж, естественно, весь шел на зарубеж: в эмиграцию, как старую русскую «белогвардейскую», так и новую русскоязычную — еврейскую. Газета была прекрасно информирована, касалась закрытых тем (оттого ее хватали нарасхват все аппаратчики), не врала (за рубежом врать — сразу поймают и опозорят) и выполняла деликатные операции. Газета формально принадлежала общественной организации — Советскому обществу по культурным связям с соотечественниками за рубежом (обществу «Родина»). Структуру Общества тогда, в 70-х годах, как флаг, представительствовал непорочный президент Академии педагогических наук СССР, академик Всеволод Николаевич Столетов, а управляли обществом генералы — первый зам прожженный функционер-аппаратчик ЦК, «член Европейского общества культуры» Георгий Васильевич Горшков — от ЦК КПСС, и второй зам отпахавший за кордоном в резидентах генерал, «старший научный сотрудник НИИ проблем управления» Николай Павлович Гусев от КГБ. Партия, подчеркнем, выше.

Во главе издательского, газетно-журнального комплекса стоял милейший непорочный огоньковский публицист и чудесный обаятельный человек (что немаловажно при постоянных поездках к настороженным эмигрантам) Олег Васильевич Куприн со звучной для эмиграции фамилией. Зам по ключевой пропагандистской газете — я. Зам по лощеному, с золотыми куполами и русскими красавицами в кокошниках, но беззубому «выставочному» журналу — Фролов. Мы с Фроловым, как нас строго предупредили в ЦК, непосредственно отвечали перед ЦК за свои издания. Но «деликатные» конверты с закрытой информацией и ориентировками (белые от партии из ЦК КПСС, серые из КГБ) фельдъегеря приносили под расписку мне. У меня было два кабинета — один в издательском комплексе на ул. 1905 года, другой в тихом Большом Харитоньевском переулке на Чистых прудах. Машина, длинная, как сигара, была с гебешными номерами. Водителем был аж секретарь парторганизации автоколонны ГБ (присматривали крепко).

Куратором Общества «Родина» был секретарь ЦК по международным делам Пономарев. Куратор газеты был выше — сам Второй секретарь ЦК, член Политбюро Суслов. С ним непосредственно решались заковыристые вопросы, по которым мы были не согласны с ведомством Андропова. Например, на тему запрещенного в СССР к любому упоминанию Солженицына с приглашением мною в авторы о нем авторитетного редактора массового журнала «Человек и закон» Сергея Семанова. Или — с приглашением мною в редколлегию наряду с не вызывающей сомнений любимицей Брежнева Людмилой Зыкиной «острых», знаково русских фигур. Академика Петрянова-Соколова, известного по его «назойливо русской» активности в ВООПИК, и популярного, звонкого, открыто и неистово русского поэта Валентина Сорокина.