Русский остаток

2

Закончив учебу, Елена стала работать на швейной фабрике. Ей позволили вступить в комсомол. Расправившись с семьей, советская власть, по-видимому, ее простила. Но когда Елена попыталась разыскать следы матери, ей дали понять, что она умерла и вообще о матери ей лучше не вспоминать. Перед войной она вышла замуж за простого рабочего парня Петра Мельникова.

Она познакомилась с этим симпатичным коренастеньким пареньком на комсомольском субботнике. Потом они несколько раз сходили в кино, и, провожая ее в последний раз в общежитие, он вдруг прижал ее в темном углу подъезда и, хватая за грудь, отяжелевшим голосом произнес:

– Пойдешь за меня замуж?

Она ошеломленно смотрела на полуизвестного ей паренька, лузгавшего направо-налево семечки, и, помня вдолбленный матерью в подкорку ее наказ, почти машинально спросила:

– А родители у тебя – кто?

– Как – кто? – не понял он. – Крестьяне…

– Кулаки?! – почти выкрикнула Елена.

– Какие кулаки… – усмехнулся Петр. – Мамка одна… да семеро ртов… Один я у них помощник.

Елена облегченно вздохнула и, зажмурившись, обреченно и храбро произнесла:

– Тогда давай.

Он засопел и вплотную придвинул ее к себе. Здесь же, в темном углу парадной, он лишил ошеломленную, ничего не понимающую Елену девственности.

На другой день они расписались.

Это случилось в самом конце мая. А через двадцать три дня голос Левитана обрушил на всю страну: «…фашистские захватчики… без объявления войны… на нашу Родину…» И прогремело вослед тяжело и страшно: «Вставай, страна огромная!..» – отчего и три послевоенных поколения спустя бегают мурашки по коже. И вся огромная страна замерла у черных репродукторов и одновременно разом вздохнула. И от этого тихого ее вздоха содрогнулась вся русская земля. И вспомнив тьму бессчетно покрывавших ее тело нашествий, облила сердце кровью и благословила своих сынов на подвиг и на смерть.

Началось то, к чему вроде бы столько лет готовились, но оказались все равно не готовы. Внезапное и вероломное нападение застало страну врасплох. Хотя такое ли уж внезапное? И почему вероломное? Неужели так уж доверяли пакту о ненападении? Или надеялись: не посмеют? Или полагали: не сейчас?

И покатило по Руси горе…

Патриотизм был удивительный. Все же советской власти удалось воспитать молодое поколение в любви и преданности к себе. Это – загадка. Как и многое в двадцатом веке. В Февральской, например, революции. Теперь-то мы знаем, как делаются «оранжевые», «розовые», «тюльпановые» и всякие прочие революции, что у каждой из них – свой режиссер и режиссура эта исходит из одной и той же старинной школы, но тогда… даже преданнейшие и умнейшие люди России десятилетиями созидали «красную» гвардию и в топоте и гуле тысячных толп расхристанных солдатских дезертиров слышали «музыку революции».

Теперь, как и тогда, никто бы не мог вместить, как и отчего, по каким хитроумным сплетениям поднялась и покатилась кровавая волна той роковой и проклятой Февральской революции, а вернее сказать, бессмысленного и беспощадного бунта, начавшегося, казалось бы, из пустяка – ну не вынесла чья-то надорвавшаяся душа в очереди за хлебом. (Черным! Белого было в избытке!) И министры кричали: «Хлеб в Петрограде есть!» И, мол, еще везут столько-то и столько-то тысяч эшелонов! Так ведь кто ж их тогда слушал, царских министров? Ох, да разве ж такое сносил и выносил (!) русский народ – один-два дня перебоев с хлебом! А как же голод двадцатых – тридцатых? А через четверть века – блокада?! Да еще – это надо тоже учесть – во время мировой войны миллионы солдат на фронте жертвовали не пузом – жизнью! А тут – не выдержали нервы, раздражаемые ловким провокаторским словом, и понеслось:

– Хле-ба!..

И громили все, что попадало под руки.

И казаки не стали стрелять в народ, моментально ставший толпой.

– Ура казакам!

И наоборот – из народа (а кто – не разобрать) стреляли (нашли козлов отпущения!) – в полицию. И убивали. Жестоко. Безжалостно. С остервенением.

И – ничего. Скушало и это ненавистное царское правительство, пуще огня гееннского боявшееся пролить народную кровь.

А народ нисколько не боялся, но все больше и больше входил во вкус.

А тут и солдатики подмогли. Тысячами томились они в Петроградском запасном гарнизоне, недавно мобилизованные, не обстрелянные, праздные, не желавшие идти в окопы.

Началась охота на офицеров. Их стреляли, кололи, подымали на штыки, распинали, топили. Некоторые стрелялись сами от непереносимого бесчестья.

Правительство молчало.

Интеллигенция слушала «музыку революции», пока свист ее пуль и рык ее октябрьских вождей не заставил ее в страхе и отвращении запоздало отпрянуть.

Запахло сатанинской бездной…

Февраль! Начало всеобщего избиения. Начало всеобщего озверения… Начало всеобщего безумия… Дикая власть одичалой толпы брала свое начало здесь, в гениально срежиссированном февральском бунте.

Бездействие властей потрясало.

И не просто бездействие, паралич воли. Столбняк. Никто не хотел брать на себя ответственность. Боялись писать правду царю, находящемуся в Ставке. Боялись превысить полномочия. Боялись пролить кровь народа – все еще хорошо помнили 9 января. И пуще всего боялись неистового воя либеральной прессы и собачьего лая думцев.

И вот в результате этой круговой столбнячной боязни в несколько дней (всего!) и произошло то, о чем позднее напишет гениальный Розанов: «Россия слиняла в два, максимум в три дня» – тот коренной слом (отречение царя), который и пустил всю русскую жизнь под откос.

Много ненависти было излито на царский трон.

А как бы вам понравилась такая, например, открытка: чернявый господин с бородой держит жертвенного петуха с головой государя, а в другой руке – нож? Ой, не хотите ли, господин хороший, проследовать в тюрьму за экстремизм и попытку свержения законной власти? Нет, господин знает, что он неподсуден, за него, если что, вступится вся российская и мировая пресса, ведь все прекрасно понимают, что во всем виновато проклятое царское правительство и гнилой царский режим, а господин согласно завоеванным свободам лишь выражает законное народное требование устранить тирана. И за это ему ровным счетом ничто не грозит.

А в цивилизованных странах и того пуще. Издали книгу «Николай Последний». Значит, издатели всё уже заранее предузнали, предрешили и предуготовили. Покончить с Россией – обезглавив царя, покончить с русским народом – расстреляв Церковь.

Осталось осуществить.

И вот новые, всё более либеральные поколения волна за волной накатывали на, казалось бы, незыблемые основы. И размыли, расшатали, сокрушили колосс (не глиняный, конечно, но ведь в этом мире ничего вечного нет). Более ста лет сокрушали, со времен своей французской учительницы и тоже Великой революции: тот же террор, та же ненависть к Церкви, тот же размах…

И в февральском бунте загадка, и в октябрьском перевороте, и в отречении царя – тоже загадка. Это мы теперь читаем царскую скорбь: «Кругом измена, и трусость, и обман». А тогда те, кто трусили, предавали и обманывали, были уверены, что действуют во благо России.

Начальник штаба Верховного главнокомандующего, по сути сам Верховный Главнокомандующий, генерал Алексеев, обласканный царем, в первые же дни февральского бунта рассылал тайные телеграммы командующим фронтами с вопросом об отречении Николая. И все русские генералы, за исключением немца Келлера и азербайджанца Хана Нахичеванского, сказали: да, отречение необходимо. Никто не догадывался, что за этим «да» последует. Хотели как лучше… (О, знаешь ли, Россия, этот свой вечный соблазн?)