Русский Рэмбо для бизнес-леди

Скиф открыл глаза и удивленно осмотрелся.

Машина стояла на парковке посреди лужи, которая набежала от талого снега. Новая банда мойщиков с тряпками орудовала вокруг.

– Запомни сон, – сказал Скиф, – а то в голове туман находит… Шахта какая-то и белые коровы рядом пасутся.

– Ты уже с этими снами свихнешься скоро.

– Я это и сам чувствую.

– Значит, ты ,не совсем еще того, если себя контролируешь…

Засечный отвернулся и глянул на панораму города.

С десяток церковных куполов золотились над деревянными домишками.

За мостом через Оку они свернули на кривую улочку и пошли лавировать на "Мерседесе" между вкривь и вкось теснящихся избенок, загоняя пешеходов в глубокие лужи.

* * *

Изба отца Мирослава понуро стояла посреди огромной лужи. На веревках плескалось по ветру влажное белье. Весь мусор, что прежде был укрыт снегом, выплыл наружу.

– Аль не признаете, Марья Тимофеевна?

Хозяйка с тазом, полным белья, подслеповато прищурилась.

– Василий Петрович?

– Он самый, – улыбнулся Скиф.

– Принимайте гостей, – сказал Засечный.

Он повсюду был как дома.

– А батюшка наш на службе в церкви.

– Надолго? – спросил Скиф.

– Да, должно быть, скоро и отпоют свое.

У сожительницы Мирослава каким-то счастьем лучились глаза, как это бывает с беременными немолодыми женщинами.

– Мирослав-то наш Станиславович – снова батюшка! – с утешением в голосе произнесла она. – Владыка их простили и из запрета вывели.

– А когда он по мирскому понятию батюшкой станет? – улыбнулся, скашивая глаза на ее живот, Засечный.

– Да к весне нужно ждать.

Ждать пришлось недолго. Вернулся хозяин и встретил их хлебом и солью.

Скиф порывался рассказать, зачем они приехали, но Мирослав остановил его:

– То, что приехали, неудивительно мне. С утрева знал, что приедете. В моем сне все о том было сказано.

– В каком еще сне? – вытаращился на него Скиф.

– По осени сон меня вещий посетил. Полностью его вспомнить никак не могу, а таки все дела по нему делаются… – Мирослав тяжело вздохнул и, обратив свой взор к иконам, принялся за молитву.

Потом все чинно хлебали деревянными ложками из деревянных чашек. Только после этого позволил им Мирослав говорить о деле.

Он слушал рассказ Скифа и согласно кивал головой, будто заранее знал, о чем он дальше расскажет, и, заметно волнуясь, теребил отросшую бороду.

– Дело ваше трудное и кровушкой помеченное, – вздохнул он, выслушав рассказ до конца. – Только зря вы от помощи разбойника Ворона отказались.

Был этот разбойник в моем сне том треклятом.

– Поехали с нами, Мирослав, – сказал Засечный. – Покажешь дорогу к обители монаха Алексеева.

– Какой он тебе монах – даже не послушник еще!

Худо ему – ветром качает. Таких только перед смертушкой постригают.

– Вот это номер! – присвистнул Засечный и тут же сам перекрестился на иконы. – А нам он живой и здоровый на дело нужен.

– Вы бы рассказали еще раз толком, не так путано.

Скиф быстро пересказал ему историю с похищением и спросил:

– А тебе полковник Романов не звонил?

– С чего бы ему звонить, когда я таких не знаю.

– Во-о, номер! – удивился Скиф. – А кто тебя направил к нам в поезд, когда из Одессы в Москву ехали?

– В Одессу я ездил по делам монастырским. В тамошней консистории один благочинный батюшка попросил меня оказать конфиденциальную услугу русским братьям, возвращающимся с полей сербских.

– Так я и поверил, все попы – гэбэшники, – брякнул Засечный и снова перекрестился. – Без разрешения чекистов они даже в колокола не бухнут.

– Зря вы так, – скосил на него кроткий взгляд Мирослав. – Весь мой род был православный, я же говорил вам. Мужчины шли всегда в монахи или священники. Нашему роду разрешения властей не требовалось.

– Ну ладно, не ко времени ты, Семен, затеял этот разговор. Поехали, Мирослав, к Алексееву. Повидаемся хоть напоследок, может быть. Нам бы еще парочку людей, мы бы всю Украину прочесали. Был у нас казак Лопа, да где его теперь искать.

– А зачем его искать? В Почайске их последняя предмосковная станица, он почти всегда там с казачками гуляет. Я его на прошлой неделе видел. Его ребята мою православную типографию и воскресную шкоду теперь на охрану добровольно взяли. И монастырь в обиду не дают.

Завидя, что гости так быстро собираются в дорогу, Марья Тимофеевна даже руками всплеснула:

– Вы только батюшку моего никуда не завезите.

В молодые годы он горазд был на приключения. Грех нерожденное дитя сиротить.

– Вернем его вам в целости и сохранности, вашего отца и батюшку, – сказал Скиф.

После церемонного прощания с хозяйкой они выехали по кривым улочкам опять к мосту.

* * *

На что уж была тиха Калуга, а в Почайске на окраине просто уши закладывало от тишины;

Лопа запросто, по-казацки, дрых себе на сеновале, несмотря на зиму, пусть даже не слишком морозную.

Его с трудом растолкали.

– Так, решил поспать перед ужином, – виновато пробормотал он, протирая сонные глаза. – Сморило отчего-то.

Серого Волка оставлять во дворе поопасались.

Дворовые псы сбежались со всех окрестных улиц и подняли настоящий гвалт, готовясь к всеобщей потасовке.

Лопа повел дорогих гостей в избу, где вповалку спали казаки, и никто из них даже не удосужился убрать с грубо сколоченного стола трехлитровую бутыль с остатками самогона и нехитрую снедь.

За едой Скиф поведал о случившемся. В Лопу; влили стакан проклятущей. Глаза его засветились резвым огоньком.

Скиф рассказал про куклу на соломе, про голую женщину, распятую на дровяных козлах, про темный бункер, похожий на шахту.

– Аисты были? – осведомился Лопа.

– Какие тебе зимой аисты?

– Тогда к непогоде.

– Или к ведру, – скрыв в бороде усмешку, вставил Мирослав.

– Я тебя серьезно спрашиваю, – рассердился Скиф.

Мирослав опустил глаза и свел руки, будто в краткой молитве.