Русский транзит

Я, к слову, тоже бессилен. Мой «томас» перекочевал от «горилл», изъявших его, к сеньору Вилланове (А я и не пользовался! Я взял просто так, на всякий случай! И случая как-то не представилось…).

Даже не в том фокус, что мой «томас» в меня же вдруг и выстрелит – это как раз ерунда, у колумбийской братии и без моей игрушки есть из чего в Боярова пальнуть. А в том фокус, что мой «томас» выстрелит в кого-либо – и не в одного, и не однажды, пусть не сию минуту, а в перспективе – отдуваться же Боярову, попади «томас» в полицию. Карлик же Карлос постарается, чтобы бояровское оружие (ах, у вас, сеньор, и лицензия имеется? храните вечно, не потеряйте!) замазалось погуще «обрегона», ради которого крестному папе-Карлосу пришлось быть вежливым и предупредительным по отношению к двум сеньорам из «Русского Фаберже». Да, лицензия действительна до момента ее изъятия. Да, она может быть изъята в любой момент. Бог с вами, сеньор Боярофф, никто ее, лицензию, у вас изымать не собирается. В ней же черным по розовому написано: и подпись владельца, и марка, и калибр, и номер, и – отпечаток пальца. И данные эти продублированы в Городском Бюро Выдачи Разрешений На Ношение и Хранение Оружия. Если где-то, кого-то, почему-то шлепнут из «томаса» – даже при отсутствии чьих-либо отпечатков (тщательно стертых!) следы приведут к кому?..

Сиди, Бояров, набирайся сил, набирайся ума. Беседуй.

– Ты хотел меня видеть?

– Я? – Конечно, хотел. Но рассчитывал на иное. Было в интонации карлика-Карлоса нечто… не угроза, нет. Как бы объяснить… Угроза тоже, но сродни той, что у случайного прохожего: шел спокойно, никого не трогал, вдруг набегают сзади и отвешивают полновесного пенделя – оборачиваешься, а там зверская морда конфузится: извини, старик, обознался!

У девяти из десяти совковых случайных прохожих в таких (и нередких) случаях реакция мирная: «Ничего-ничего… Но повнимательней надо быть, повнимательней». Главное, конфликт улажен, инцидент исчерпан. Я же – тот десятый из того десятка: обознался, понимаю, теперь получи вдвое, н- н-на! Вот теперь иди и больше не греши, повнимательней надо быть! А сеньор Вилланова, как и я, сначала вернет вдвое, потом отпустит с библейским напутствием. Может быть…

Неужто я обознался? В истолковании происшедшего на Бэдфорд-авеню, на Джамайка-авеню? Не в сути истории с Гришей-Мишей-Лешей, не в сути истории с разгромом студии в Квинсе. А вот роль личности карлика-Карлоса в этой истории… была ли она, роль? Я же никогда не упущу повод лишний раз упомянуть: Бояров – хороший физиономист. Вот и не упущу: я – хороший физиономист. А физиономия сеньора Виллановы выражала многое, и среди многого – угрозы, досады, оскорбленности… – было еще и недоумение: чего надо-то?

Вот и беседы не получилось. Я-то воображал: явлюсь аки лев рыкающий, мол, ты, говорят, искал меня – вот и я! А карлик-Карлос глядит тускло: явился, говоришь? и на хрен ты мне нужен?.. Я вас слушаю! нет, это я вас слушаю!.. Говорите, вас слушают! Что тут скажешь?

– У вас хороший галстук, сеньор… – намекнул было. – Колумбийский?

– Английский! – сеньор-Вилланова и глазом не моргнул, не скосил (а то, знаете, известный «детский» финт: что это у вас там? – и за нос цап!).

– А костюм не от Кардэна? – намекнул было.

– Костюм «Тед Лапидус».

– А у меня от Кардэна. Был. Тоже неплохой. Какие-то придурки изрезали в клочья.

«Вы понимаете намек? Да, когда знаю, что это намек. Так вот, обратите внимание: намек!». Сеньор Вилланова, возможно, понимал намек, но не понимал – на что, собственно, намек?

– Автограф оставили. На стене. А я предпочел рояль… – блуждал я впотьмах и сознавал, что заблудился.

– Вы совершили ошибку, – наставительно произнес карлик-Карлос. – Непростительную ошибку.

Это я уже и сам понял. На «галстук» реакция последовала нормальная (то есть не та, которой я ждал-улавливал). На костюм от Кардэна, изрезанный придурками, – тоже нормальная реакция (то есть снова поощряющая реплика, мол, ну-ну, ты сказать-то что хочешь, парень? говори, пока есть возможность, объясняйся). И стало мне муторно. И от ситуации, и от перспектив, и… от вони. Между ног у меня образовалась отвратная лужица – я уже раздвигал ноги, раздвигал, опираясь на копчик, лишь бы не вляпаться. Не поймите превратно – это брошенный мной сосуд с жидкостью от вредителей, он сифонил, пузырясь сквозь свернутый клапан. А стронуться с места мне затруднительно – две «гориллы» придавливали каблуком кисти моих рук к полу и за плечико придерживали, один слева, другой справа. Полусидеть, опираясь на руки, будто на пляже, – еще можно. А стронуться с места…

Передо мной маячила подошва карлосовской обуви – нога за ногу, каблук дюйма три, у-у, коротышка! Он ведь этим каблуком ка-ак вмажет мне по лицу. И будет прав. Но карлик-Карлос отъехал в кресле на полметра, не больше – примерился тросточкой (тросточка у него! пижон колумбийский!), ткнул в расползающуюся лужицу, а потом – мне в нос. Этакое говно на палочке. Я дернулся – без толку. Карлос опустил тросточку ниже, к моей груди – и этим самым говном на палочке старательно вычертил, пару раз обмакивая «стило» в «чернила»: CAPULLO.

Окончательно изгадил мою любимую майку-тишетку! мало им было разорения бояровского гардеробчика в Квинсе! Ах, да! Там, в Квинсе, были не они, не колумбийцы, не красавцы-мерзавцы сеньора Виллановы. Ибо…

Ибо наставительный тон Карлоса (Вы совершили ошибку…) касался не только правил, так сказать, хорошего тона, но и правил правописания. И он ткнул меня в эту ошибку носом – почти буквально: CAPULLO.

А я-то намалевал на крышке белого рояля: COPULLO.

А со зрительной памятью у меня полный порядок – и в лофте на Бэдфорд-авеню, и в студии на Джамайка-авеню так и было намалевано (в первом случае – кровью, во втором случае – краской): «COPULLO»…

Я и рояль «надписал» ответно – буковка в буковку, мол, знай наших, а уж наши ваших знают доподлинно, в чем и расписываются. И вот… не детишки папы-Карлоса бедокурили в жилищах-обиталищах Александра Евгеньевича Боярова. Ибо…

Ибо сколь бы ни был безграмотен и темен русский человек от крайнего детства до глубочайшей старости, он на заборе никогда не напишет ХЫЙ. Или ХЮЙ. Уж тут-то он, русский человек, в буковках не ошибется. То же справедливо, думаю, в отношении любого безграмотного и темного латиноамериканца: в заборной графике ошибки такого рода исключены. И если кто-то начертал по-испански: «COPULLO», а не «CAPULLO»…

«Вы совершили ошибку. Непростительную ошибку». Так-то, сеньор Боярофф. Не колумбиец начертал. Кто-то, желающий сойти за колумбийца, но не колумбиец. И не мексиканец, не сальвадорец, не кубинец… Так-то, сеньор Боярофф. Повнимательней надо быть, повнимательней.

Однако сеньор Вилланова вряд ли удовлетворится объяснениями типа «извини, старик, обознался». Я и сам на его месте не удовлетворился бы. Сказано уже сеньором Виллановой однозначно про НЕПРОСТИТЕЛЬНУЮ ошибку.

А кисти рук плотно припечатаны к полу, а ноги чуть ли не в шпагате, а «томас» у Карлоса, а вокруг – меленькие- смугленькие-злобненькие, типа чечни. Только на сей раз никакой Камиль Хамхоев не подоспеет на выручку. Сам, Бояров, сам.

Пожалуй, правильно я поступил, когда не стал раздувать ноздри, жилы на шее напрягать, свирепо сопеть, пока сеньор-Вилланова демонстрировал мне правила написания capullo-copullo на моей собственной тишетке. Во-первых, сам понял кое-что. Во-вторых, дал понять окружающим, что сник, смирился, виноват, заслужил, готов отвечать по всей строгости…

Я опрокинулся на спину, чуть не вывернув кисти рук. И сделал ножницы еще те! Любой брейк-пацан позавидует. А ведь я уже далеко не пацан.

Кисти рук освободились от гнета «горилл» – каждая из них, из «горилл», схлопотала бояровской ногой по морде. Я оттолкнулся спиной, выгнулся в воздухе (ох, кости мои старые!) и опустился на карачки – мог бы и в полный рост, но задача другая, с низкого старта сподручней. С низкого старта я перемахнул разделявшую нас с карликом-Карлосом вонючую лужу и въехал головой аккурат в пах сеньору Вилланове. Мгновение, не больше. Кресло – на колесиках – метнулось назад, застряло, стало заваливаться. Ну и мы с крестным папой-Карлой – соответственно. Мы с ним теперь – не разлей вода. Короче, когда кресло перевернулось, я уже стоял на своих двоих. Карлоса, разумеется, не выпустил. Посиди чуток на моей шее, уважаемый сеньор, вместо бронежилета послужишь, спину прикроешь.