Русский транзит

– Са-а-аша! – преувеличенно обрадовался Игорек. Мой приход был для него, конечно, полной неожиданностью. Глаза посверкивают, игра пошла. А тут ни с того ни с сего – Бояров.

– Сыгрануть захотелось?

Захотелось, захотелось! Но не с тобой, Игорек, не с тобой. Обдирай лохов с чистой совестью (в своем понимании, естественно… дело лохов согласиться на игру, дело каталы – прокатить… все по-честному).

– Попозже, если не возражаешь.

Бецкой не возражал. Еще бы! Он даже благодарно кивнул: молодец, мол, ты, Саша, все понимаешь. Не все, конечно, но кое-что понимаю. А если кто непонятливые, сам и объясню им. Им – Глисте и Беспределу.

– Привет, гвардейцы! Пошли, перебросимся парой слов.

Пошли. Почуяли: не о погодке разговор. Попереминались на выходе, пропуская меня вперед. Вот уж не-ет. Спину им показывать никак не стоит. Под конвоем ходить вам, гвардейцы, не привыкать, вот и вперед! А я сзади. Отконвоирую.

Отконвоировал по коридору. Через два поворота не выдержал Беспредел, круто повернулся:

– Чё надо?

Я предпочел говорить с Глистой. Из Беспредела двадцать с лишним лет зоны напрочь вышибли остатки разума. И, как бы не видя Беспредела, уперся взглядом в Глисту, не спросил, а утвердил:

– Борюсик – ваша работа!

– Ты чё?! Какой еще Борюсик?! – взъерепенился Беспредел.

Я, по-прежнему «не видя» Беспредела, повторил Глисте, отчасти уточнив:

– Быстров Борис. Он же Борюсик.

Глиста сверлил меня буркалами и почитал за благо отмалчиваться. Зато Беспредел вовсе разбушевался:

– Чё, охренел?! Чё надо?! Чё прилип?! – а дальше пошел густой, непролазный мат.

Я поймал его на паузе, пока он делал вдох для новой порции, и вклинился:

– Нет, не охренел. А ты выбирай слова, когда со мной разговариваешь. Да я тебе и не разрешал пока рта раскрыть. Захлопнись, пока к стенке не прилип, коз-зел вонючий, петух топтаный! – лучший способ спровоцировать.

Провоцировал сознательно – я для них фрайер, не нюхавший зоны, а потому ничто, кучка. И на спокойной ноте они мне ничего не скажут. Просто не станут говорить. Поэтому я и устроил базар. Мести метлой – в этом искусстве им равных не найти: просидевший на зоне два десятка лет мог своим лексиконом нагнать жути на кого угодно. Но я – не «кто угодно» и, смертельно оскорбив козлом-петухом, перешел к заключительной стадии. Чего-чего, а язык силы, закон кулака они хорошо понимают и уважают. Ну, кулаком меня бог не обидел, так что…

– Чё-о-о?! Кто козел?! Кто петух?! – заорал Беспредел и, только-только я успел сказать: «Сами выбирайте между собой!», кинулся на меня.

Впрочем, я успел не только сказать. Вырубать его надолго не входило в мои планы, потому я чуть, слегка, провел каге-цки, короткий боковой, по печени – так, что он, как и обещано, прилип к стенке, ополз.

Но недооценка Глисты могла дорого мне обойтись.

Реакция на козла-петуха оказалась у него молниеносной: почти в полной коридорной тьме я не столько увидел острый блеск, сколько кожей ощутил, всем наработанным опытом, – заточка целила в горло, и, не уклонись я на инстинкте, дышать бы мне с присвистом, если вообще дышать.

В узкой, заставленной шкафами и вешалками, коммунальной кишке не размахаешься, да и Беспредел в прямом смысле путался под ногами.

Я отпрянул назад и, прыгая от стенки к стенке, уворачиваясь от выпадов Глисты, достиг комнаты, впал в нее спиной, сбив с ног кого-то из игровых.

Глиста – следом, с заточкой наизготовку.

Но тут-то, на просторе, мне было где разгуляться. Боковой удар ногой в голову справа, подсечка под опорную слева, короткий прямой кулаком. Не давая Глисте упасть, поймал в воздухе за плечи и – приложил затылком о стену.

Не убий, сказано всем и каждому в Библии.

Не убий, сказано мною самому себе после Афгана.

Я и не убил.

Но внушительно наказал.

Жутковатое зрелище: Глиста валялся бездыханный, скорченный, полностью оправдывая свою кличку. Народ безмолвствовал. Секунду-другую. Окаменели. А потом, толкаясь, спотыкаясь в коридоре о тушу Беспредела, перескакивая через нее, высыпались из катрана. Логично! Если двоих лучших бойцов-хранителей положили в момент, то что с ними, с остальными, может статься?!

Последним, криво и жалко улыбаясь, по стеночке впритирку, бочком-бочком улизнул Игорек Бецкой, но не забыл прихватить свою пропитку. С выигрышем, Игорек!

Единственная обитаемая комната из уже разъехавшейся коммуналки превратилась в необитаемую. И я – этаким Робинзоном. Еще парочка полуживых (полумертвых) Пятниц. Глиста – надолго. А Беспределу пора прийти в себя.

Я волоком протащил его из коридора в комнату. Взял с подоконника початую бутылку водки и тоненькой струйкой с высоты своего роста стал поливать ему физиономию. Беспредел пожевал губами, с трудом глотнул, засипел, замычал от режущей боли – водка в глаза попала. Заелозил по полу, силясь приподняться.

– Лежать! – скомандовал я сверху вниз. Пусть знает свое место. – Кто грохнул Борюсика?!

– Не знаю! Век воли не видать! Знать не знаю! Ну, чё, ну, не знаю!

– Знаешь. Кто из ваших ему звонил, пятьдесят тонн требовал?! Для ровного счета к ста тоннам год назад! Не ты?! Не Глиста?!

– Ну, нет! Ну, нет же! Ну, чё! Хоть у Глисты спроси!

У Глисты спрашивай – не спрашивай… он молчать будет.

Еще, как минимум, часок.

– С кем вы вдвоем, ты и он, Борюсика на сто тонн распотрошили?! С вами еще кто-то из молодых был!

– Сека. И Монгол. Монгол на зоне щас. Сека тогда же на иглу сел, коньки отбросил в три месяца.

– Значит, не вы?!

– Падлой буду!

– Будешь, будешь.

Беспредел рыдал, стонал, божился, клялся страшными клятвами – с двадцатилетним-то стажем зоны еще и не такие концерты закатывают, оставаясь внутренне спокойными и стерегущими подходящий момент. Но…

Но я ему поверил.

Это не было концертом – в конце концов, ведь я довел его до искренней истерики: Беспредел наверняка раскололся бы, если бы Борюсик был на их совести. Да и в «Пальмире» вчера ни Беспредела, ни Глисты не наблюдалось, я и не подпустил бы их. А в кладовку им допуска тем более нет.

Я-то строил расчет больше на том, что упомянутые Олежеком «кто-то из молодых» могли поучаствовать под дистанционным управлением моей парочки Пятниц. (Точная информация, Олег! Браво!) И жизнь показала, что расчет был в принципе верен: и Монгол, и Сека как раз из того молодняка, из какого и Ленька Цыплаков произрос, по восемнадцать-девятнадцать лет. Они у меня не тренировались, я же говорил, что не каждого беру в группу. Техники у них никакой, дурной силы в избытке. Однако оба – далековато от Питера, от «Пальмиры». И Монгол, и тем более, прости Господи, Сека.