Русский ураган. Гибель маркёра Кутузова

В карете «скорой помощи» его уложили на каталку, а Наташа села рядышком, и он взял ее за руку. В дороге стал говорить ей нежным голосом:

— Наверное, это судьба. Я все эти дни видел перед собой твои ямочки на щечках, вспоминал про пальто и шубу…

— А что ж там-то, в Тихозере, не понравилось? — с обидой спросила она.

— Говорю же, заколдовали меня! Да мало того, меня же мальчишка-попутчик обворовал дочиста.

— Да знаю, рассказали мне. Ты бы молчал, Дим. Врач сказал, что тебе сейчас даже говорить не рекомендуется.

— Погоди. Ты прости меня, я тебе наврал про проституток. Правда, они и впрямь прятались у меня в номере гостиницы. Спасались от субботника. Это когда милиция их…

— Знаю, слыхала. Ну и хорошо, что наврал. Если б правда, мне бы труднее было о тебе хорошо думать.

— Наташ! А вот когда все заживет у меня и я снова стану на человека похож, как ты отнесешься к тому, что я приду к тебе?

— Приходи, конечно, — пожала она плечами.

— Но я не просто так приду.

— Ну приходи не просто так…

— Пойдешь за меня замуж?

— Посмотрим. — Она покраснела, потом рассмеялась: — Если тебе врачи разрешат жениться!

— Да отчего ж не разрешат-то! — возмутился пощипанный сокол возмездия. — Сотрясение мозга вылечивается. А в остальном я мужчина очень здоровый. Только врать горазд. В поезде тебе в одну сторону наплел, сегодня — в другую. Я не сектант. Хотя и не казак тоже. А в плену у чеченцев я почти три дня пробыл — это уж точное, последнее сведение. Сейчас верь мне, пожалуйста!

— Верю, — сначала серьезно сказала Наташа, а потом опять появились ямочки. — Верю каждому зверю, а тебе, ежу, погожу.

И потом, когда его уже осмотрели в больнице, прописали и определили в палату, Наташа долго не уходила, сидела около его койки, а он снова держал ее за руку и говорил:

— В юности я, бывало, мечтал, что буду идти по улице, а хулиганы будут обижать красивую девушку, и я заступлюсь за нее, спасу от них, и она станет моей женой. А у нас с тобой все наоборот вышло — ты меня спасла от хулиганов. Вот, оказывается, к кому я шел в Светлоярск! К Наташе Лисик!.. Или ты еще носишь мужнюю фамилию?

— Нет, я ее никогда не носила. И мальчишки у меня все в Лисиках ходят. У мужа была некрасивая, он сам не хотел, чтобы сыновья ее носили.

— А какая?

— Да ну! Даже и вспоминать не хочется. В книжке такую прочтешь, скажешь: «Ну и придумал же автор!» А в жизни каких только имен не бывает.

— Мою, значит, тоже фамилию не возьмешь, — опечалился Выкрутасов.

— Да твоя-то еще ничего по сравнению. Даже какая-то залихватская. А у него, знаешь, какая была — Хочубаба.

— Как? Хочубаба?

— Хочубаба. Представь себе, каково женщине носить такую фамилию! Все равно что на груди написать: «Всем даю!»

— Да-а-а! — радовался Выкрутасов. — У меня все-таки гораздо благозвучнее. Мою бывшую супругу зовут Раиса Комова. С детства ее дразнили Райкомовой. Но она все равно мою фамилию брать отказалась. Прости, что я о ней заговорил. Можешь посмотреть в паспорте — разведены мы!

— Да уж верю ежу! — махнула рукой Наташа.

— И детей ему рожу? — пошутил битый жених.

— Посмотрим, — вновь покраснела она.

— А что это за пена-лупена, которой ты меня вылечила?

— Старинный состав. Туда разные травы входят, мед, ягодные соки, а главное — эта самая лупена, точнее — кашица из ее листьев. Я когда первого еще только родила, мне одна знахарка записала рецепт. Парни часто до крови чего-нибудь себе расшибают.

— А я уж было подумал, что ты колдунья. В футбольной жизни часто приходилось наблюдать, как непросто остановить кровь из разбитой брови, а тут — волшебство какое-то. Точно, что ты не колдунья?

— Нет, — смеялись ямочки.

— И не сектантка?

— Нет, не сектантка. В церковь похаживаю. Даже исповедываюсь, а на Пасху и на Рождество причащаюсь.

— Это можно. Значит, на митинги за Ленина и за Валерию Новодворскую не бегаешь?

— Не бегаю.

— Слава богу! А Виктора Пеле читала?

— Попадалось… Но я такого не люблю. Я старомодная. Мне такие писатели нравятся — ты обхохочешься.

— Какие?

— Ну там… Лесков, Диккенс, классика, короче.

— И мне. А ты Вздугина читала?

— А кто это?

— Понятно. Значит, не читала. А футбол?.. Наташ, ты как к футболу относишься?

— Никак.

— Но он тебя хотя бы не раздражает?

— Да нет. С какой стати?

— Спасибо тебе за это! — поцеловал он ее руку.

— Какие там еще вопросы в анкете? — слегка обиделась Наташа, и ему стало неловко, что он устроил такой допрос, но в это время дверь палаты открылась и на пороге предстали трое — отец Наташи, Николай Лисик, а с ним Емельян и Вера Выкрутасовы — отец и мать Дмитрия Емельяновича.

— Вот он, ваш сбитень! — сказал Николай Николаевич. — Получите заказ!

— Митенька! — запищала Вера Сергеевна, двигаясь к сыну с вытянутыми вперед руками. Емельян Иванович следовал за нею молча.

После обильных излияний чувств, после всех слез и радостей долгожданной встречи из сумок стали выплывать на свет Божий различные банки и баночки с яствами — огурчики, помидорчики, капустка, картошечка вареная, грибы жареные в сметане, икра кабачковая, только что приготовленная, салат оливье, а главное — президент, тушенный в овощной подливе.

— Я их так и называю, — говорил Емельян Иванович, — кандидат в президенты и основной соперник. И в конце концов, кто из них у меня на выборах побеждает, тот и становится президентом. И приносит присягу на плахе под топором. Принес присягу — чик! — и на общипку. Вот этот президент был белый в крапинку, высокий. Но куры его не любили. Я его называл Явлинским. И надо же так, что едва только он был полностью потушен, является Колька Лисик и говорит: «Только вы не волнуйтесь, сын ваш приехал, его избили, и он теперь в больнице, но ничего страшного, только сотрясение мозга, а дочь моя при нем…»