Русско-прусские хроники
Шрифт:
***
Великие празднества, задуманные на неделю, угасли, не успев разгореться. Радость встречи погасил Изенбург в первый же вечер. Он не притронулся ни к еде, ни к вину. Он сидел молча, насупившись, односложно отвечая на вопросы маркграфа и его сыновей. Когда Альбрехт попытался угостить штатгальтера особо изысканным деликатесом - куропаткой, зажаренной в фазане и поданной к столу в винном соусе, Изенбург, угрюмо взглянув на Альбрехта, проговорил сухо и неприязненно:
– Неужели вы думаете, что я ехал сюда для того, чтобы усладиться яствами? Дела наши не столь хороши, чтобы мы, забыв о долге,
– Мы не хотели обидеть вас, штатгальтер,- с досадой и недоумением произнес Альбрехт.- Мы встречали графа Вильгельма фон Изенбург унд Гренцау с подобающими его титулу гостеприимством и почестями.
– Граф Изенбург умер двадцать лет назад, когда в ордене появился брат Вильгельм. А орденскому брату не нужны пиры и бесовские игрища,- сказал штатгальтер громко.
"Да, брат Вильгельм,- подумал Альбрехт,- ты и в самом деле монах. Неужели и мне придется стать таким, вступив в орден? Нет, ни за что на свете!"
Старый маркграф, сидевший по другую сторону Изенбурга, ввернул ехидно:
– И многие орденские братья живут так же, как и их штатгальтер?
– Все, кто думает о спасении души и не просто прячется от мирских соблазнов, а истово служит ордену и Святой Деве.
– Но ведь даже Христос пил вино в Гефсиманском саду, когда уже знал, что ему предопределена смерть,- не унимался Фридрих.
– Я потому и не пью, что нам смерть еще не предопределена,отпарировал Изенбург.- Предпочитаю пить на поминках врагов, а не на собственной тризне.
– Так выпьем за погибель наших врагов!
– воскликнул старый маркграф.Лучшего тоста я не предлагал ни разу в жизни!
Рот Изенбурга перекосила ироническая усмешка:
– Боюсь, маркграф, от этого им не подохнуть. Чем больше мы пьем и, напрасно теряя время, откладываем наше дело, тем больше они радуются. Не бочками застольного вина, а на поле брани творятся победы, маркграф.- И он с подчеркнутой решительностью, отодвинув стоящий перед ним кубок, встал: Я не силен плотью, маркграф. Рыцарские утехи - турниры, охоты и попойки не для меня. Я устал от долгой дороги, хочу спать, а перед сном еще предстоит долгая вечерняя молитва.
Низко поклонившись, Изенбург вышел из-за стола. Следом серыми тенями проплыли приехавшие с ним рыцари: Георг фон Писбек и Иоганн фон Рехенберг.
– Я тоже, пожалуй, пойду, отец,- смущенно проговорил Вильгельм и нерешительно добавил: - Может быть, и Альбрехту лучше бы не оставаться здесь?
– Черт вас всех побери!
– заорал старый маркграф.- Собрали поповскую братию и показываете скоморошечье представление! Небось взаперти хлещете вино в обнимку с бабами, а тут решили покрасоваться!
Вильгельм - красный от неловкости - все же выбрался из-за стола и почти бегом кинулся к дверям.
Альбрехт, улыбнувшись, сказал примирительно:
– Я с тобой, отец. Пока еще я не монах. Да и в ордене мне предстоит быть прежде всего не гроссмейстером, а бранденбургским маркграфом.
Старик прослезился.
– Ты молодчина, Альбрехт! Ты настоящий Гогенцоллерн! Я пью за тебя. Эй!
– закричал он, как во время былых сражений, набрав полную грудь воздуху и закинув
– И, высоко подняв над головой кубок, снова прокричал с упоением: - И пусть они сдохнут!
Гости - шумные, краснорожие, пьяные - восприняли тост маркграфа как боевой клич: пейте, господа, пейте! И все за столом завертелось бесовской каруселью.
***
И все же на второй день с утра гости маркграфа - окрестные помещики стали разъезжаться по домам.
Альбрехт проснулся поздно, с тяжелой головой и в дурном настроении. Конец вчерашнего застолья он помнил плохо. Перед глазами мелькали заискивающие взгляды бранденбургских баронов, мелких помещиков; пунцовые щеки неотесанных деревенских дур - бесчисленных Маргарит и Анхен, засидевшихся в девках по окрестным утонувшим в снегу мызам и фольваркам.
Альбрехт встал, не одеваясь, босиком прошлепал к окну и рванул на себя железную раму. Ледяной воздух приятно освежил лицо, бодряще растекся под длинной ночной рубашкой. Альбрехт шагнул под вливающуюся в комнату холодную струю и выглянул во двор.
Не меньше дюжины возков и открытых саней закладывали замковые конюхи и слуги гостей, готовясь в дорогу. В стороне, хоронясь от людей, приблудные псы, рыча, грызли выброшенные поварами под стены кости. Двор был замусорен сеном, конским навозом, усыпан обрывками разноцветных лент и пестрых украшений.
"Вот и все, что осталось от праздника",- подумал Альбрехт, и жизнь показалась ему пустой и безрадостной.
В дверь постучали. Альбрехт, быстро юркнув под одеяло, крикнул:
– Войди!
Через порог шагнул Изенбург. С шумом втянул воздух, брезгливо сморщился и, подойдя к окну, закрыл раму.
– Вот и все, что осталось от праздника,- проговорил вошедший ворчливо.- Перегар, головная боль, тяжесть на душе.
И оттого, что штатгальтер будто подслушал его мысли или, подглядывая за ним, увидел нечто постыдное, Альбрехт разозлился.
– Я оденусь,- произнес он сердито. Изенбург, повернувшись к Альбрехту спиной, уставился в окно.
– Немногое остается от праздников - навоз, мусор и приблудные псы,добавил непрошеный визитер, и Альбрехт ожесточился еще более, как всякий самовлюбленный человек, услышавший высказанную в глаза неприятную правду.
– Ваша милость поднялась так рано, чтобы сказать мне это?
– Я встал не раньше обычного - в шесть часов .. утра. Сейчас уже девять,- ответил Изенбург ровным монотонным голосом, не обращая внимания на резкость вопроса.- А пришел для того, чтобы начать дело, ради которого ехал сюда.
– Что ж, извольте,- сердито пробормотал Альбрехт.
– Я хочу рассказать вам, как на самом деле обстоят наши дела. Вы, наверное, уже прочли "Старую гроссмейстерскую хронику" и знаете о событиях давно минувших дней?
Альбрехт молча кивнул.
– Я же расскажу вам о событиях недавних и тех, которые происходят сейчас. Начну, пожалуй, с того, что пять лет назад в Риме был польский епископ из Плоцка Эразм Циолек. Он добивался от папы Юлия бреве о принесении гроссмейстером присяги полякам или о переводе ордена в Германию, если гроссмейстер откажется. В конце концов папа потребовал от нас принести присягу королю Александру.