Русско-японская война 1904–1905 гг. Секретные операции на суше и на море

Свою задачу автор видел в том, чтобы, с одной стороны, заполнить все еще остающиеся «белые пятна» русско-японской войны, а, с другой, – очистить историческое полотно от позднейшей «патины» и восстановить подлинный ход, смысл и значение интересующих его событий, разумеется – в очерченных тематических рамках.

* * *

Для начала поговорим о том, как в начале ХХ в. были организованы разведывательная и контрразведывательная службы Российской империи. Единого учреждения с такими функциями в России не существовало, и руководство ею было сосредоточено в руках сразу нескольких центральных ведомств: управления 2-го генерал-квартирмейстера Главного штаба, Главного морского штаба, Министерства финансов, МИД и, конечно, Департамента полиции Министерства внутренних дел. К начальнику военно-статистического отдела иностранных государств управления 2-го генерал-квартирмейстера Главного штаба генерал-майору В.П. Целебровскому стекалась информация от 20-ти российских военных атташе («агентов») в 21-й зарубежной стране; начальник Главного морского штаба контр-адмирал З.П. Рожественский, а затем его помощник контр-адмирал А.А. Вирениус таким же образом контролировали и направляли деятельность военно-морских атташе; в Министерстве финансов, МИД и Департаменте полиции МВД переписка по этим вопросам также велась через первых лиц – соответственно, министров (В.Н. Коковцова и графа В.Н. Ламздорфа) и директоров (в годы войны пост руководителя Департамента полиции последовательно занимали А.А. Лопухин, С.Г. Коваленский, Н.П. Гарин и П.И. Рачковский, причем последний именовался «заведующим политической частью Департамента на правах его вице-директора»). Самое существенное из добытой информации докладывалось непосредственно Николаю II, который по оперативным вопросам разведки и контрразведки давать какие-либо указания, однако, избегал и, как правило, ограничивался ролью простого наблюдателя. Зато наиболее важные организационные, кадровые и финансовые решения в этой области требовали утверждения императора и оформлялись в качестве его «повелений» или «соизволений».

Четкого разграничения «сфер влияния» между этими ведомствами не существовало, однако главное внимание российских военных, сухопутных и морских, в первую очередь привлекал сбор японцами военной информации о России, закупка ими и отправка на Дальний Восток оружия и военных материалов, размещение их военных заказов в западноевропейских странах, сведения о потерях, передвижениях, численности и мобилизационных возможностях японских военно-морских и сухопутных сил и другие специальные военные вопросы. Интересы же Департамента полиции, МИД и Министерства финансов лежали главным образом в области военно-политической и финансово-экономической, что, конечно, не мешало их представителям за рубежом собирать информацию и чисто военного свойства с тем, чтобы передавать ее своим коллегам из соответствующих ведомств.

Отечественные исследователи единодушны в том, что вся разведывательная деятельность России накануне войны с Японией была организована и финансировалась неудовлетворительно, причем наименее эффективной была именно военная разведка 18 . «По ряду объективных и субъективных причин и, прежде всего, недостаточности финансового обеспечения, – считает И.С. Макаров, – процесс развития ведущего звена организационной структуры военной разведки – центрального разведывательного органа не соответствовал задачам, решаемым им в условиях нарастания сложности военно-политической обстановки и отставал от аналогичных процессов в ведущих западно-европейских государствах, что впоследствии негативно сказалось на организации разведывательной деятельности накануне русско-японской войны 1904—1905 гг.» 19 . Еще больше ситуацию осложняли тяжелые отношения, которые нередко складывались у зарубежных представителей военного ведомства с гражданскими дипломатами. По мнению Ю.Я. Соловьева, «это было проявлением на местах столь зловредной отчужденности между военной и гражданской бюрократией в царской России» 20 . Военная разведка и МИД, отмечает А.Ю. Шелухин, нередко выступали соперниками в предоставлении информации руководству страны и самому императору 21 . А.И. Колпакиди констатирует, что «деятельность военных и политических спецслужб России была тесно переплетена между собой, однако вследствие слабости самих служб (особенно военных) в целом их действия были низкоэффективными» 22 .

18

Точнее сказать – почти единодушны. Анонимный автор соответствующего раздела «Очерков истории российской внешней разведки» – единственный, кто считает, что не военная разведка была плоха и даже не Главный штаб, а «пренебрежение» их данными со стороны «царских властей». «Если бы царские власти вовремя прислушались и внимательно отнеслись к донесениям полковника В.К. Самойлова из Токио… – полагает он, – то дальнейшие события могли бы развиваться несколько по-иному. Многое, видимо, удалось бы избежать»: Очерки истории российской внешней разведки. Т. 1. С. 196—198.

19

Макаров И.С. О процессе формирования организационной структуры военной разведки Российской империи (последняя треть XIX в. – начало ХХ в.) // Многоликая история: сб. ст. М., 1997. С. 218.

20

Соловьев Ю.Я. Воспоминания дипломата, 1893—1922. М., 1959. С. 135.

21

Шелухин А.Ю. Разведывательные органы в структуре высшего военного управления Российской империи начала ХХ века (1906—1914 гг.) // Вестник МГУ. Сер. 8. История. 1996. № 3. С. 30.

22

Колпакиди А.И. К вопросу о взаимодействии российских спецслужб в дооктябрьской России // Политический сыск в России: история и современность: сб. ст. СПб., 1997. С. 89.

Робкая попытка российского военного ведомства создать накануне войны собственную нелегальную резидентуру, непосредственно подчиненную Главному штабу, окончилась неудачей – секретные агенты (два были направлены в Японию и один – в Китай) ничего ценного дать не смогли, несмотря на то, что в их распоряжение в общей сложности было выделено 52 тыс. рублей. Впрочем, в России это мало кого удивило. В Петербурге, с легкой руки военных атташе, сложилось твердое убеждение, что в силу сугубой подозрительности и осторожности местных военных властей и полиции, а также особенностей туземного языка организация и эффективное использование секретной агентуры в Японии были якобы вообще невозможны. «Для военного агента остается лишь один исход, – доносил из Токио полковник Генерального штаба Н.И. Янжул, – совершенно и категорически отказаться от приобретения всяких … секретных письменных данных, тем более, что в большинстве случаев предложения подобных сведений со стороны японцев будут лишь ловушкой» 23 . Заняться изучением японской «тарабарской грамоты» этот полковник счел ниже своего достоинства и, по собственному признанию, чувствовал себя в Токио «трагикомически». Сведения, которые он представлял в Петербург, основывались, главным образом, на его личных наблюдениях во время маневров японской армии, на которых ему доводилось присутствовать. Еще более трагикомическим положение русских военных агентов в Токио делало то, что еще с середины 1890-х годов японцы наладили перехват их шифрованной переписки с Петербургом 24 , о чем, понятно, ни Янжул, ни его преемники не догадывались.

23

Цит. по: Алексеев М. Указ. соч. Кн. 1. С. 144.

24

Cм.: Inaba Ch. Franco-Russian Intelligence Collaboration against Japan during the Russo-Japanese War, 1904—05 // Japanese Slavic and East European Studies. 1998. Vol. 19. P. 1—23.

Надо признать, что жалобы Янжула имели под собой некоторые основания. «Работа русских официальных агентов в Японии (особенно военных и морских), – утверждал чиновник российского Министерства финансов Л.В. фон Гойер, несколько предвоенных лет проработавший в Японии, – крайне затруднена тем обстоятельством, что японцы слишком близко и тщательно за ними следят. Мне достоверно известно, что к каждому русскому агенту японское правительство приставляет пять или шесть агентов, которые днем и ночью за ними следят. Каждый шаг, каждое движение их было известно. За всеми лицами, с которыми они имели сношение, также бдительно наблюдали». «Никогда русскому агенту, – заключал фон Гойер, – не удастся нанять в Токио, Иокогаме или где-нибудь в стране действительно порядочного шпиона, а если случайно удастся, то десятки японских сыщиков, окружающих его, быстро поймут это и теми или иными средствами удалят его. Были примеры, когда русские агенты получали интересные сведения, но, увы, в большинстве случаев они шли прямо из [японского] Генерального штаба» 25 . Основываясь на этих наблюдениях, фон Гойер приходил к выводу, что «русские, да и все иностранные военные и морские агенты в Японии играют лишь роль представительскую, – серьезных, секретных сведений они никогда не соберут». В качестве обратного примера он указывал на «шанхайскую агентуру» дипломата А.И. Павлова, которая успешно добывала такие сведения, но действовала независимо от русских военных атташе.

25

Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ). Ф. 143 (Китайский стол). Оп. 491. Д. 1424. Л. 73.

Явно неудовлетворительно в России обстояли дела как с общим финансированием агентурно-разведывательной работы военного ведомства, так и с распределением этих средств. До войны на эти цели Главному штабу и Главному интендантству в совокупности было выделено немногим более 260 тыс. рублей (113 650 и 149 420 рублей соответственно), но и эти ассигнования не были рачительно использованы. В середине 1890-х годов на свои «негласные расходы» военные агенты в Корее, Китае и Японии ежегодно получали от 1,2 до 3 тыс. рублей каждый. С 1896 г. эти суммы была серьезно увеличены (в общей сложности – до 30,6 тыс. рублей) 26 , но и этих средств было очевидно недостаточно. В то же время официальные представители военного ведомства в западноевропейских странах и США финансировались с избытком, не будучи в состоянии «освоить» выделенные деньги в полном объеме. «Военным агентам в европейских странах, – сообщает чекист К.К. Звонарев, – были отпущены следующие суммы на разведку против Японии: в Берлине – 10 тыс. рублей, в Лондоне – 15 тыс. рублей, в Париже, Брюсселе, Вашингтоне – 10 тыс. рублей, в Вене и Риме – по 5 тыс. рублей. Таким образом, всего было отпущено 65 тыс. рублей, израсходовано же всего 32 тыс. рублей» 27 . Зато в Маньчжурии разведывательные органы действующей армии задыхались от нехватки средств – за все время войны их совокупный бюджет составил менее полутора миллионов (1 406 055) рублей 28 .

26

Добычина Е.В. Русская агентурная разведка на Дальнем Востоке … С. 162, 165.

27

Звонарев К.К. Указ. соч. Т. 1. С. 25, 50—51.

28

Кравцев И.Н. Спецслужбы России в русско-японской войне 1904—1905 годов: дис. … канд. ист. наук: 07.00.02. М., 1996. С. 267.

Серьезной проблемой русской военной разведки этих лет был ее кадровый состав. Слабым местом многих российских военных атташе являлось неумение или нежелание организовать сбор достоверных сведений о вооруженных силах страны пребывания. На соответствующие должности, как правило, по протекции попадали офицеры, нередко не обладавшие необходимой подготовкой, а также соответствующими деловыми и личными качествами. Более или менее удовлетворительно российские военные агенты работали в эти годы в европейских странах и в Китае. Японии же и Корее в этом смысле явно «не повезло». Здесь на рубеже XIX—ХХ вв. военными атташе состояли питомец Пажеского корпуса и делопроизводитель Военно-ученого комитета Главного штаба полковник Г.М. Ванновский (1862—1943), родственник недавнего военного министра П.С. Ванновского, и бывший штаб-офицер 2-й Восточно-Сибирской стрелковой бригады полковник И.И. Стрельбицкий. Оба настолько не «баловали» донесениями свое петербургское начальство, что были отозваны – Ванновский в 1902 г., а Стрельбицкий – в 1900-м 29 .

29

Его деятельность на этом посту получила противоречивую оценку в историографии. Е.В. Добычина (Добычина Е.В. О происках Токио в Корее на рубеже XIX—XX вв. исправно докладывал в Санкт-Петербург генерального штаба подполковник И.И. Стрельбицкий // Военно-исторический журнал. 2004. № 3. С. 43—47) отзывается о ней высоко, а Д.Б. Павлов и Н.Н. Павлова (Павлов Д.Б., Павлова Н.Н. Полковник И.И. Стрельбицкий – первый русский «военный агент» в Корее // Проблемы Дальнего Востока. 2012. № 5. С. 118—126) – критически.

«Существующее резкое отличие в готовности наших и японских сил, как мне кажется, наши военные агенты не берут в расчет и не придают этому обстоятельству должное значение», – сетовал в апреле 1901 г. главный начальник и командующий войсками Квантунской области адмирал Е.И. Алексеев в доверительном письме посланнику в Токио А.П. Извольскому 30 . И действительно, Ванновский на основании изучения вооруженных сил потенциального противника пришел к выводу, что «пройдут десятки, может быть, сотни лет», пока японской армии «станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав» 31 , за что удостоился сочувственного отзыва военного министра 32 . Спустя каких-то 3-4 года русская армия, далеко не «самая слабая из европейских», на собственном опыте и сполна убедилась в несостоятельности этого прогноза, однако накануне войны именно сведения и оценки Ванновского воспринимались в Петербурге как новейшие и наиболее достоверные 33 . Полковник М.А. Адабаш, посетивший Японию в 1903 г., попытался их опровергнуть и привел данные о дополнительных («территориальных») войсках Японии, но в Главном штабе его сведениям не придали значения. Точно таким же образом в Петербурге отнеслись к высокоценной и достоверной информации о японских резервах, добытой военно-морским атташе в Токио капитаном 2-го ранга (впоследствии адмиралом) А.И. Русиным 34 . «Когда французский военный агент, полковник Генерального штаба барон Корвизар (генералом в 1916 году командовал корпусом) предложил дать мне имеющиеся у него сведения о японской армии с тем, чтобы я эти сведения сообщил прямо в Петербург, но не передавал их полковнику Ванновскому, – вспоминал много лет спустя Русин, – то генерал Куропаткин, наш тогдашний военный министр, получив мое донесение, не поверил ему, как сильно расходившемуся с имеющимися в министерстве сведениями, и положил под сукно» 35 .

30

АВПРИ. Ф. 340 (Личный архив А.П. Извольского). Оп. 835. Д. 4. Л. 26.

31

Цит. по: Алексеев М. Указ. соч. Кн. 1. С. 148.

32

«Увлечения наших бывших военных агентов японской армией уже нет, – заметил на полях доклада Ванновского военный министр А.Н. Куропаткин. – Взгляд трезвый». Такая реакция министра объяснялась его скептическим отношением к ранее полученным донесениям офицеров Генерального штаба полковника К.И. Вогака и капитана М.А. Соковнина, которые во время японо-китайской войны 1894—1895 гг. были прикомандированы к японской действующей армии и, как констатирует Е.В. Добычина, «первыми среди профессиональных военных заявили о появлении в лице Японии опаснейшего противника России на Дальнем Востоке». Цит. по: Добычина Е.В. Русская агентурная разведка на Дальнем Востоке … С. 162.

33

Куропаткин А.Н. Русско-японская война, 1904—1905: итоги войны. СПб., 2002. С. 182—183.

34

См.: Из предыстории русско-японской войны: донесения морского агента в Японии А.И. Русина (1902—1904 гг.) // Русское прошлое. 1996. № 6. С. 55—86; Wada Haruki. Study Your Enemy: Russian Military and Naval Attaches in Japan // The Russo-Japanese War in Global Perspective. World War Zero. Leiden; Boston, 2007. Vol. 2. P. 36—42.

35

Русин А.И. К истории мирных переговоров в Портсмуте в 1905 году // Порт-Артур. Воспоминания участников. Нью-Йорк, 1955. С. 403—404.

Легкомысленное отношение к вопросу о численности войск будущего противника и грубая недооценка его военного потенциала в целом сохранялась в русских штабах и в первые месяцы войны с Японией. В марте 1904 г. бывший руководитель Главного штаба генерал В.В. Сахаров, только что поставленный во главе Военного министерства, в интервью газете «Figaro» сообщил, что 200 тыс. штыков – максимум, который Япония способна выставить на театр войны 36 . Адъютант генерала Куропаткина, в те же дни отправлявшегося в Маньчжурию, сообщил корреспонденту «L’'Echo de Paris», что, по убеждению его шефа, вся дальневосточная кампания завершится не позднее конца 1904 г., причем мирный договор русский главнокомандующий намерен подписать «в Токио, и нигде более» 37 . «Корея будет русской», – заявил сам Куропаткин французскому журналисту в личной беседе 38 . Штаб наместника на Дальнем Востоке, лишь получив с полдюжины агентурных донесений о мобилизации различных категорий японских резервистов (речь шла о сотнях тысяч человек) – их сборных пунктах, дислокации, обучении, экипировке, вооружении и времени отправки на театр войны, удосужился поинтересоваться («для ясности номенклатуры»), что из себя представляют эти резервы и как называются по-японски. На следующий день руководитель «шанхайской агентуры» телеграфом направил в Харбин все требуемые сведения. Характерно, что этот обмен телеграммами между Шанхаем и Харбином произошел в конце сентября 1904 г., на исходе восьмого месяца военных действий 39 . Только после Ляоянского боя петербургские штабные специалисты согласились признать максимальную численность японской армии в 450—500 тыс. штыков 40 . Но и эта оценка сильно занижала потенциал японских сухопутных вооруженных сил.

36

Цит. по: The Times. 1904. March 10 (No. 37338). P. 5.

37

Цит. по: Ibid. March 14 (No. 37341). P. 5; March 17 (No. 37344). P. 5.

38

Цит. по: Ibid. March 16 (No. 37343). P. 5.

39

АВПРИ. Ф. 143. Оп. 491. Д. 2979. Л. 40 (Телеграмма статского советника (СС) Плансона из Харбина действительному статскому советнику (ДСС) Павлову в Шанхай от 23 сентября 1904 г. № 438), 42 (ответная телеграмма Павлова от 24 сентября 1904 г. в Харбин).

40

The Times. 1904. September 14 (No. 37499). P. 3.

Ненамного исправил положение преемник Ванновского, 36-летний полковник Генерального штаба В.К. Самойлов, с 1896 г. работавший в Токио помощником военного атташе. За годы пребывания в Японии Самойлов выучил японский язык 41 и, по свидетельству генерала А.С. Лукомского, в своих донесениях стремился развеять недооценку японской армии, укоренившуюся в руководящих военных кругах России, но мало преуспел в этом 42 . При этом Самойлов, как и его предшественники, затруднился с приобретением собственной секретной агентуры и потому питался вторичной информацией – главным его «источником» был французский военный атташе в Токио. В результате накануне войны русское командование не имело достоверных сведений ни о стратегических и тактических планах будущего противника, ни даже о численности японских вооруженных сил. В Петербурге были убеждены, что больше 350—400-тысячной армии (по общему счету) Япония с ее 45-миллионным населением выставить не в состоянии, и именно эти цифры легли в основу всего российского военного планирования. Кроме того, в Главном штабе полагали, что «при исчислении сил нужно исходить из отношения, что один русский солдат соответствует четырем японским» 43 . В действительности в годы войны Япония в совокупности поставила под ружье значительно более миллиона человек, т.е. втрое больше, чем полагали петербургские стратеги. «У нас имеется и имелось изрядное количество военных агентов, тем не менее, тот факт, что японцы за войну выставили свыше миллиона человек на театре военных действий, оказался для нас неожиданностью … Очевидно, что в способах собирания секретных сведений нашими [военными] агентами были коренные недостатки», – подытожил довоенную деятельность в Японии Ванновского и Самойлова российский консул в Нагасаки З.М. Поляновский в мае 1906 г. 44 Несостоятельность военной разведки и, как следствие, слабое знание противника в конечном итоге привели Россию к поражению в этой войне. «Недооценка Японии оказалась одним из самых значительных провалов разведки русского Генерального штаба», – справедливо констатирует современный британский историк 45 .

41

Успехам Самойлова в изучении местного языка и обычаев много способствовала его японская пассия, на которой он впоследствии и женился. В годы его вторичного пребывания в Японии в качестве военного атташе (1906—1916) сотрудники российского посольства забавлялись, наблюдая, как его, к тому времени уже генерала, эта японка выгоняла на ночь из дома. См.: Подалко П.Э. Япония в судьбах россиян: очерки истории царской дипломатии и российской диаспоры в Японии. М., 2004. С. 83—84.

42

Лукомский А.С. Воспоминания генерала А.С. Лукомского. Т. 1. Берлин, 1922. С. 16—17. В годы самой войны, вспоминает Русин, маньчжурский главнокомандующий Куропаткин удалил Самойлова из своей ставки «за его панические настроения»: Русин А.И. Указ. соч. С. 401.

43

Лукин А.П. В 1904 году // Порт-Артур. Воспоминания участников. Нью-Йорк, 1955. С. 32—33.

44

АВПРИ. Ф. 143. Оп. 491. Д. 1424. Л. 187—187 об. (Секретное письмо З.М. Поляновского Д.К. Сементовскому в Петербург, Нагасаки, 12 (25) мая 1906 г. № 83).

45

Marshall A. The Russian General Staff and Asia, 1800—1917. London; New York, 2006. P. 85.

В Петербурге совершенно не учли и того обстоятельства, что свой предыдущий военный конфликт с Китаем, как и последующую войну с Россией, Япония фактически начала за неделю до формального объявления войны 20 июля 1894 г. «Период, непосредственно предшествовавший японо-китайской войне, – замечает в этой связи военный историк генерал П.Н. Симанский, – интересен тем, что он заключает в себе, по крайней мере с японской стороны, все особенности, с удивительным подобием повторившиеся через 10 лет во дни столкновения с Россиею. Только тщательно подготовив надлежащие средства для борьбы, т.е. армию и флот, подготовив их в течение долгих годов … японское правительство приступает к осуществлению давно лелеянных им планов. Выйдя на прямую дорогу к своей цели и решив достичь ее хотя бы ценою войны, Япония не может отказаться однако от навязанных ей переговоров и ведет их до тех пор, пока под их прикрытием она не оказывается готовою к борьбе не только вообще, но даже и в частности, т.е. на данном театре войны. Тогда она заканчивает эти переговоры, “как ни к чему не ведущие”, и еще до формального объявления войны, установленного старыми обычаями международного права, уже открывает военные операции как на море, так и на суше» 46 .

46

События на Дальнем Востоке, предшествовавшие русско-японской войне (1891—1903 гг.). Издание Военно-исторической комиссии, бывшей под председательством Генерального штаба генерал-майора Гурко. Ч. 1: Борьба России с Японией в Корее / сост. Генерального штаба генерал-майор Симанский. СПб., 1910. С. 30.