Русское зазеркалье

Элис Флоренски не православная, но становится таковой в Великобритании во время чтения своего курса. Потому что ей приходится сражаться с воинствующим невежеством радикального либерального дискурса. Иного оружия и иных доспехов, кроме материнской, хоть и не близкой ей религии, у неё как у преподавательницы просто нет. Она не стала после гимназии матушкой, но, далеко уехав от родины и от православия, неожиданно стала их охранительницей, воительницей. Но, конечно, «Русское зазеркалье» не про конфликт России и Запада, безоглядного христианского консерватизма и сумасшедшей западной свободы, парадоксально оборачивающейся «инквизиционным судом» в британском колледже. Во всяком случае эта ситуация в романе выглядит сложнее, о чём свидетельствует, например, ветвящаяся тема однополых отношений, в которой всё перепуталось. Роман – не про рассовывание по ячейкам правых и виноватых, а про попытку разобраться, осмыслить, кто и почему честен, но ужасен в своём душевном холоде, а кто обманывает себя и других в своём идеализме, кто смел в выправлении своей половой траектории, а кто труслив в выборе своего, «оригинального» пути, кто низок в утверждении и возвеличении телесного человеческого аспекта, а кто благороден в устремлении к цельности, к духовной высоте и традиционной культуре. Также можно отметить, что в «Русском зазеркалье» много буддизма. Не только на уровне имманентных мировоззренческих установок героини, но и в виде то тут, то там появляющихся буддийских образов. Таким образом, получается, что православие в романе неожиданно, но точно отражает в себе буддизм. Или снова – наоборот.

Борьба Элис Флоренски за учеников разворачивается не только на земле, но и в иномирье. Её зазеркальное сражение за сознания своих студентов – это мистическая битва с одним из демонов из оригинальной и разнообразной, архаичной и вполне современной демонологии «Русского зазеркалья» и диалог с другим. Элис слышит фрагмент совращающего и соблазняющего демонического плана, который в гордом упоении раскрывает ей Владыка Севера, демон русской культуры. Этот план есть развитие трёх искушений, озвученных Великим инквизитором. И этот диалог становится кодой романа, которая выводит разговор о проблемах сегодняшнего дня, о широко разлившейся экзистенциальной неправде – на уровень её инфернальных первопричин.

Перед тем, как начать курс лекций, Элис Флоренски вспоминает песню Майи Кристалинской и отказывается о ней говорить, потому что не находит сил. Потому что эта песня ей по-особенному дорога. «Постарею, побелею…» Риммы Казаковой является «магическим кристаллом», сжатым сюжетом «Русского зазеркалья». Главная героиня возвращается домой – в своих воспоминаниях, к глубинным и вершинным слоям русской культуры и русского иномирья, к своему любимому человеку и учителю, наконец, по-видимому, в Россию. Это был долгий и трудный путь, но другого, вероятно, и не бывает. Роман Б. С. Гречина «Русское зазеркалье» развернулся в четыре части и в девять глав, и это непростое и небыстрое чтение, ведь мистическая, религиозная, педагогическая, литературная и иная насыщенность этого текста таковы, что, читая, приходится много думать и чувствовать. Но думать о сверхценностях и сопереживать благородным людям – это драгоценное занятие. Это один из способов и нам самим вернуться домой.

Л. В. Дубаков

Пролог

––

Ключ не подходил. Код из четырёх цифр, который мне сообщили в письме, не подходил к шкафчику, где меня, по словам управляющего гостиницей, ждал ключ от моего номера. Я беспомощно стояла перед решёткой на уровне подвала, рюкзак за плечами. На часах было девять утра, контора открывалась в полдень, и предстояло мне гулять три часа по магазинам, если только срочно не найдётся никакого решения…

(«Контора», «управляющий» – мои не самые убедительные попытки русификации, потому что не называть же, в самом деле, an office – офисом и an administrator – администратором, так ведь по-русски не говорят? Да нет, наверняка именно так и говорят, уже двадцать лет назад были в ходу все эти словечки, если только мода на них не прошла. Или прошла уже эта мода? Поживёшь вот так три года вдали от родины – и полностью теряешь чувство актуального языка. Или «актуального языка» – тоже англицизм? Горюшко моё горькое, зачем вообще ты взялась писать этот свой дневник по-русски, писала бы сразу по-английски, не смешила бы людей…)

А вдруг меня обманули, и плакали мои денежки? Маловероятно, конечно: через hotels.com обманули? Хотя кто ж их там знает, а вперёд-то я уже заплатила…

В коридоре за решёткой зажёгся свет: некий дяденька в пиджаке, местный постоялец, выходил из своего номера. Запер дверь, подошёл к решётке.

[Сноска дальше.]

– Sorry! – обратилась я к нему, улыбаясь так любезно, как только могла. – I am a new customer here, and the administrator has given me a code to retrieve my room key from the little black box here. The thing is, it doesn’t work…

Дяденька оглядел меня с головы до ног. Остался довольным, улыбнулся. Спросил:

– Have you tried to call him?

– I did, but he is unavailable…

Дяденька шагнул к настенному ящику, оказавшись плечом к плечу со мной – мне пришлось сделать шажок назад.

– So this is the code you were given… Let’s suppose he was inadvertently mistaken about one digit…

Ловкими пальцами он стал крутить последнее из четырёх колёсиков. Я прикусила губу: могла бы и сама догадаться! Где же эта моя хвалёная русская смекалка? Живёшь в стране, где всё предсказуемо, и сама расслабляешься.

На девятой попытке механизм щёлкнул.

– Here we are… You know how to find your room, don’t you?

– Yes, the one with a green diamond on the door. Thank you so much, really! – сказала я искренне.

– My pleasure. They are not bad, actually, those rooms. Oops! – дверца отказывалась закрываться. – Seems I have broken it.

– Wouldn’t you get any troubles because of me? – испугалась я. – I will then say it was me who had broken it.

– No, why? – искренне удивился мой избавитель. – It was their fault, not ours. Just let them know. Sorry, I have to run!²

Ещё раз белозубо улыбнувшись, он легко взбежал по девяти ступенькам лестницы. Лязгнула короткая, до пояса, калитка лестничного колодца.

Вот так вот познакомишься с приятным человеком, а он тут же убегает. Впрочем, отношения – это последнее, что мне сейчас нужно. Сразу на… экая ты грубая, Алиска!

Интересно, а в России мне помог бы случайный человек с такой же закавыкой? И ведь даже документов не спросил: вдруг я мошенница, воровка? От региона, наверное, зависело бы. В Петербурге – легко. А в провинции какая-нибудь Зинаида Ильинична всю бы душу из меня вынула: кто я, да к кому, да откуда? Или какой-нибудь сорокалетний Павел Степанович, скривившись и отводя глаза, пробубнил бы: ничем не могу помочь, через три часа откроется офис, у них и спрашивайте. Впрочем, это ведь не значит, что они добрее нас. Приветливее, обходительнее – это да. В сытой и благополучной стране несложно быть приветливым, да и не Бог весть какая это добродетель. (Или всё же добродетель?) Гипотетические Зинаида Ильинична и Павел Степанович просто не отошли ещё от ужаса девяностых. Бог даст, пройдёт ещё двадцать-тридцать лет, и мы сами такими станем… или не станем. Так, а насколько я себя сейчас имею право относить к этому «мы»? Хороший вопрос, правда? От одного берега отошла, к другому не пристала. И жаловаться некому. Как там пелось в той песенке?

Ты сама и виновата,

А никто не виноват.

I couldn’t agree more.³

––

Дверь с зелёным ромбом сыскалась на третьем этаже, под самой крышей. Номер и правда оказался not bad: даже не номер, а квартирка-студия. Кровать рядом с входом; открытый open storage unit, то есть этажерка с шестнадцатью квадратными отделениями, отделяющая кровать от кухонной зоны. (Правильно ли я, интересно, назвала эту штуковину «этажеркой»? А как же ещё её называть, однако?) Сама кухня была небольшой, обеденный стол – даже на двоих мал, но имелась и электроплита, и шкафчики с утварью, и холодильник. Даже о тостере позаботились. За узкой дверцей – крохотный санузел. Единственное окно, под ним – электрический обогреватель с рукояткой. Я сразу повернула рукоятку на максимум. Я ещё не «они», если не могу жить при плюс шестнадцати.

Имелся в комнате, впрочем, и камин. Выглядел он так, будто не топили его лет пятьдесят. Растопить? Надо дожидаться администрации и спрашивать милостивого разрешения. Да и где же ты, голубушка, раздобудешь дров? В Риджентс-парк, что ли, пойдёшь рубить под покровом ночи?

Телевизора не было. Вместо него на стене висело большое зеркало. Глядись вот в него и размышляй о своём горестном житье. (Зачем я использую обороты вроде «горестное житье»? Или просто сама себя неосознанно стремлюсь убедить в том, что остаюсь русской? Если дело в этом, то плохой знак, потому что тот, кто уверен в себе, сам себе ничего не доказывает. Вот и «контора» с «управляющим» как-то очень по-старорежимному пахнут. А если уж перейду на откровенные церковнославянизмы, то и вовсе пиши пропало.)

Забравшись в единственное кресло-шезлонг с ногами, укутавшись в снятое с кровати покрывало и наконец согревшись, я даже задремала минут на двадцать. Проснувшись, поняла, что надо идти добывать еду. И надо, как его, экономить, душенька. А то когда ещё упадёт на карточку обещанный аванс от сэра Гилберта? Да и упадёт ли вообще? На карточке оставалось фунтов двести с небольшим, а в кошельке – меньше сорока.

Sainsbury’s находился в пяти минутах ходьбы, я его заприметила ещё давеча, выйдя из метро. (Вот, снова, «давеча»: куда это годится?) Само моё новое жильё было, кстати, в трёх минутах от станции. Уже положив в корзинку готовый обед в пластиковом судке, хлеба, ветчины, сахара и чая, я, повинуясь импульсу, схватила ещё упаковку древесного угля (Lumpwood Charcoal).