Русуданиани

Когда Джимшед двинулся ко мне, колдунья схватила его за полу. «Куда, — говорит, — идешь?» А Джимшеду помог господь, вдруг на него нашло просветление, и отвечал он так: «О Господи, не сидеть же мне век с тобой, что ж, я и слугу своего повидать не могу?» Как услышала царица от него такие слова, поняла, что он образумился, вскочила и она, лицо ее преобразилось и сделалось ужасным. Начала она кричать грозным голосом, и стали стекаться к ней рати. Столько воинов собралось, будто весь мир сюда пожаловал. Сказал я Джимшеду: «Все это но твоей вине, ты и давай им ответ!» Что было делать? Стали мы биться, а ведьма та все кричала, войска все прибывали, и не было им конца. Устали мы размахивать саблями и палицами, сколько мы убивали, в два раза больше того растаптывал копытами Несчастливый, но не становилось меньше воинов-каджей. Разгневался я и сказал: «Если б была она настоящей царицей, и тогда не уступил бы я ей, а ведьме не уступлю и подавно». Погнал я на нее коня, ударил саблей по голове и рассек ее пополам. Как убил я царицу, тотчас исчезли и войска: ни мертвых не осталось, ни живых. Джимшед, сказать по правде, пожалел было о гибели колдуньи, но я не дал ему опомниться, посадил на Несчастливого и повез против его воли, иначе не получилось бы ничего путного.

Ехал я и вез его. С божьей помощью добрались мы до города дэва. Вышли нам навстречу плачущие горожане с разорванными воротами, при виде нас радостно вскричали в один голос и возблагодарили бога. Как увидел царевич, в каком они горе, услышал о том, как Бепари тоскует и убивается, пришел он в себя и удивился своему поступку. Пока мы не вошли к ней, никому не верила Бепари. Увидел ее Джимшед и стал плакать и жаловаться на свою несчастную долю: «Что за судьба у меня, мои дни едва не исполнились в той колдовской стране, и Бепари я едва не убил!» Отвечал я ему: «Еще успеешь набраться опыта, пока же ты очень неопытен. Отчего увлекся ты недобрым делом? Разве не знаешь, что дэвами и драконами полна земля? Где это слыхано, чтобы царь горячился из-за пустяков и подражал дурным делам?!»

Джимшед сожалел о своем поступке и хвалил меня при всех и удивлялся, что я не поддался чарам каджей, а сразился с ними. «Как он решился, — [говорил Джимшед],— рядом со мной убить мою подругу и обойтись со мной так дерзко?» Отвечали Джимшеду старшие мужи: «Добрую дерзость он себе позволил: если в таком случае человек не проявит упорства и предоставит друга его воле, это будет [не дружба], а вражда. Многие вельможи и цари погибали из-за этого, и, если бы не было с тобой Керага, мы бы остались снова обездоленными». Посчитали мы, и оказалось, что семь дней пропадали мы оба — повелитель и слуга. Один день — это когда мы вернулись, и пять дней мы сражались в Каджети.

Еще два дня пробыли мы там. На третий день мы распрощались с дочерью греческого царя и оставили ее в том городе. Она поднесла царю и царице несметные дивные дары с такими словами: «Ты не думай, царь, что твои сокровищницы оскудеют и твои богатства уменьшатся. Если я удостоюсь встречи со своими родителями, многого не прибавлю, но сделаю одно: пока Джимшед будет отсутствовать, я сохраню его имущество, а когда вернется, пусть сам управляет своими владениями, а меня отпустит на родину».

Джимшед еще раз любезно простился с ней и сказал много приятных слов. Отправились мы в путь и ехали, охотясь и стреляя из лука, и прибыли в город Алмазного змея, так красиво выстроенный и богато разубранный, что око человеческое не видело ничего подобного.

Здесь приход Джимшеда в Алмазный город

Как увидели [в городе] нашу дружину, прислали гонца все разузнать; расспросил он обо всем у наших передовых отрядов, быстро вернулся и доложил. Как узнали они, затрубили в трубы, забили в барабаны и вышли навстречу с таким многочисленным войском, что заполнили всю землю. Все приветствовали Джимшеда, благословляли его и осыпали драгоценными камнями. И все восклицали, подняв лица к небу: «Благословен будь приход царя Джимшеда, благословенны будьте нынешний день и земля, взрастившая его, будьте благословенны чрево родительницы его и грудь, его вскормившая».

Принесли они много заморской парчи, постелили на землю, чтобы Джимшед и Бепари прошли по ней. Так шли мы по городу. Я сказал: «Как бы и здесь не подстерегало нас колдовство!» Те люди сказали так: «Не дай Господи, здесь колдовства не осталось, не было у нас знатоков колдовства, был только один, и тот повержен волей божьей и силой десницы царя Джимшеда».

Когда мы прошли по городу и приблизились к городской площади, глядим: идет навстречу свита высокородных женщин. Удивились мы: «Зачем они сюда идут?» Когда они подошли, оказалось, что это жена Алмазного змея, блещущая красотой, в бесценных украшениях и ее прислужницы. Если бы вы увидели ее, сказали бы так: «Если это не светило небесное, то что же?» Подошла она, поцеловала ногу коня Джимшеда и сказала: «Я несчастная пленница, погибшая душой и телом, спасенная вашей саблей, я прах и пыль от ваших ног. И как ты освободил меня от чар страшного колдуна, так пусть творец солнца и луны спасет тебя от врагов и соперников твоих, пусть те, кто не покорен твоей воле, так же рассеются, как рассеялись козни Алмазного змея. Пусть твоя славная сабля всегда разит неверных тебе, пусть твое имя возвышается и прославляется на весь мир и царствование твое пребудет неизменным. Недостойна я возносить тебе хвалу, мудрецам и философам не под силу выразить твою отвагу и доблесть, благородный твой нрав и твою красоту». Высыпала она на Джимшеда блюдо жемчугов, затем повернулась к Бепари и хотела поцеловать ей колени. Но не позволила того Бепари, поцеловала ее в прекрасный лик, а жена змея поцеловала ей руку и благословила сладкозвучными словами: «Солнце безоблачное, взошедшее нам на радость! Пусть мирно течет ваша жизнь и вечно длится ваша любовь!» Осыпала она и Бепари драгоценными камнями и рассыпала их по всей площади. Провела она нас через площадь и пригласила во дворец. Я взрослый человек, объездил много стран, но такой красоты не видел. Сначала обошли мы вокруг дворца, стены его были выложены из янтаря и яхонта, все было причудливо вырезано, а перила были золотые и гишеровые с цветной эмалью, и подумал я: «Что прекраснее может узреть око человеческое!»

Ту ночь мы провели во дворце. С наступлением утра, когда Джимшед еще спал, прислала дочь деламского царя [42] человека: «Вчерашнее пиршество недостойно было хатайского царя. Я и сама знала, что одной несчастной, всеми покинутой женщине не под силу встречать царя, но ведь и отведать хлеб бедняка — тоже благо. Теперь благодаря господу и царю Джимшеду у меня больше возможностей, а потому пошлите своих помощников в мои кладовые, и пусть приготовят они яства, достойные царя».

42

Делам, Дейлем — горная часть иранской провинции Гилян.

Сказал я про себя: «Пойду погляжу, что это за кладовые». Пошел я за тем человеком. Пришли мы в просторные палаты, возведенные из мрамора, походившие на тронный зал царя, а не на пекарню. Посередине зала находился прекрасный бассейн, в который стекал холодный ключ, усталый человек мог бы здесь прекрасно отдохнуть. В стене имелась ниша с аркой. Тот человек потянул за веревку, поднял купол, и под ним оказалось великое множество всяких хлебов. Все, что называется хлебом, или все хорошее, что может язык человеческий сказать о хлебе, было там. Белизной походили те хлеба на снег, а о вкусе и говорить не приходилось. Скажу я: «Такого [хлеба] не вкушали уста человеческие, разве только ангелы едали его». Понравилось мне устройство [пекарни]. А про себя я подумал: «Это все сделано напоказ, кто станет в таких палатах держать хлебопеков?!» Находились там нарядно одетые люди, и, как оказалось, были они старшими пекарями. Внутри была одна дверь, заглянул я в нее — там пекли хлеб: кто муку просеивал, кто тесто замешивал, кто лепешки выпекал. Я обратил внимание, что в этом помещении не было дверей, кроме этой одной. И не было там ничего, только выпеченный хлеб, и внутри не было никаких вещей. И было там еще чище, чем в наружном помещении. И текла там вода, и в воду бросали отруби и, что нужно было, ею промывали.

Пошел я дальше, смотрю: на серебряных крюках висит убоина. А пол весь выложен из каменных плит, омываемых потоком воды. И мясо мыли той водой, и, когда забивали скот, кровь, шкуры и ноги уносило потоком. Поэтому плиты оставались чистыми и никаких следов и запаха не было. Следующее помещение было из черного камня, поглядишь и скажешь, что это палаты из черного янтаря. Вдоль стен тоже тянулась скамья. Два свода соединялись друг с другом, и в нишах были камины, и мясо жарилось там, и хозяйственная утварь лежала там же. Поток чистой воды, выливавшийся из водоема, уносил все, что оставалось после разделки мяса и очистки зелени. Немыслимо перечесть, сколько изысканных блюд там готовилось. А аромат стоял такой, будто от мускуса и амбры. Не только для кухни годилось это, но и судьям почетно было бы там заседать!

Когда я вышел оттуда, меня проводили в зал, где варили шербет. Все было из сандалового дерева, украшенного резьбой, посередине также находился бассейн и вдоль стен стояли скамьи, и было там множество продуктов для шербета — и фрукты, и сахар, и кислое, и сладкое — и утварь для изготовления, вся фарфоровая. Было там много народу, но каждый сидел на своем месте, соблюдая порядок. Кто шербет готовил, кто сладости варил, кто — варенья, кто — засахаренные фрукты. Такого не придумаешь, чего бы там не делали, но все так было устроено, что, сколько бы ни готовилось, сколько бы ни входило и ни выходило, ни одного [грязного] пятнышка, даже величиной с ячменное зерно, не было там видно, казалось, что все это только что возвели и устроили.

Вышел я оттуда, и проводили меня в винохранилище. Снаружи находилось помещение для виноделов. Посередине была высокая стальная дверь, украшенная золотой чеканкой. Отворили ту дверь и завели меня внутрь. Вошел я и огляделся — ни длины глазом не охватишь, ни ширины. Колонны были из агата и своды — из бирюзы. Стены вокруг были из желтого камня, который по красоте превосходил янтарь и был похож на яхонт. Вдоль стены стояла скамья, покрытая златотканой парчой. Ниши у скамьи были заполнены винодельческим инструментом. Посередине этого марани журчал источник — такой холодный, что едва он выливался из трубы, как тут же замерзал.