Рядом с нами

— Вот я и говорю, раз она тоже спешит, пусть встанет на час раньше и проявит хоть какую-нибудь заботу о муже.

— На час?

— Что же тут удивительного? Моя мать вставала раньше меня не на час, а на два.

Мне хотелось схватиться с этим барчуком напрямую, но я сдержался и сказал:

— Зря вы расстраиваетесь из-за всякой мелочи.

— Домашний уют — это не мелочь! — вскипел Виктор. — Я в день по двадцать человек принимаю. Меня нельзя раздражать пустяками. А ей хоть бы что! Она, знай, нервирует!

— На такую жену, как Надя, грех жаловаться. Она из-за вас отказалась от всего: и от подруг, и от спорта, и от пения.

— Пусть поет, я не запрещаю.

— Но вы и не помогаете ей! Для того, чтобы жена пела, она должна видеть в муже не повелителя, а товарища.

— Это вы, собственно, о чем?

— Да хотя бы о тех же самых калошах. Возьмите и помойте их. И не только себе, но и ей тоже. Попробуйте хоть раз подмести комнату, принести воды из колодца.

— Ну, нет, увольте! Я с ведрами ни за что не выйду на улицу.

— Почему?

— Это может унизить мое мужское достоинство.

— Да разве в этом мужское достоинство?

— О, вы не знаете, какое на нашем дворе отсталое общественное мнение!

Разговор с председателем районного комитета физкультуры оставил после себя весьма неприятный осадок, и хотя два следующих дня я провел в колхозах и набрался новых впечатлений, образ бедной Наденьки нет-нет да и возникал перед моими глазами. Наконец я не выдержал и сказал секретарю райкома комсомола:

— Знаете, а мне совсем не нравится этот самый "душа общества".

– Почему?

— За отсталость во взглядах.

— Ну, это вы зря! Жильцов активно участвует во всех культурных мероприятиях. Он аккуратно ходит в лекторий, регулярно читает журналы, газеты…

— Значит, плохо читает. И уж если разговор пошел о людях из давно прошедшего времени, то я бы на месте райкома адресовал свои претензии не Наденьке, а ее супругу.

1949 г.

ПОПРЫГУНЬЯ

Несколько дней назад в нашу редакцию пришло письмо. Вот оно:

"Уважаемое товарищи! Я хочу рассказать вам об одной девушке. Я не знаю, кто она, но ее подвиг захватил мою душу.

В субботу, 9 апреля, я шла из булочной. Было это в Щербаковском районе. Вдруг вижу: толпа народа, а из окна одного дома валит дым. Я тоже остановилась, Горела комната в каменном доме. Пожар начался от керосинки. В доме, видимо, никого не было. Вдруг какая-то женщина громко закричала:

— Верочка, моя Верочка там, в комнате!

В то же мгновение девушка низенького росточка сбросила с себя пальто, платок и очутилась у окна. Я не знаю. что произошло дальше, как она попала в комнату, только минуты через четыре она с ребенком на руках выскочила из окна на улицу. Передав ребенка матери, девушка закрыла платком ожог на лбу, надела пальто и быстро пошла вперед. Толпа как бы ожила.

— Кто она? Как ее зовут? — раздалось со всех сторон.

Я побежала, догнала девушку и спросила:

— Как ваше имя?

Девушка, не оборачиваясь, ответила:

— Я комсомолка.

Так я и не узнала бы, как зовут ее, но тут ко мне подошла девочка с косичками лет десяти — одиннадцати и сказала:

— Это Лиза Соловьева. Она из нашей школы.

Вот и все, что я узнала об этой замечательной девушке".

Дальше в письме стояла большая клякса, за которой следовала приписка:

"Прошу редакцию извинить меня за неаккуратность. Я очень спешу, поэтому пишу прямо на вокзале. Сегодня в 17 часов отойдет мой поезд, и дома я буду рассказывать о замечательной московской девушке Лизе Соловьевой.

Кира Озерова".

Письмо Киры Озеровой можно было опубликовать и том виде, в каком оно пришло в редакцию. Но письмо было очень кратким, а каждому, кто читал его, хотелось знать больше про эту маленькую девушку со смелым сердцем, которая так храбро бросилась в горящий дом, чтобы спасти чужого ребенка. Кто она? Где живет? Как выглядит?

Нет, решили мы. Надо сначала разыскать Лизу, узнать у нее все поподробнее и тогда напечатать письмо Киры Озеровой.

— Она из нашей школы, — сказала девочка с косичками.

Мы ухватились за эту фразу из письма в редакцию, и наш корреспондент поспешил в Щербаковский район. Директор школы, что рядом с Сельскохозяйственной выставкой, спросила:

— Кого? Лизу Соловьеву? С ней случилось что-нибудь?

— Нет, не волнуйтесь. Мы просто хотели познакомиться с Лизой, узнать, как она учится.

— Учится Лиза плохо, на двойки. Девочка она не без способностей, да вот беда: ленива. В прошлом году у нее были две переэкзаменовки. Я думала, она за лето подготовится, а Лиза взяла и ушла из школы.

— А вы не могли бы дать домашнего адреса Соловьевой?

И хотя списки с адресами бывших учеников лежали далеко, директор не поленилась, перерыла архив и сказала:

— Дом восемьдесят, квартира три. Это от нас третья улица направо.

Но адрес в школьном архиве оказался устаревшим. Через три улицы направо не было уже деревянного домика под номером восемьдесят. На его месте стоял забор, а за забором воздвигался новый, многоэтажный дом. Далекая городская окраина приводила себя в порядок. Она строилась, асфальтировалась, прихорашивалась. Корреспондент поднялся на леса, посмотрел, как ловко и быстро работали каменщики, и подумал: "А где же мне теперь искать Лизу?"

— Подождите до новоселья, — улыбаясь, сказал прораб. — К осени мы достроим дом, тогда вы с ней и встретитесь.

До осени было далеко, поэтому корреспондент отправился на почту.

— Девушки, — сказал он, обращаясь к письмоносцам, — вы не знаете, куда переехала Соловьева из дома номер восемьдесят?

— Как не знать! — ответила одна из девушек. — Каждый день к ним газету «Правда» ношу. Хотите провожу, мне по пути.

Вот наконец и заветный дом. Стук в дверь.

— Можно видеть Лизу Соловьеву?

— Лиза учится, — говорит соседка.

— Где?

— На курсах ткачей при текстильной фабрике.

Фабрика оказывается тут же, поблизости.

— Кого, Соловьеву? — спрашивает комсорг и добавляет: — Это вы надумали правильно — написать про Соловьеву. Она лучшая стахановка нашего производства.

— Как стахановка? Она же только-только поступила на курсы.

— Ах, вы к ее дочери. А вот у дочки дела хуже.

— Почему?

— Человек она слабой воли, вот почему. Поступила она на курсы, получила две двойки, и ей сразу расхотелось стать ткачихой.