Рыцарь с железным клювом

– Ленька, а признайся, ведь ты мне что-то у самолета сказать хотел, спросил Володя, когда Кошмарик исчерпал арсенал ругательств в адрес своего соперника.
– Неужели нашел что-то?

– Что, что нашел?
– непонимающе вылупил глаза Кошмарик.
– Чего сказать хотел? Ничего не хотел!

Но Володя уловил фальшивину в голосе приятеля, желавшего скрыть от конкурента результаты раскопок. Ленька однако переборол жадность - верх взяло желание поделиться, посоветоваться.

– Да видишь ли, - почесывая затылок, сказал Ленька, - раскопал я там что-то вроде ящика железного... да. Головка болта торчала даже, и буква сохранилась немецкая, бледная такая, полустертая...

– Какая ж буква?
– замер Володя.

Кошмарик пальцем на ладошке изобразил похожую на змейку "S" латинскую.

– Вот такая буква, а больше ничего я не увидел, потому что только самый краешек я ящика того открыл. Хотел тебя позвать и тут увидел черта этого, Поганкина, и испугался!
– Тут Кошмарик в отчаянии ударил кулаком о раскрытую ладонь и выкрикнул, чуть не плача: - А теперь Поганка эта мой ящик до конца разроет и барахлишко прикарманит! Эх, надо было не бежать оттуда, а, наоборот, за ним погнаться! Пистолетом припугнули бы, а нет так в долю взяли б. А теперь он там хозяин-барин! Эх, я дурак! Подумал, что покойника увидел!

И Кошмарик ещё долго сокрушался и сетовал то на глупость свою, то на ловкость Поганкина, всех обманувшего. А Володя, видя, что Ленька ещё долго будет горевать, сел на весла и тихо погреб к берегу. Он не испытывал горестных чувств, мучивших Леньку, и в соседстве с отчаянием приятеля ощущал себя свободным и счастливым.

ГЛАВА 7

КРОКОДИЛИХА

Причалили к берегу, и Кошмарик с помощью Володи втащил лодку на пологий спуск, ведший от сараев, где хранились лодки, к самой воде. Присели здесь же, и Ленька с задумчивым, солидным видом закурил, впервые за день, такой рабочий, деловой и важный для него.

– Знаешь, - сказал Володя, - а давай-ка сходим к матери Поганкина. Как там её зовут? Ты вроде Шурой называл? Я не верю в то, что эта женщина могла так здорово... притворяться. Когда я слышал, как она рыдала, у меня внутри все так и крутило, самому хотелось плакать. Расскажем ей, что видели Мишку. Если увидим притворство, сразу поймем, что знает о Мишкиной затее. А если искренне обрадуется, тогда, старик, не знаю, что и делать: то ли Мишка и от неё все скрыл, то ли дело нечистое...

Кошмарик поплевал на доски эллинга, пожевал мундштук сигареты, с ленцой сказал:

– Думал я об этом. Только что нам даст визит к Поганихе? Это ж такая крокодилиха - ведро слез тебе нальет, а в натуре выйдет одна комедия. Но в общем сходим, а там решаться надо: пугать Мишку твоим пистолем и гнать его от самолета в шею или договариваться с Поганкой по-хорошему.

– А когда пойдем к Поганкиной?

– А сегодня вечером и сходим. Я после ужина к тебе зайду. Только боюсь, не засекли ль тебя конвоиры-воспитатели? Обед-то уж начался, опоздал ты.

– А это не страшно, что опоздал, - беззаботно отвечал Володя.
– Я по собственному графику живу. Воспитатель передо мной по струнке ходит!

Кошмарик хмыкнул недоверчиво:

– Чем же ты его так захомутал?

– А уметь надо, - улыбнулся Володя, хотя при воспоминании о Чайковском, о таком нехорошем разговоре с ним, на душе стало тревожно.

Кошмарик не обманул, - видно, заела его идея распутать затейливый узелок, завязанный Мишкой Поганкиным, - пришел к окончанию ужина и с благодарностью принял Володино угощение - несъеденный с чаем коржик. Ртом, занятым сухим крошевом, невнятно проговорил:

– А чаем нас Шура напоит - запью.

И мальчики пошли в сторону пансионата, расположенного неподалеку, на том же берегу. Рядом с ним стоял кирпичный домик в два этажа, смахивающий на городской.

– Здесь пансионатские работники живут. Ничего себе устроились! Квартира номер три. Была бы только дома Шура. Впрочем, по берегу сегодня не таскалась, не видал, а то бы я её на берегу б и расспросил.

Они уже стояли напротив добротной дерматиновой двери, и оставалось лишь нажать звонок.

– Ты, может быть, - шепнул Володя, - не сразу её огорошишь, а подождешь немного? Посмотрим, что сама расскажет.

– Стану я с ней церемониться, - важно заявил Кошмарик и нажал на пипочку звонка.

Не открывали ребятам долго, и Кошмарик стал откровенно досадовать на то, что пришли в неурочный час. Но неожиданно из-за двери послышался вопрос, заданный с опаской, голосом настороженным или даже подозрительным.

– Я это, Кошмарик Ленька, - был ответ, и дверь открылась мигом.

На пороге стояла женщина, которую Володя видел на берегу, только теперь в её облике не было ничего скорбного: на её худых плечах, как на вешалке, был напялен нарядный цветастый халат, а на шее, тощей, как у страуса, висели крупные бусы, едва ли не со сливу величиной. Женщина эта была не старая, но, видно, любила выпить, а потому и выглядела почти старухой с морщинистыми своими щеками, тусклыми глазами да большими мешками, висевшими под ними и придававшими лицу какой-то песий вид.

– Пусти-ка, Шура, разговор имеется, - запросто и грубовато сказал Кошмарик вместо того, чтобы распространяться о цели своего визита.

– Ну входи. А это кто с тобой? Поди такой, как ты, мазурик?

– Нет, это не мазурик. Это Вовчик из лагеря "Зеркального". Ты нам чайку поставь скорее. Разговор хороший есть.

Кошмарик, не спрашивая разрешения, прошел в комнату и Володю за собой потянул. И если дом в целом можно было за городской принять, то обстановка комнаты производила впечатление иное. Во-первых, здесь сильно пахло рыбой, висевшей на веревках, протянутых над головой так же часто, как струны у арфы. На тех же веревках болтались пучки какой-то травы, тоже издававшие запах, так что от вони, наполнявшей небольшую комнату, хотелось бежать подальше и поскорей. Вообще жилье Поганкиной напоминало внутренность избушки какой-нибудь колдуньи, так здесь было неуютно, грязно.

Когда Шура Поганкина появилась в комнате с замызганным чайником, помятым и с осыпавшейся эмалью, Кошмарик сразу же спросил:

– Рыбка-то у тебя какая, Шура!
– И показал рукой на вялившихся лещей, язей, крупную плотву.
– Сама, что ль, ловила или Мишка принес? В город отвезешь - хороший навар получишь!

Поганкина опешила от неожиданности, затрясла своими морщинистыми, дряблыми щечками, то ли собираясь заплакать, то ли не на шутку разгневаться.

– Малый... ты никак опупел, я вижу...
– наконец сказала она как бы в замешательстве.

Володя же, видя, что Кошмарик начал грубо и неделикатно, ударил его под столом ногой, а Ленька - хоть бы хны - сидел и улыбался, пристально глядя на Поганкину.

– А что?
– сказал он, будто не понимал, в чем дело.
– Мишка рыбак заправский. Помню, он как-то судака на три кило при мне вытащил.

Шура все-таки почла за лучшее заплакать: вся сморщилась, как гриб сморчок, вытащила из халата засморканный платок и уткнулась в него. Поняла потом, что плакать стоя неудобно, села за стол, уперев в него острые локти и уткнув подбородок в кулаки. Сквозь слезы, на самом деле текшие из её мутных глаз, Шура говорила, тягуче и нудно: