Рыцарь умер дважды

— Послушайте. — Мне стоит невероятного труда владеть голосом. — Послушайте, он прав, и об этом говорилось не раз. В мой мир лучше не приходить чужакам в таком обличье, в моем мире на двух ногах ходят только люди. У вас не получится просто взять оружие, не получится ничего, вас могут убить, и от этого будет хуже общему делу.

«…Или вы кого-то сожрете». Я не делаю таких предположений, хотя именно этого, вероятно, опасалась Джейн. Теперь нужно пустить этим двоим пыль в глаза, так, чтобы сейчас они утихомирились. А ничто не пускает пыль в глаза лучше, чем…

— Но я подумаю, возможно ли пронести оружие сюда. Я попытаюсь.

Ничто не пускает пыль в глаза лучше, чем обещания, даже отсроченные. И ничто так не выдает двойное дно в чужих желаниях, как иллюзия уступки. «Звериные» недовольны, и вовсе не тем, что мои рассуждения расплывчаты. Досаду вызвало другое.

— И все же лучше бы мы сами туда… — начинает волк, но орел его одергивает. Серебристые глаза устремляются на меня, а спустя мгновение Ойво склоняет голову.

— Что ж. Славно. Благодарим, Жанна. Не смеем более тебя тревожить. Отдыхай.

— Отдыхай, — вторит Эйро и все же гладит меня по щеке кончиками теплых когтистых пальцев. С трудом заставляю себя не отшатнуться, молча смотрю на покачивающийся доллар на его шее. — Но мы еще вернемся к разговору… думаю, не раз.

— Эйро! — окликает его Черная Орхидея. — И прочие! Аудиенция окончена.

— Пора идти. Дела не ждут! — поддерживает его Ойво, отступая.

Волк дарит Вайю кривую, наигранно-извиняющуюся ухмылку и снова машинально потирает руку; на крылатого товарища тоже косится довольно злобно.

— Как будет угодно. С дороги!

Двое, а с ними компания других «звериных», убирается из подземелья. Следом тянутся и «зеленые», правда, не сразу. Многие подходят, чтобы коснуться моей руки поверх грубого покрывала или хотя бы заглянуть в лицо. Я улыбаюсь и принимаю пожелания выздоровления. Тошно. Я никогда не лгала так. От моей лжи никогда не зависело что-то важное, а теперь от нее зависит… мир? Удавшаяся ложь несет в себе лишь отсрочку. Агония после нее будет болезненнее.

Помещение пустеет, но прогнавший всех Вайю не уходит. Он прислоняется к земляной стене и хмуро скрещивает на груди руки. В желтом свете грибниц цветки меж его заплетенных, высоко зачесанных волос — еще чернее.

— Аудьенца окончена, — пытается повторить Кьори и получает желчную улыбку.

— Обезьянничаешь за Жанной? Научись хотя бы делать это грамотно, змеиная жрица.

Змеиная жрица?..

— Что здесь происходит? — Вайю оставляет насмешки и в упор, с почти осязаемым отвращением глядит на меня. — Что это?

— Не узнаешь ученицу? — Кьори с неожиданной злостью выпрямляется, смело идет навстречу. — Удивительно.

— Присмотрись, — хмыкает Цьяши, тоже поднимаясь. — Вдруг опознаешь легендарную девчонку с плащей и щитов? Сам лепил.

Вопреки собственному совету «присмотреться» девушки встают так, чтобы загородить меня от пытливого взора мужчины. Я, скованная паникой, еще и отворачиваюсь к стене, хотя не лучшее решение — подставить спину. Если Вайю нападет, эти двое меня не защитят. А он, судя по его скрытому, но ощутимому гневу, может напасть.

— Что вы задумали? — наступает он. — Вы хотя бы понимаете, до чего можете доиграться? Особенно сейчас, когда Мэчитехьо в таком бешенстве? Экиланы всюду, они очень кровожадно настроены. Они…

— Они всегда жаждут крови, — фыркает Цьяши. — Тоже мне удивил, учитель.

— Маленькая нахалка, — рявкает Вайю, постепенно теряющий терпение. — Еще одна подобная дерзость… — Он осекается. — Так. Хватит морочить мне голову. Где Жанна?

— Перед тобой, — упрямо заявляет Кьори. — И то, что ты ее не узнаешь, ей едва ли приятно. Вы ведь так близки… были.

— Правда? — Я ощущаю тяжелый взгляд, даже сквозь загораживающих меня девушек. — Правда, Исчезающий Рыцарь? Мое недоверие обижает тебя? Так обернись. Глянь мне в глаза.

Я не двигаюсь.

— Жанна?..

Запах орхидей кружит голову, будя страх: не швырнут ли в меня нож? Я кусаю губы.

— Жанна, я приказываю. Когда я брал тебя в ученицы, ты поклялась подчиняться во всем.

Нет. Клятвы Джейн — не мои клятвы. И я ничего не должна ее учителям.

— Слушай, ты! — Цьяши, судя по гулу, топает ногой. — Никто не отрицает твою несомненную роль в наших победах. Но прояви хоть разок милосердие и уйди. Поговорите позже. Ты не видишь, что она больна?

— Я вижу другое. И я предпочту удостовериться прямо сейчас, что вы…

— Стой! — Цьяши почти верещит и, вероятно, пытается удержать Вайю. Вряд ли сможет, учитывая, что он выше почти вдвое.

— Вайю! — К нему взывает и Кьори. — Вайю, пожалуйста. Происходит действительно кое-что… серьезное. Очень. Но я прошу тебя — прошу как жрица — пока не вмешиваться. Дай мне время. Я… — Она медлит, но продолжает: — слышала зов из Саркофага, прямо сейчас. И… — она сбивается, но снова меняет интонацию, в этот раз на требовательную: — и я не желаю медлить, препираясь с тобой, как с ребенком! Твое сердце охвачено горем и сомнением, знаю. Но ты старше и мудрее меня, так веди же себя соответственно! Дай Жанне оправиться, дай мне собраться с мыслями, дай нам встретиться с ним, и тогда…

«Сердце охвачено горем и сомнением»? Это скорее про меня, чем про мужчину с черными цветами в волосах, готового меня уничтожить. Его сердце — если оно вообще есть — переполнено чем-то куда более опасным. Кьори его не урезонить, я убеждена. Но я ошибаюсь.

— Так ты идешь туда? — Вайю вдруг смягчается, уточняет тревожно: — С ней? Это опасно.

«С ней…» Со мной? Куда? Хочется обернуться, но я заставляю себя не шевелиться. В конце концов, что даст мне один брошенный взгляд?

— Экиланов там не бывает, а он требует ее, — сухо откликается Кьори и добавляет: — я в последний раз прошу тебя оставить нас. Дай нам время…

— Время выпутаться из собственной лжи? И сколько?

Я все же оборачиваюсь в тот самый момент, когда Кьори с достоинством приподнимает подбородок и отвечает:

— Зови это как хочешь, Вайю Меткий Выстрел. Ты услышал мои слова, а я могу обещать тебе: он обязательно услышит твои. Я передам. Каждое.

Они смотрят друг на друга, и неожиданно Чуткое Сердце побеждает. Вайю кивает, разворачивается и без слов выходит, почти вылетает прочь. Цьяши разбивает тишину громким «Фу-ух!» и не менее громким приземлением на мою постель. Гибкая Лоза вытирает лицо, и я вдруг улавливаю: от нее тоже идет цветочный запах, но не такой острый, как от Черной Орхидеи. Видимо, это врожденная особенность «зеленого народа». А вот от Кьори не пахнет ничем, зато кожа — и так менее смуглая, чем у Цьяши, — стала совсем бледной.