Рыцарь

Дожидаясь, пока таблетки подействуют, она показала Ли записку, которую Николас просунул в свое время ей под дверь.

— Скажите, что тут написано? Он пробежал глазами листок:

— Уж лучше я вам это переведу — С этими словами Ли взял авторучку и написал следующее:

Я полагаю, что мое "я" Слишком сплелось с вашим. И я не волен рассчитывать На вашу помощь более.

— А что значит «не волен рассчитывать»? — спросила Дуглесс.

— Это означает — «не заслуживаю вашей помощи», — пояснил Ли.

Следовательно, она почти правильно отгадала, что именно хотел сказать ей Николас в ту ночь, когда покинул ее и затем она отыскала его в таверне!

Ли протер рукою глаза и зевнул.

Затем он встал из-за стола, прошел к своей кровати и развалился на ней, успев сказать:

— Я только на минуточку! — и тут же отключился — как отключается свет;

Дуглесс же поспешила к небольшому деревянному сундучку, стоявшему на столике перед камином.

Хранившиеся внутри бумаги пожелтели и стали ломкими от старости, но почерк был вполне разборчив, и чернила не поблекли, как это бывает с современными чернилами, стоит бумаге пролежать год или два. Дуглесс с нетерпением схватила всю пачку, но сердце ее замерло, когда она рассмотрела документы повнимательнее: все записи были сделаны теми же знаками и в той же манере, в какой и записка, просунутая Николасом ей под дверь, так что ей не удалось бы разобрать ни слова.

Склонясь над бумагами, она пыталась на основании воспринятых отдельных слов догадаться о смысле всего текста, когда дверь внезапно распахнулась настежь.

— Ага! — воскликнул Николас, возникая на пороге со шпагой в руке, и шагнул в комнату.

Когда Дуглесс удалось наконец справиться с заколотившимся в испуге сердцем, она, одарив Николаса улыбкой, ехидно спросила:

— Так что, Арабелла наконец отпустила вас, да? Николас уставился на Ли, храпевшего на постели, затем перевел взгляд на Дуглесс, склонившуюся вновь над бумагами, и в глазах его появились признаки некоторого смущения.

— Она отправилась спать, — сообщил он.

— Что, одна? — полюбопытствовала Дуглесс. И не думая отвечать ей, Николас прошел к столу и взял одно из писем.

— Рука моей матери! — воскликнул он. Тон его побудил Дуглесс тотчас позабыть о своей ревности.

— Но я не в состоянии прочитать их! — сказала она.

— Ну что вы?! — притворно удивленно воскликнул он, приподымая бровь. — Хорошо, я мог бы поучить вас читать! Вечерами. Уверен, вы научитесь.

— Ну, ладно, ладно, — засмеялась Дуглесс. — Вы уже продемонстрировали мне все, что требовалось, а теперь сядьте-ка и читайте!

— А он? — спросил Николас, указывая кончиком шпаги на спящего Ли.

— А он будет спать ночь напролет! — отозвалась она. Николас положил шпагу на стол и принялся читать письмо. Поскольку Дуглесс никак не могла помочь ему в этом, она сидела тихонько и смотрела на него. Если он так уж любит свою супругу, так почему тогда испытывает ревность, стоит какому-нибудь постороннему мужчине лишь разок поглядеть на нее, на Дуглесс? И почему в таком случае он столь по-дурацки флиртует с этой Арабеллой?!

— Послушайте, Николас, — тихо спросила она, — а вы вообще-то задумывались когда-либо над тем, что произойдет, если вам не удастся вернуться в свою эпоху?

— Нет, — отозвался он, продолжая проглядывать письмо. — Но я обязан вернуться!

— Но что, если вы все-таки не вернетесь? Что, если вам суждено остаться здесь навсегда? — настаивала она.

— Меня отправили сюда отыскать ответы на кое-какие вопросы. Моей семье и лично мне тоже было причинено зло, и меня послали сюда исправить эту несправедливость, — ответил Николас.

Поигрывая ножнами его шпаги и поворачивая их так, чтобы украшавшие их камни сверкали при свете настольной лампы, Дуглесс спросила еще:

— А что, если вас направили сюда по какой-то иной причине? Которая не имеет ничего общего с обвинением вас в измене?

— Ну, и что же это могла тогда быть за причина? — спросил Николас.

— Не знаю, — ответила она, думая при этом: любовь, конечно.

Пристально глядя на нее и как бы читая ее мысли, он спросил:

— Уж не думаете ли вы, что причиной могла стать эта самая любовь, о которой вы говорили? — И, помолчав, добавил:

— Должно быть, в таком случае Господь — женщина, которая заботится о любви больше, чем о чести! — Он явно подтрунивал над ней!

— К вашему сведению, на свете немало людей, которые и вправду верят в то, что Господь — женщина! — воскликнула Дуглесс.

Николас в ответ лишь посмотрел на нее, но так, чтобы было совершенно понятно, сколь бредовой он считает подобную идею.

— Нет, в самом деле, — продолжила Дуглесс, — что, если вы все же не вернетесь? Что, если вы найдете то, что искали, и все-таки останетесь здесь? Ну, скажем, на год или больше?

— Но я не останусь! — твердо заявил Николас и поднял глаза на Дуглесс. Истекшие четыре сотни лет совершенно не переменили Арабеллу! — думал он. — Она осталась такой же: все так же жаждала новых и новых мужчин в постели, и сердце ее оставалось все таким же каменным. Но эта девушка, умевшая рассмешить его, помогавшая ему и глядящая сейчас на него своими большими глазами, в которых отчетливо читается все, что она чувствует… да, женщина вроде этой почти что способна вызвать в нем желание остаться здесь!

— Нет, я обязан вернуться! — решительно повторил он, и вновь обратил взор к бумагам.

— Разумеется, я понимаю, что все это дьявольски важно, — говорила между тем Дуглесс, — и все же: произошло это очень к очень давно, и, как представляется, в конечном-то счете псе кончилось вполне благополучно. Ваша матушка вышла замуж за богатого человека и остаток дней своих прожила в роскоши — так что нельзя сказать, будто ее взяли да и вышнырнули куда-то на мороз или проделали что-нибудь еще в таком же духе! Конечно, мне известно, что ваше семейство лишилось всех принадлежавших Стэффордам владений, но ведь после вас там никого не осталось? Вы сами говорили, что детей у вас не было, и брат ваш умер, не оставив потомства. Так кого же, собственно, вы лишили имущества, а?! Ваши владения отошли королеве Елизавете, а она сумела сделать из Англии великую державу, и, вполне вероятно, ваши деньги пошли на благо вашей же страны! И возможно…

— Ну, хватит! — сердито воскликнул Николас. — Вы не в состоянии понять, что такое честь! Сама память обо мне подвергается осмеянию! Арабелла сказала, она все это прочла: мир ваш помнит обо мне лишь то, что написал тот самый слуга! Я-то знаю, что он собою представлял, этот слуга: урод, на которого ни одна женщина не польстилась бы!

— Ладно, пусть даже он написал о вас такое! Но, простите меня, Николас, ведь все это уже произошло! С этим покончено, и историю, вероятно, невозможно переменить! Я же просто полюбопытствовала, что именно стали бы вы делать, если вдруг вам пришлось бы остаться тут, если обратно вас не отозвали бы! — сказала Дуглесс.