Рыцари былого и грядущего. Том I

Совесть моя перед Богом была не чиста, угрызения терзали душу. Я старался помогать братьям из крестьян в работах по монастырю, но их это только пугало, не встречая ни поддержки, ни благодарности. А монахи из знатных восприняли мои попытки трудиться, как молчаливый упрёк в их адрес. Я стал чужим и для тех, и для других, чрезвычайно страдая от того, что люди, которых я желал считать своей семьёй, теперь сторонились меня.

Отец Роберт замолчал. Юноша слушал его с такой тоской, как будто всё это происходило с ним самим. От утреннего безмятежного счастья не осталось и следа. Он обострённо ощутил, что та же участь ожидает в монастыре и его самого. Поскольку монах по-прежнему молчал, он решил поделиться своими сомнениями и стремлениями:

— Вы знаете, отче, когда я стал хозяином отцовских владений, мне очень хотелось осуществить мою мечту: сделать всех моих подданных — и вассалов, и сержантов, и слуг, и крестьян — большую дружную семью, чтобы каждый знал своё место и делал своё дело, но чтобы все одинаково друг друга любили, были друг для друга отцами, сыновьями, братьями. Мне казалось, что это ничьих прав не ущемляет — все остаются на своих местах — рыцари воюют, сержанты помогают рыцарям, крестьяне пашут землю. Все служат всем, как отец служит детям, дети служат отцу, а братья друг другу. Ведь это и есть настоящая, правильная феодальная иерархия.

— Откуда у вас такие мудрые и возвышенные мысли, мой добрый друг?

— У нас в замке был замечательный священник. Человек чистой души и великой учёности. Впрочем, никому, кроме меня, он не был интересен. Он умер. А я захотел своей властью, когда стал хозяином, воплотить возвышенные мысли, которые подчерпнул из наших бесед. Но я быстро понял, что у меня ничего не получится. Все они, от первого из моих вассалов до последнего из моих слуг, хотели жить, как жили, когда все унижают всех и каждый стремится вырвать себе кусок власти пожирнее, чтобы унижать как можно большее количество людей. Даже сержанты, едва получив в своё подчинение пару слуг, тут же начинали топтать их ногами, явно получая от этого удовольствие. Я считал, что власть — это обязанность защищать, а для них власть была возможностью унижать. Я понял, что мне их не изменить. А тут ещё братец взбунтовался, убить меня хотел, войско против меня собрал. Я подумал: хотите, чтобы я умер? Я умру. Умру для мира. Для вашего мира. Уйду в монастырь. Там все братья. Аббат — отец, приор — старший брат. Семья, одним словом. Та самая семья во Христе, о которой я мечтал. Но если и в монастыре всё так, как вы говорите, боюсь, что мне вообще нет места в этом мире.

Теперь они оба молчали. Отец Роберт ковырял обгоревшим прутиком остывающую золу костра. Кажется, он о чём-то напряжённо думал. Юный рыцарь вспомнил, наконец, что рассказ старца прервался на полуслове и попросил его продолжить. Казалось, Роберт лишь подчинился его требованию, впрочем, сделав это без напряжения:

— Мне было очень трудно ощущать себя в монастыре для всех чужим, но я любил их всех, как братьев и решил набраться терпения, надеясь растопить со временем лёд отчуждения. Меня стали считать странным, чудаковатым, но перестали видеть в моём поведении вызов и привыкли, как к смешному, забавному дурачку. Мне было не так уж плохо с ними, а им со мной. Я таскал воду, рубил дрова. К одиночеству привык, считал его своим крестом, искренне и от души разговаривая только с Богом. Кто-то из братьев даже стал считать меня человеком святой жизни, хотя это, конечно, не так. И вот подошли выборы приора. В среде старшей братии началась борьба за власть, они ни как не могли договориться, кому из них быть первым. Не знаю, как у них появилась мысль выдвинуть меня, но в общем-то понятно, что за этим стояло. Меня привыкли считать слабеньким дурачком, кто-то хотел править обителью, скрываясь за моей потешной фигурой. Когда я стал приором, это многие попытались сделать, но я их разочаровал.

Я стал управлять монастырём беспристрастно, раздавая послушания без оглядки на прежнее положение в миру, согласно способностям каждого из монахов. Иные крестьяне получали относительно лёгкое послушание по переписке книг, потому что были талантливы, а иные рыцари шли работать на поле, поскольку склонности к умственному труду совершенно не обнаруживали, а праздность я из монастыря изгнал. Бездельников, которые лишь прикрывались тем, что постоянно молятся, ждало разочарование самое жестокое. Братия роптала, я не отступал.

На меня посыпались жалобы аббату. Аббат не мог оставить без последствий жалобы отпрысков знатнейших семей Франции, но ему было не в чем меня упрекнуть. Он вполне осознавал, что я всего лишь перестраиваю монастырскую жизнь в соответствии с евангельским духом. Аббат нашёл соломоново решение. Он сказал мне, что братию моего монастыря уже не переделать, а постоянные конфликты никому духовной пользы не принесут. Он предложил мне основать новую обитель, где основой духовного возрастания станет физический труд и куда братья будут приниматься с этим непременным условием, так что в дальнейшем у них не будет причины роптать.

— Куда же вы направляетесь теперь?

— К сеньору де Фонтен. Он обещал подарить участок земли под новую обитель.

— Я с вами, отец Роберт, если позволите.

— Да я-то позволю. Но понимаешь ли ты прекрасный юноша, о чём просишь?

— Станьте моим отцом, отец Роберт, а я буду вашим сыном. Потом у меня появятся братья. Мы будем вместе трудиться. У нас будет настоящая евангельская семья.

— Да, кажется, ты понимаешь. Господь послал мне сына.

—. А мне — отца. Прошу вас, святой отец, совершите мой монашеский постриг тотчас, здесь же, не откладывая.

— Да будет тебе по глаголу твоему, прекрасный юноша. Вижу, что твоё желание принести святые обеты — вполне осознанное и достаточно зрелое. Ты выстрадал это право, ты заслужил его. Скажи мне, какого рода? Как тебя зовут?

— Не стоит оглядываться назад и вспоминать ту семью, которой у меня больше нет. Имени у меня тоже нет. И не будет, пока вы не наречёте меня.

— Какое имя ты хотел бы получить в монашестве?

— Роланд. Брат Роланд.

* * *

Сеньор де Фонтен подарил им участок земли, снабдил инструментами, дал еды на первое время. Он хотел дать так же в помощь работников, чтобы они помогли расчистить участок и поставить пока хотя бы временные жилища, но Роберт и Роланд отказались — в их новой обители всё должно быть создано руками монахов. Впрочем, с ними ушли два человека де Фонтена — крепкие крестьянские парни, давно уже мечтавшие о монастыре. Теперь их было уже пятеро. Роберт, постригший Роланда в монашество через 2 часа после знакомства, с новыми людьми не торопился, сказав, что им придётся проходить в послушниках не меньше года, а может и полжизни. Жак тоже стал послушником. Он не дерзнул бы просить о постриге, коего сразу же удостоили его господина, потому что не считал себя достойным равной с господином чести. Жак никак не мог взять в толк, что Роланд больше не господин ему, а брат. Потом Жак понял это, но всё равно не мог привыкнуть обращаться к нему не «мессир», а «брат Роланд». Когда они валили лес и таскали брёвна, Жак постоянно норовил делать за бывшего господина всю тяжёлую работу. Роланд останавливался и вздыхал:

— Брат Жак, уже который раз смиренно прошу тебя: не пытайся работать вместо меня. Учи меня, как надо делать правильно, ты же понимаешь, что в этих работах я несведущ, но у меня достаточно силы и я быстро всему научусь.

Тогда для Жака приходила очередь вздыхать:

— Да, мессир, простите. прости, брат Роланд.

Братья жили в землянках, монастыря как такового ещё не было. Каждое утро они начинали с мессы — на свежем воздухе, под сенью огромных елей. Отец Роберт, расстелив на большом пне антиминс, священнодействовал. Потом они причащались. Это было изумительно! Роланд ощущал, что всё Божие творение — храм. Душа сливалась с природой, и казалось, что природа вместе с ними молится и причащается. Потом они шли на работу, а вечером — опять на богослужение. Совместный труд и общая молитва постепенно сделали их настоящими братьями. Отец Роберт трудился вместе с ними и так же постепенно стал для них отцом не только по названию.

Тяжёлый физический труд нисколько не угнетал Роланда, ему даже понравилось рубить, таскать, копать. Освободившись от атмосферы всеобщего высокомерия, вражды и подозрительности, он впервые в жизни почувствовал себя свободным. И всё-таки что-то было в его душе как будто не так. Роланд и сам не понимал, что именно.

Однажды к ним в обитель приехал рыцарь — вассал сеньора де Фонтена с дарами от своего господина. Роланд проходил мимо, его взгляд случайно упал на рукоятку двуручного меча, которая виднелась из-за спины у рыцаря. Дальнейшее Роланд совершенно не понял, да и помнил плохо. Сначала он впился глазами в эту рукоятку и замер, как заворожённый. Смущённый рыцарь неуверенно вымолвил: