Рыцари былого и грядущего. Том I

— Не приходилось. Когда мне.

— Вот и не суди о греческих монахах. Ты ещё не видел настоящих. Они большие богословы, не чета мне, убогому. Я сейчас там у них в Лавре живу, услаждаю свою душу христолюбием греческих иноков. Приходи ко мне в Лавру на светлой седмице. Потолкуем.

* * *

Утром в великую субботу бесчисленное множество людей собрались перед храмом Воскресения Христова. Пришли египетские и сирийские христиане, паломники из франков и норманов, множество греков и армян, а ещё пришли мало кому ведомые георгиане — мужественные, немного мрачноватые, чернобородые. Казалось, что вся необъятная христианская вселенная послала сюда своих лучших сынов.

Теснота около храма стояла невообразимая. Многие уже начинали задыхаться от давки, но никто не раздражался и не сердился на толкающихся соседей. Всех охватило радостное и светлое, миролюбивое и дружелюбное настроение. Незнакомые люди улыбались друг другу, как родные братья. У всех в руках были незажжённые свечи, ждали открытия церковных дверей. Вскоре должен был появиться король Балдуин со своей свитой.

Удивительная, фантастическая атмосфера Пасхи всегда потрясала душу рыцаря де Пейна до самых глубин. Люди в пасхальную ночь поразительно изменялись к лучшему — вокруг можно было видеть только искренних и ревностных христиан. Радость самым немыслимым образом смешивалась с покаянным настроем человеческих душ. Счастливые люди глубоко ощущали, что недостойны этого счастья, вспоминая свои многочисленные грехи. И сейчас Гуго отовсюду слышал шёпот: «Господи, помилуй». Эти слова повторялись на всех языках, но чаще по-гречески: «Кирие элеисон». И Гуго тоже стал шептать покаянные слова на языке веры православной. «Прости меня, Господи, за мою жестокость и бессердечие, за то, что мало в моём сердце любви, за то, что непрерывно проливаю кровь людей, которые, может быть, лучше меня, хотя они и разбойники.» — по лицу Гуго потекли слёзы, очистительные и благодатные, словно милосердие Божие вместе со слезами выводило из его души всю накопившуюся там скверну. Гуго и сам не сразу заметил, что кается в своих грехах вслух, принародно, но это никого не удивляло, потому что слова покаяния неслись отовсюду и многие заливались слезами так же, как и он.

Тихой радостью приветствовали христиане появление короля Балдуина и его вассалов. Никто не крикнул, как обычно, «Да здравствует король!», потому что все от короля до последнего нищего сегодня приветствовали только Христа. Иногда можно было слышать возгласы: «Да здравствует Бог — Святая Любовь». На всю жизнь врезались эти слова в сердце Гуго, и потом он не раз ещё восклицал в гуще боя: «Да здравствует Бог — Святая Любовь».

Король Балдуин и его приближённые шли пешие и босые, в одежде бедняков. Сегодня это никого не удивляло, сегодня не могло быть иначе. Гуго заметил, что король почти не поднимает глаз, а по щекам его текут потоки слёз. Это был подлинно христианский триумф королевской власти. Как любил Гуго в этот момент Балдуина — монарха милостью Божией и брата во Христе. Рыцарь подумал: «Только король, способный каяться и рыдать вместе с народом, достоин этим народом управлять».

Когда король приблизился к дверям храма, служители Гроба Господня настежь отворили перед ним двери. Священники и монахи из Лавры святого Саввы тем временем стояли в отдалении от входа во храм, не имея возможности к нему приблизиться, но не теряя мирной невозмутимости и не пытаясь проталкиваться ко входу. Игумен Даниил, стоявший вместе с ними, счастливыми глазами смотрел на короля: «Какое великое смирение даровал Господь князю Балдвину и всей его дружине, с каким сокрушением проливает князь слёзы из очей своих!».

Кажется, никто из православных, греков и русских, вообще не был обеспокоен тем, что из-за давки они могут не попасть в храм. На их лицах читалась спокойная уверенность в том, что Господь всё устроит. Тем временем король, прежде чем переступить порог храма, осмотрелся и заметил православных, не имеющих возможности приблизиться. Он что-то шепнул на ухо рыцарю из своей свиты и вот уже сержанты очень вежливо и дружелюбно, но с большой непреклонностью и твёрдостью расчищали дорогу к тому месту, где стояли православные, образовали среди людей свободную улицу — подлинное чудо в такой давке. Православные во главе с игуменом Лавры невозмутимо прошествовали этой улицей, словно сквозь расступившиеся воды Чермного моря. Русский игумен шёл рядом с игуменом Лавры. Приблизившись к королю, они с большим почтением, но совершенно без раболепства поклонились ему. Король поклонился православным игуменам так же низко — дело, которое в другое время сочли бы неслыханным, но то была ночь чудес.

Гуго наблюдал за этим действом с восхищением. Он не мог расслышать, что именно король говорил, но увидел, что по знаку монаршей десницы оба православных игумена в храм вошли рядом с королём, а вассалы Балдуина, первые люди королевства, шли сзади. Король Иерусалима всему миру показал своё подчёркнутое почтение к Православной Церкви, и Гуго словно получил высочайшее одобрение своей симпатии к православию.

Гуго тоже не пытался никого отталкивать, чтобы пройти в храм, но простолюдины видели, что среди них — доблестный рыцарь, они с радостью расступались, чтобы дать дорогу одному из своих защитников. Гуго и сам не заметил, как дружелюбная народная волна внесла его во храм.

Король Балдуин стоял на возвышении, специально для него установленном. Рядом — игумен лавры вместе со всеми православными священниками и монахами, а русский игумен стоял прямо напротив великого алтаря и, не отрываясь, смотрел на двери Гроба Господня. Лицо отца Даниила совершенно преобразилось, в нём словно не осталось ничего земного. Православные священники начали петь вечернюю службу, им вторили священники франков в главном алтаре. Весь народ со слезами взывал: «Кирие элеисон!». Так продолжалось довольно долго. Все ожидали появления Божественного Света, напряжение нарастало.

И вот внезапно Гроб Господень весь облился Светом и вышло из Гроба немыслимое и невообразимое сияние. Этот Свет был не такой, как обычный. Описать его невозможно, как не может земной человек представить Царствие Небесное. Они, земные люди, в тот миг прикоснулись душой к Вечной Славе Христовой.

Епископ с четырьмя диаконами отворили дверь Гроба Господня. Потом епископ подошёл к королю, взял у него свечу и, шагнув во Гроб, зажёг первую свечу от Святого Света, вручив её с поклоном королю. Балдуин сиял счастьем. Со смиренной улыбкой он протягивал свою свечу всем, кто был к нему ближе и вскоре уже весь храм покрылся огоньками Божественного Сияния.

* * *

Два года спустя игумен Даниил писал, сидя в убогой келье своего Черниговского монастыря:

«Кто не видел такой радости в тот день, тот не поверит сказанному мною обо всём виденном».

* * *

Гуго потом не раз заходил в Лавру святого Саввы, где они с игуменом Даниилом проводили время в тёплых дружеских беседах. «Батьюшка» познакомил его с несколькими греческими монахами, для которых богословие было родной стихией. Гуго умолял учёных греков перевести хотя бы некоторые сочинения великих православных богословов на язык франков. Кое-что для него перевели, а сам он тем временем усердно брал уроки греческого, чтобы в постижении чистого христианства больше не зависеть от переводов.

Де Пейн стал лучше понимать догматическую разницу между восточным и западным богословием, а вскоре уже не только умом, но и сердцем ощутил их духовное различие. Западная и восточная духовность были такими родственными и, вместе с тем, такими непохожими! Рыцарь-монах понемногу становился рыцарем-богословом, используя для изучения святоотеческих писаний всё своё свободное время. Гуго мечтал о том, что когда их Орден окрепнет, у них будет возможность создать свою богословскую библиотеку, иметь своих переводчиков и переписчиков книг. Как они могут сражаться за Христа, если почти ничего не знают о христианстве? «Вот потому и превращаются рыцари в мясников, — думал Гуго, — что призывают имя Христово, не понимая, что это значит и к чему обязывает».

Игумен Даниил стал собираться на родину, пришло время прощаться. Они были немногословны:

— Прощай, батьюшка. Расскажи в своей земле о нас.

— Прощай, доблестный рыцарь. Я всегда буду молиться за тебя и за всех твоих христолюбивых воинов.

Гуго заметил, что отец Даниил как будто ещё что-то хочет сказать, но не решается.

— Говори, отец, я выполню любую твою просьбу.

— Сам не знаю, стоит ли? Наш новгородский воин Горослав Михайлович пришёл в Иерусалим паломником. Я с ним год прожил в обители Святого Саввы. Хороший мужик: воин отменный, христианин ревностный. И вот замыслил Горослав остаться здесь, хочет Святую Землю защищать, ко мне за благословением пришёл. Я его отговаривал. Рыцари Горослава своим считать не будут. Так и останется он здесь — ни то, ни сё. Всем чужой. А ведь он рода знатного. Вот только если в твой отряд его определить. Принял бы?