Рыцари моря

У Анхен моей бедра - Как скулы корабля. Хожу томленьем полный, С весны печален я.А грудь у милой Анхен -Волна играет с волной. В пучину такую без страха Я бросился б с головой.Глаза ее желанные - Как взглянут, так съедят. Увы! Глаза той АнхенНе на меня глядят…

Действительно, эта «изящная» песнь всех развеселила. Алина и Гертруда захотели танцевать. А Ульрике вспомнила, что тетушка из Франции прислала ей недавно сборники танцев, изданные Пьером Аттеньяном. Правда, сборники были несколько староваты, но это ничего: под старую музыку можно танцевать с таким же наслаждением, как и под самую новейшую. К тому же, Ульрике была уверена, что ни Алина, ни Гертруда еще не слышали ничего подобного. Она села за клавикорд и сыграла сначала медленную величавую павану, затем быструю веселую гальярду, снова павану, но уже не величаво-торжественную, а нежную… Гертруда танцевала с Морталисом, Алина – с Гердом. Бюргер и Месяц не танцевали. Первый сказался старым – он уже относил себя к тому возрасту, когда созерцание танца приносит больше удовольствия, нежели сам танец. Второй попросту не умел танцевать – в то время, когда его сверстники постигали изящное искусство танца, он во мраке соловецкого подземелья душил крыс.

Наконец Ульрике перестала играть и спросила Морталиса, не смог бы он исполнить одну из гальярд на лютне. Датчанин ответил, что преохотно. Он тут же взял лютню и после двух-трех проб заиграл известную уже гальярду довольно уверенно. А Ульрике пригласила танцевать Месяца. И хотя тот отказывался, она вытянула его на круг и принялась показывать основные фигуры. Кое-что у Месяца получилось сразу, кое-что пришлось повторить; и к тому времени, когда Морталис заиграл музыку чисто, без ошибок, без сбивок, Иван Месяц уже мог танцевать достаточно сносно для того, чтобы доставить удовольствие даме. Когда Месяц перестал думать о собственных руках и ногах – куда и после чего их поставить, как отвести, чтобы получилось что-нибудь хотя бы немного похожее на танец, – вниманием его полностью завладела прекрасная Ульрике. Он увидел близко ее глаза, – когда, кроме него, никто не мог увидеть их, – и понял, что это были его глаза, для него, что Ульрике больше ни на кого и ни при ком не пожелает глядеть так; и она не прятала глаз, не прятала душевного приятия его, она сейчас забыла всех и помнила только о нем: это теперь была его тайна и его отрада, ибо он, подобно любимому человеку, был допущен в ее мир и, подобно Богу, сумел заглянуть в ее сердце. Когда в ганце их лица сходились поближе, он улавливал дыхание ее, и оно было такое чистое, – нежнее нежнейшего ладана, или елея, или бальзама, – что кружило ему голову; и дыхание ее было бесконечно знакомо, лишь подзабыто со временем, – это было, как будто, дыхание его матери, это было дыхание всех матерей и одной – единой, вечной, прекрасной – той, что явилась ему некогда с чудотворной иконы…

Алина и Гертруда в это время сидели рядом и следили за танцующей парой. Они были довольны сегодняшней музыкой, и возбуждение их после подвижной гальярды еще не улеглось; они овевали себя веерами и, переводя дух, обменивались замечаниями.

– Какой пригожий россиянин! – блестели глазки у Алины.

Гертруда, ловя взор Морталиса, улыбнулась:

– А датчанин разве плох?

– Ах, посмотри на Ульрике! Она сегодня совсем не похожа на себя. Неужели россиянин так подействовал!… – Алина недоуменно хлопала ресницами. – Посмотри, она совсем забыла, что у нее есть жених. Ты видишь, она едва не упала господину Иоганну на грудь. Какая неловкая!… Ах, право, мне жаль Герда!…

– Герд сегодня много пьет.

– Я понимаю Герда. Ульрике так неприветлива с ним.

– Быть может, всему виной бедность Герда?.. – Гертруда поймала наконец взгляд Морталиса, и они кивнули друг другу.

– О нет! Ты не знаешь! – вдруг вспомнила Алина. – Я слышала, что Герд теперь очень богат. Его простые одежды – блажь… может, привычка… или каприз…

– Герд? Богат?..

Потом Ульрике опять играла на клавикорде. Алина танцевала с Месяцем, Гертруда с Морталисом. Бернхард Бюргер и Герд оставались за столом и, подливая один другому вина, говорили о потерянных бюргеровских кораблях. Правда, до господина Бюргера дошли слухи, будто в одной из сельских церквей где-то недалеко от Штральзунда хранится часть имущества с каких-то кораблей, но подробности ему не известны – чьи корабли, какова причина их гибели, какое время гибели, что за имущество. Для того чтобы это узнать, нужно ехать в Штральзунд. Но дела не отпускают: с одной стороны – потеря времени, которая может обернуться крупными убытками, с другой – жалкие останки кораблей. Но ехать-то все равно надо. Вот и откладываешь со дня на день… Герд же выразил готовность помочь в этом деле; он сказал, что, поскольку часто бывает в Штральзунде, мог бы заглянуть в ту церковь и осмотреть хранимое имущество, даже снять копию с описи. Бернхарда Бюргера это любезное предложение очень обрадовало. Он сказал, что если Герд сумеет что-нибудь прояснить, то Фареркомпания сверх благодарности сделает ему небольшой памятный подарок. «Пет, никакого подарка не нужно! Достаточно и того, что мы с Ульрике…» – Герд не стал договаривать. Они ударили по рукам и выпили еще вина.

Со стороны казалось – Герд так занят беседой с хозяином дома, что не замечает ничего вокруг – ни того, как переменилась Ульрике, ни того, что россиянин, с которым он недавно схватился в словесном поединке, обучился танцевать, и ни того, что Ульрике танцевала с россиянином и во второй, и в третий раз. И будто бы не слышал Герд, как этого наглеца-россиянина и прекрасную Ульрике шут Морталис объявил лучшей парой на танцах в Бюргерхаузе. И если он, Герд, в начале встречи имел основания назваться женихом, то должен был присматривать за своей невестой, дабы не иметь потом основании скрестить с застольным недругом не только речи, но и мечи, – ибо россиянин был совсем не плох собой, и немало образован, и деликатен, и умел держаться непринужденно в обществе дам – качества, которые всегда нравятся дамам. Однако Герд как будто не видел Ульрике и не замечал россиянина; Герд рассказывал господину Бюргеру, что наконец-то пошли в гору его дела, и он имеет выгодные заказы, и уже расплатился с долгами, и если ничто не изменится, то Фареркомпания может однажды обрести в его лице надежного компаньона. Герд, без сомнения, был сильный человек; даже в изрядном подпитии он хорошо владел своим лицом. И только иногда, когда в общем разговоре слышался голос Месяца, Герд слегка мрачнел и весь напрягался, словно хищная птица, приготовившаяся спрыгнуть со скалы и расправить крылья.

С приходом темноты за Алиной и Гертрудой явились экипажи. Вскоре после них засобирались и Месяц с Морталисом. Ульрике заметно потускнела и сказала, что не терпит прощаний. Она спросила только, когда «Юстус» покидает Любек, и, узнав, что через день-другой, – после окончания шторма, – поднялась наверх в свою комнату.

Герд покинул Бюргерхауз вместе с Месяцем и Морталисом. Прощание их было прохладным, но предупредительно вежливым. Герд выразил надежду на то, что они еще встретятся и обменяются речами. «Встретиться? Конечно, – ответил Месяц. – И очень возможно, в этом доме». Тогда Герд неожиданно искренне рассмеялся и, сделав легкий поклон, сказал: «Вряд ли такая возможность повторится!…». Затем он пошел вверх по улице и быстро скрылся в темноте. А Месяц и Морта-лис стали спускаться к Траве.

Глава 6

Едва только Герд исчез из виду, как Морталис завел разговор об Ульрике и сказал, что только Богу с Его непознаваемым разумом и высочайшим провидением способно создать двоих людей, как одного человека, и разбросать их на разные концы земли, одного в Германию, а другого в Московию, чтобы потом свести их па один короткий вечер и показать им -вот, вы один для другого, вы танцуете, вы веселы и прекрасны, и нет никого, кроме вас, но ждет вас разлука, – и тут же, не дав им толком объясниться, развести их… А если бы капер не потопил англичан, то «Юстус» не подобрал бы их, и Морталис, не зная господина Иоганна, зажил бы на Эзеле тихой и размеренной пастырской жизнью, а господин Иоганн прошел бы мимо города Любека и не предполагал бы даже, что в этом городе есть Бюргерхауз, и в нем живет его прекрасная Ульрике, и ждет его, отказывая всем женихам… На эти приятные речи Месяц ответил добросердечному Морталису словами благодарности и прибавил, что если бы все обстояло именно так, как обсказал Морталис, то следовало бы еще поблагодарить капера, потопившего англичан. Что же касается Ульрике, то Месяц признался – действительно, она все перевернула в нем и стала любезна его сердцу, и уже за одно это он готов возносить бесконечные хвалы Господу. Месяц с удовольствием повторил бы прогулку под окнами Ульрике и не устрашился бы падающего горшка, лишь бы еще хоть разок взглянуть на нее. Морталис, человек наблюдательный, как все люди, посвятившие долгое время наукам, сказал, что и Ульрике с самого начала не замечала никого, кроме господина Иоганна, и не умела скрыть, что он пришелся ей по душе, -и оттого так накинулся на него этот пренеприятный тип Герд…

Так Месяц И ученый датчанин за доверительной сердечной беседой шли вниз по улице, а лица прикрывали от встречного ветра полями шляп; и больше глядели под ноги, чтобы не оступиться, и потому не сразу заметили, как четыре фигуры, закутанные в плащи, одна за одной, выскользнули из какого-то проулка и преградили им путь. И только когда в нескольких шагах от них послышался холодный шумок вынимаемых из ножен мечей, Месяц и Морталис посмотрели перед собой и остановились. Тут же, сквозь посвист ветра, расслышали шаги сзади – там еще четверо были на подходе. Осмотревшись и увидев, что путей для отступления нет – справа и слева дома, прилепленные друг к другу, будто ласточкины гнезда, – Месяц здраво рассудил, что, пока им еще не ударили в спину, есть, хотя и не великая, возможность прорваться. Он шепнул о том Морталису и, обнажив свой меч, бросился вперед, отбил два клинка, направленные ему в грудь, кого-то сшиб наземь ударом плеча, но упал сам, споткнувшись о того человека, которого повалил. Здесь сноп искр ударил ему в лицо – это чей-то меч, направленный в него наугад, прошел мимо и искрошился о камень мостовой. Когда Месяц поднялся, то успел еще отбить меч, занесенный над головой Морталиса. А датчанин, должно быть, замешкался в самом начале: гладиус его был необычайно длинен – старый добротный рыцарский клинок, – и извлечь его из ножен одним движением оказалось не очень-то легко. Вот от той задержки Морталис едва и не поплатился собственной головой. Зато когда он сумел обнажить меч, то нагнал на врагов немало страха. Изо всей силы датчанин крутанул гладиус над головой. Противники его, как один, присели. И удар, – бесспорно, внушительной силы – пришелся в стену ближайшего дома, да прямо по окну. Вышибив все стеклышки, рассекши оконный свинец, клинок намертво засел в толстой балке. От того в доме произошел большой переполох: там закричали, забегали, зажгли свет. Но для Месяца этот свет быстро погас, ибо на голову ему набросили сзади мешок, а руки выкрутили за спину. Так же поступили и с Морталисом, который после своего великолепного удара оказался безоружным. Затем эти неизвестные люди, бранясь и поддавая своим пленникам кулаками под ребра, оттащили их подальше от места схватки, где бюргеры уже подняли шум. Месяца и Морталиса обыскали и начали браниться еще больше, когда обнаружили в их кошельках всего несколько датских далеров… «Он гнусный лжец!… – воскликнули люди в плащах. – Он клялся колоколами Санкт-Мариснкирхс, что при этих иноземцах полным-полно серебра». – «Мерзавец!… – согласились с ними другие. – Стоило ли из-за этих грошей звенеть железом!…» Потом люди в плащах стали совещаться – как им поступить с пленниками и каким образом выжать из всего происшедшего сколько-нибудь значительную сумму; и они не придумали ничего лучшего, как отвести «пустых» иноземцев к нему самому и испросить за них вознаграждение.

– Вот тебе и Герд!… – сказал Месяц в надежде, что Морталис услышит его.

– Виселица но нему плачет, – отозвался датчанин из-под своего мешка. – Не успели мы свернуть на другую улицу, как угодили в его ловушку. Придется вам, magister navis, еще сегодня обменяться с ним речами. Да и я скажу ему словечко на языке датском…

Здесь разговор Месяца и Морталиса был прерван. Им посоветовали заткнуться и смирно двигаться туда, куда их ведут. А там, куда их приведут, им посоветовали особо не разумничать и судьбу свою принимать покорно, ибо власть Божья над ними закончилась и вступила в силу власть Ордена, и как Орден решит, так и будет, и теперь им на Бога уповать – дело последнее, пришло время уповать на человека, на магистра, который является единоличным властелином над всеми остальными людьми, – над всеми человеческими слабостями и пороками, над ничтожностью и могуществом, над лишениями и мытарствами, над нечестивостью и низостью, над скверной; и обладая несметными богатствами – инструментом власти, – он властвует над самой грозной силой – над бедностью. И свет, и тьма ему подвластны, а значит, и день, и ночь; и все, что происходит на улицах Любека, – происходит по его указке и для него. И даже ратманы и бургомистры, заседая за семью дверями в городском совете и почитая себя за властителей, властвуют от его воли и по его прихоти, но для них он имеет другой инструмент власти – богоподобное провидение, и все их мысли это его мысли, и все их действия это его действия. Он служит мессу в церкви – не священник, он продает на рынке лошадь – не крестьянин, он стоит у корабельного руля – не кормчий, он мышью бежит по площади и видит всю подноготную, он иглою вонзается в кафтан и понимает всю подоплеку, он сверчком живет в каждом доме и знает про всякий сор. Он помнит все, что было, и предвидит все, что будет. И даже мертвые предметы служат ему: писчие перья писарей пишут ему по ночам все, что писали за день, башмаки ходоков указывают, куда ходили, подушки наушников открывают, что из тайного слышали, кошельки – сколько имели, листы из городской долговой книги прилетают к нему птицами и говорят, кто кому и сколько должен, также пороги трактиров рассказывают ему, кто их переступал, кнехты на причалах – кто к ним пришвартовывался, ножницы портного – какой отрез взяли лишнего, весы торговца – на сколько обвесили, посуда кухарки – что не попало к господскому столу, а юбка шлюхи – кто под нее лазил…

Так они шли по ночному Любеку: служители тайного Ордена и между ними два пленника с мешками на головах и со связанными за спиной руками. Слушая все эти небылицы, Месяц желал только одного – чтобы им на пути встретился дозор ландскнехтов – уж он не пропустил бы мимо эту странную процессию. Но в то же время очень хотелось узнать – кто же он, этот наместник Бога на земле, о котором его слуги не ленятся рассказывать сказки первому встречному поперечному. Однако ландскнехтов не было и в помине.