Рыцари моря

Штрекенбах нахмурился:

– В твою маленькую голову, Йоли, пришло слишком много больших мыслей. Я боюсь, это окажется тебе не под силу. Так черны речи, стекающие с твоего языка, что я думаю – так же черно пустое пространство под крышкой твоего черепа. Но я не выдеру тебя, ибо не вижу в том вины, что ты воспринимаешь мой светлый мир в черном цвете, и не вижу вины в человеке, имеющем от природы слабые мозги… Да, в эрариях больше порока, нежели добродетели. А многих ли, кроме младенцев, ты сможешь назвать, в ком это соотношение представлено наоборот? Укажи мне пальцем человека, которому нечего скрывать. Укажи мне священника, который бы так пестовал свою паству, как Штрекенбах эрариев! И самое главное: на что мне казна, если я предвижу свой день?..

– О, господа! Не ссорьтесь! – вмешался Морталис. – Вы оба произнесли умные, не противостоящие друг другу речи. Вы очертили две грани одного явления: светлую и темную, грань радужной мечты и бледной яви. А я, позвольте, обведу третью – объединяющую, поскольку одно не может без другого. Что такое мир без света? Что такое мир без тьмы? мечта без яви? Возможна ли добродетель без порока, добро без зла? Человек, которому нечего скрывать, останется ли человеком? Бог, раскрывший Свои тайны, останется ли Богом?.. Я хочу сказать о нищете – это нормальное состояние человека, ибо человек по природе своей нищ и гол; нищ – потому что пользуется в жизни всем тем, что не принадлежит ему, что невозможно унести с собой в лучший мир; гол – потому что не имеет шкуры, подобной звериной, и вынужден одеждами прикрывать свою наготу. К чему человеку излишества? Они действуют расслабляюще и губительно, они сокращают человеческий век, и они же порождают многие пороки. Богатства – источник беспокойств и искушений, источник отчуждения, высокомерия, злобы. Этот источник бьет не с Небес. Разум – главное богатство, каким дарит человека Господь. Если очень постараться, то можно отыскать разум и в дураке, ибо перед Господом все равны. Но перед дьяволом нет равенства – из-под его копыт берет начало река богатств…

При словах о разуме у дурака карлик недобро ухмыльнулся и отошел от освещенного застолья в темноту зала.

Морталис продолжал:

– В жизни человека лишь рождение и смерть – явления, не подлежащие сомнению. Во всем же остальном можно сомневаться – и в заслугах, и в богатствах, и в правдах, и во лжи, и в разуме, и в глупости, и в той же бедности, и во всевозможных превращениях, и в страшных клятвах, и в преданности, и в любви… Кто помнит об этой истине, тот крепок в добродетели и не поддастся дьявольским ухищрениям, и не искусится испить из источника богатств. Истинно разумный – не богат на золото и серебро… Пока будет поле, будут и пшеница и плевелы. И если мне скажут, что плевел нет, я усомнюсь – есть ли поле? Пока есть человек, в нем будут и добро и зло, будет и много еще чего, не доброго, не злого, так как человек – почва, и всякие семена присутствуют в нем. Дать прорасти им и отличить злое от доброго, и всякое прочее от доброго – и вырвать с корнем – вот дело человека на земле между рождением и смертью; для дела этого ему и дан разум, ибо другие дела можно делать и без разума: так пчелы лепят соты, птицы вьют гнезда, пауки плетут тончайшие сети, и всякая тварь способна плодиться без разума же…

Пока Проспер Морталис говорил эти умные речи, у него за спиной неслышно появилась старуха – толстая, рыхлая, неприбранная, нечесаная. Беззвучно смеясь, она приставила к голове Морталиса ослиные уши и шевелила ими так, как это делает осел, слыша призыв ослицы. В то время как публика давилась от смеха, сам Морталис ничего не замечал, с сосредоточенным лицом подбирая для своих мыслей слова, и говорил, обращаясь к Штрекенбаху, который, несмотря на появление ушей, оставался бесстрастным и слушал внимательно.

Карлик Йоли, внезапно вынырнув откуда-то из-под стола и указывая на Морталиса пальцем, сказал:

– Очень ученый датчанин изволил посетить нас. Он учился в университете и знает многое про пчел и пауков; он даже понимает, посредством чего плодятся твари – это он с особенным вниманием изучал в альма матер… А вот знает ли он, отчего на свете плодится так много ослов?..

Заподозрив в словах карлика подвох, Морталис молчал. Брови его были строго сдвинуты; ослиные уши продолжали двигаться на затылке. Наконец датчанин заметил оживление в публике и оглянулся. Взрыв хохота раздался за столом. Старуха, уже не таясь, смеялась вместе со всеми, и смех ее мало отличался от карканья вороны.

Йоли Запечный Таракан, взобравшись на стол, прокричал, чтобы быть услышанным:

Ослы оттого расплодились на свете, Что учатся люди в университете!…

Морталис принял шутку смиренно. Вместе с тем он получил в дар от старухи пару ослиных ушей и ничуть не удивился этому дару, так как давно уверовал в то, что судьба его необычна и что великий Некто, как будто забавляясь, время от времени сталкивает его с наезженной дороги на кривую и ухабистую ослиную тропу.

Когда смех затих, датчанин ответил карлику:

Не было б вовсе ослов на свете, Учись этот малый в университете!

– Ах-ха!… – прокаркала старуха. – Он хорошо ответил!… Выходит, Йоли, тебе и принимать ослиные уши… – потом она склонилась к сидящему Морталису. – Пусть не сердится молодой господин! Проказник Йоли подбил меня на эту шутку. Но он же сам и поплатился! Он не ожидал, что у господина, кроме цепких пальцев, есть еще и острый язычок.

Морталис с удовольствием подвинул ослиные уши Запечному Таракану через стол. Прим карлик даже подпрыгнул от досады:

– Все обижают Йоли-малыша! Штрекенбах сказал поучительно:

– И поделом тебе! Высовываешься всюду. Не бережешь собственные уши – вот и получаешь взамен ослиные, – затем король обратился к старухе. – Посиди с нами, Анна-Роза. Прекрасные валькирии сейчас принесут твою кружку.

Далее король поведал гостям об этой старухе: помимо того, что она сама мать многим орденским служителям и управителям, среди эрариев найдутся еще десятки людей, обязанных ей жизнью, – той великой честью, что, избранные из бездны небытия, они получили право лицезреть солнце. Старуха эта – lena [26] , добросердная служительница любви, величайшая в любви искусница, познавшая в ней все и вся – от изощренной и изысканной любви византийских императоров до грубой любви упившегося грузчика – и обучившая любви многих счастливцев. Анна-Роза делает «святое» дело, ибо помогает людям найти друг друга в сумерках приличий, помогает им сбросить тяжкие оковы морали, избавиться от лицемерных одежд и целомудренных масок и, оставшись перед Господом такими, какие они есть, предаться сладостному греху, вкусить от запретного плода; грехи же этих несчастных и осчастливленных, вместе с содержимым кошельков, разумеется, Анна-Роза берет на себя. И много уже лет она несет это тяжкое бремя. Анна-Роза любит людей, она денно и нощно молится за них; отказывая себе в радостях жизни, ходит по церквям и просит у Всевышнего любви для этих несчастных, чтобы в райских кущах, прощенные и отнесенные к праведникам, они продолжали познавать любовь, ибо до конца познать ее на земле так же невозможно, как невозможно познать Бога.

26

Сводня, соблазнительница {лат.).

Юные нищенки живо принесли для Анны-Розы ее пиво. Взором знатока старуха окинула их.

– Неплохие шлюшки! Гладенькие!… – сказала она и провела руками по полуобнаженным бедрам одной из девиц. – Особенно вот эта. Козочка! Как тебя зовут? – Вильгельмина, госпожа.

– Ты хорошая девочка!… А сумеешь ли ты отличить страстного мужчину от холодного, похожего на окорок?

– Сумею, госпожа. Что может быть проще! Страстный сразу лезет в… ну вы знаете… А холодный «окорок» лишь когда выпьет бочонок… А как выпьет бочонок, он уже и не мужчина.

– Верно, умница моя! – похвалила старуха. – Но послушайся меня и не люби ни того, ни другого. Первый спалит тебя огнем, второй, не дай Бог, застудит.

– Кого же мне любить, госпожа?

– Богатого, Вильгельмина! Богатого!… – и старуха рассмеялась – раскаркалась, довольная собственной шуткой, потом сказала: – Ты еще не утратила легковерности, а в твоем деле она может очень помешать. Но уж пока она есть, с ней приходится считаться. Помогу тебе правилом: стерегись тех мужчин, которые видят тебя, не глядя на тебя, – они хитры, и из них тебе не много удастся вытянуть. Другое дело – простак, какой не сводит с тебя глаз. Уж если он имеет кошелек, то можешь рассчитывать на верный заработок…

– Вон те двое господ не сводят с меня глаз, – девушка показала на Месяца и Морталиса.

– Нет, дочка! Про них и не думай. У одного из них уже есть предмет – видишь, как спокойны его глаза. А у другого в голове ветер вперемешку с учением – из его кошелька не прокормишься; как ходила одетая в лопухи, так и останешься.

– Могу ли я спросить вас, госпожа?

– Спрашивай. Что там!

– Неужели вы были так красивы, как о вас говорят?- Не очень-то она любезна!… – кивнула старуха королю. – Право, Вильгельмина, я не знаю, что обо мне теперь говорят. Мне уже это давно не интересно. Но раньше… – Анна-Роза выпрямилась, приосанилась и поправила растрепанные волосы. – Раньше в Германии было два известных человека: Мартин Лютер в Виттенберге и Анна-Роза в Любеке…