Рыцари моря

Ордынец-татарин так не хаживал по Руси, как прошел до Новгорода российский царь – огнем и мечом, свирепым зверем, лютым убийцей, за злодеяния которого он даже не мог быть в ответе, – так велики они были, и так невосполнимы были понесенные Россией потери. В крови утопил Тверь и вырезал попутно мелкие города и посреди зимы подошел с дружинами к Новгороду. И для великого сего города наступил конец света, ибо схвачены были и заточены святитель с церковниками, и начался грабеж домов, храмов, монастырей, и открылся суд над горожанами и страшное их истребление: десятками и сотнями, не дав в оправдание и рта раскрыть, не внимая мольбам их и плачам, скидывали с моста в Волхов – и жен, и детей – младенцев не щадили нехристи, а кто всплывал, того дружинники, плавающие в лодках, топили шестами и баграми или пробивали топорами головы. На городище же далее шел суд, и была пытка. Показали новгородцам, что дознание – это целая наука, в коей царь и его слуги значительно преуспели; на малом пятачке, где от крови стаял снег, творился такой кошмар, от одного вида которого здоровые люди сходили с ума; а чтобы не было свидетелей того кошмара, судили и тех, кто видели его, – за то, что видели; кого на месте не замучили, не забили, того с моста же сбросили. Потом за новую сотню брались, железными крючьями ковыряли в мозгах, выковыривали новгородскую измену; окоченевших мертвецов складывали в кучу, подобно поленнице дров, потом и их прятали на дне реки… Уже тишина стояла над Новгородом: некого и незачем было пытать – все выпытали; колокола не звонили – поснимали колокола; не лаяли собаки, ибо и их постигла участь хозяев; туда-сюда раскачивались в ветре двери остывших домов, во храмах же изредка слышались скрип и скрежет – там слуги государевы обдирали иконостасы – те, что в первые дни не успели ободрать; а государя мучила изжога. Крушили лавки и склады, забивали и бросали на месте скот, портили рухлядь, рассыпали зерно; муку и соль втаптывали в снег; баб новгородских, избежавших суда, судили походя – те, кто еще не насудился, – на снежной постели судили, на трупе мужа; одну бабу бывало судили целой толпой. Головы собачьи отсекали, вязали к поясам; метлами следы заметали: не было Новгорода, не было! и не было злодеяний – правилище было, чтоб на Литву не оглядывались, чтоб измены не замышляли, а если и было что, так не царь в том виновен и не слуги его, но виновен мятежный Нимен-архиепискои, и на его душу, и на его бессовестное сердце падут вся пролитая кровь и проклятия, и стенания, и невиданное доселе разорение. Не многим новгородцам удалось в то побоище уцелеть. Часть людей нашла все же спасение в бегстве – бежали в Сольвычегодск и в Великий Устюг; некоторые умельцы спрятались в дальних монастырях – и в том же Соловецком монастыре; но многих мастеров царь Иоанн увел с собой, намереваясь поселить их в Александровской слободе. А те новгородцы, что остались на развалинах и пожарищах, были тихи и малочисленны… До шести недель гостили государь и люди его в Новгороде, и из Новгорода государь правил Россией, а после Новгорода подумывал Иоанн погостить и во Пскове; и уже подошел с войском ко Пскову, но пощадил сей город, умилившись звону его колоколов, смягчившись гостеприимством и кротостью горожан и убоявшись обличений и страшных пророчеств юродивого старца Салоса Николы.

До Данцига добрались тремя судами без происшествий и в короткий срок. Далее имели только одного спутника – корабль Фареркомпании. О каперах в эти дни ничего не было слышно, они уже пару недель как не появлялись на рейде Данцига и не раздражали своим присутствием купцов и ратманов. Здесь нужно сказать, что за последние два года мощный флот датского короля в нескольких сражениях изрядно потрепал каперов Сигизмунда; и если датчане не уничтожили их полностью, то уж наверняка коротко остригли им крылышки. Каперы не чувствовали более былой безнаказанности и, позабыв про наглость, ходили теперь с опаской, хотя и не оставляли своего ремесла… Месяц надеялся на скорое и тихое возвращение в Любек, однако марсовым сказал не расслабляться и не дремать, ибо, пока каперы не уничтожены полностью, нужно быть готовыми к встрече с ними. Датчане своими умелыми действиями не раз уж загоняли каперов в угол, поэтому каперы, чтобы выжить, должны были стать хитрее. Того и гляди, угодишь к ним в ловушку!…

Милях в двухстах от Данцига заметили какие-то корабли. Марсовый прокричал, что видит их на западе два или три – точнее не разобрать, большое расстояние. Месяц решил, что три корабля против двух – еще не велика угроза, и держал прежний курс.

– Вижу четыре корабля… – рассмотрел наконец марсовый. Но это уже ни для кого не являлось тайной. Пытались по флагам различить принадлежность судов, но не удавалось еще, так как было далековато.

– Еще корабли!… – крикнул Андрес. – Смотрите! Два корабля справа…

Да, это было похоже на ловушку. Их зажали с двух сторон и, быстро приближаясь, вынуждали их либо принять бой, либо сдаваться, либо бесславно выбрасываться на пустынный берег. Свободным оставался один путь – уходить назад; но об этом позорном пути даже не думали. Месяц приказал: орудия к бою!…

Время шло, суда сближались. Возле пушек «Юстуса» вовсю кипела работа; также и абордажная команда готовилась к неравной схватке – все должно было быть на местах – крючья и мостки, мечи, палаши, секиры, ружья и пистолеты. Россияне и эрарии надевали на рубахи кольчуги, а на руки железные рукавицы. Вслед за иноком Хрисанфом православные, католики и лютеране прочитали молитвы, в которых просили Господа отвести от них преждевременную смерть, а уж если кому и суждено было умереть сегодня, – так чтобы принял его душу Господь как душу доброго христианина. После молитв все замерли, и стало очень тихо; только волны плескались у форштевня да ветер посвистывал в снастях и поскрипывал руль, удерживаемый кормчим… Копейка, – пожалуй, самый остроглазый из всех, – первым рассмотрел флаги на чужих кораблях, и лицо его выразило недоумение, а затем и величайшее изумление. Также и другие были поражены, когда различили наконец флаги московского государя – на зеленом поле черный двуглавый орел. Но на когге не знали, что ожидать от этих судов, и для верности готовились к худшему.

Копейка сказал:- Не те ли это государевы мореходы, о каких говаривал в прошлый раз брат Игнат?

Корабли красиво шли строем. Не испугаешься – так засмотришься. Быстроходные, с хорошим вооружением.

Копейка встревоженно покачал головой:

– Вот ведь глупая будет тяжба – россиянину бить россиянина… На потеху Сигизмунду, если его холопы появятся на берегу!…

Месяц не ответил кормчему; он приказал всем орудиям держать цель и быть готовыми к залпу. Любекский корабль он поставил к себе в кильватер и предложил капитану повторять все действия «Юстуса». Тот держался молодцом и не проявлял признаков страха; он говорил, что, имея перед глазами такой прекрасный образец доблести, как «Юстус», можно сразиться и с этими шестью кораблями, а уж если погибать, так только за большую цену уступив победу, – это в капитане заговорил ганзейский купец, который привык всему вести счет. И еще он сказал, что господин Месяц может рассчитывать и на его четыре легкие пушки.

Ждали сближения. Никто – даже многоопытный капер Линнеус, даже ученый Морталис – не мог предположить, чем закончится эта неожиданная встреча. Многим из команды проще было бы действовать – стрелять и рубить, нежели вот так выжидать, сложа руки, терять время, которое в бою часто означает жизнь… Да делать нечего! Мудрейшие говорят, что молчанием иной раз достигается больший успех, чем долгой речью, а бездействие бывает равно разумнейшему действию… Никто не был уверен, что перед ними россияне; ведь и каперы короля Сигизмунда вполне могли прибегнуть к такой уловке – тому же Герхарду Гауку хитрости не занимать. Однако доверились разуму и чутью капитана. Волновались, перебегали глазами от корабля к кораблю, но сидели тихо, обняв стволы ружей, оглаживая клинки палашей. Остро отточенная коса занеслась над травами, мрачный черный косарь приглядывался, с какого края начать…

Наконец суда приблизились настолько, что стали легко различимы лица людей на них. Там тоже все было готово к бою, там тоже волновались и поигрывали сабельками; черные зрачки пушечных стволов глядели на «Юстус» в упор, готовые в любую секунду сверкнуть пламенем; на вантах и реях замерли люди, ожидающие лишь команды «на абордаж!» – и они ринулись бы на палубу когга сверху, и абордажные сетки не остановили бы их…

Вот корабли сошлись так близко, что можно было переговариваться, не повышая голоса. Капитан с российского флагмана сказал:

– Мне не раз уже доводилось слышать про «Юстус», враждующий со шведскими и польскими каперами. Говорят, много похвального совершил этот корабль… И еще говорят, будто бы на нем русская команда… – слова эти были сказаны по-русски, но с заметным иноземным выговором, скорее всего – датским, поскольку и датчанин Морталис, осваивая речь россиян, говорил с похожим произношением. Капитан с флагмана заключил: – Я имею, однако, сомнения – тот ли это корабль?

– Не нужно сомнений, – ответил Месяц. – Это тот самый корабль… Но и у нас есть сомнения – российские ли перед нами суда?

– Этот господин не любезнее меня!… – засмеялся человек с флагмана и оглянулся на своих; затем с удовольствием и не без гордости сказал: – Перед вами корабли русского государя, а точнее – каперский флот, имеющий от Иоанна жалованную грамоту. А я – скромный царев слуга, капитан Карстен Роде, датчанин, и со мной моя команда…

Здесь этот человек повел вокруг себя рукой, указывая на столпившихся у руля, возле мачт и повсюду у фальшборта людей, – такое же пестрое, разноликое и разноязыкое собрание, как и команда «Юстуса». Сам капитан Карстен Роде был человек средних лет и среднего же роста, крепкий, сероглазый, с обветренным лицом. А может, это была не обветренность. Такими лица становятся после того, как их обморозит, – красноватыми, утратившими гладкость, – должно быть, этого датчанина прихватило морозцем где-нибудь в северных водах. Во всем же остальном Карстен Роде ничем не выделялся бы в ряду датских купцов.

Государев капитан проявил любезность и пригласил Месяца к себе на корабль. Однако Месяц не был столь легковерен, чтобы принять это приглашение. В свою очередь он предложил капитану посетить «Юстус», чтобы собственными глазами осмотреть то судно, о котором так много говорят. Но и Карстен Роде нашел такой визит небезопасным и сказал, что ему вполне достаточно осмотра снаружи. Здесь кому-то на флагмане явилась счастливая мысль, что капитаны имеют прекрасную возможность встретиться на равных условиях – на берегу. И, по всей вероятности, капитанам было о чем поговорить, и оба были заинтересованы друг в друге, ибо они тут же согласились. С кораблей спустили лодки. С Месяцем на берег отправился Проспер Морталис, а также – отец Хрисанф; с господином Карстеном Роде спрыгнул в лодку великан опричник, к шелковому поясу которого был привязан выскобленный собачий череп, а за ними последовал третий человек – по виду немец-лекарь. Через четверть часа все шестеро ступили на землю.

Берег в этих местах был сплошь песчаный. Песок же – чистый и мягкий, а по цвету золотой. Над водой поднимались очень высокие дюны – целые горы песка. Взобравшись на одну из таких гор, капитаны и их спутники невольно залюбовались видом моря и ожидающих кораблей. Здесь наверху и устроили переговоры.

Карстена Роде удивляло, почему над «Юстусом» не российский флаг, а флаг торгового города Любека.

– Следует хранить верность своему отечеству! – сказал он.

Месяц ответил ему вопросом: