Рыцари порога.Тетралогия

В памяти вдруг всплыли события прошлогоднего лета. Тогда Бешеный Вак, мужик сухой и резкий, получивший свое прозвище за чрезмерную вспыльчивость, поймал на своем заднем дворе бродягу, пытавшегося увести овцу. Дело было на самом рассвете, когда сон особенно тягуч и сладок, – на это, видать, и рассчитывал вор. Не учел он только того, что в деревнях встают рано, обычно еще до света – должно быть, сам бродяга привык чаще живать в городах. Вак, вооруженный дубиной, выгнал воришку на улицу… Сейчас, сидя в сыром подвале, снедаемый болью и смертной тоской, Аж вдруг ясно увидел то утро.

На отчаянные вопли Вака сбежалась почти вся деревня. Встревоженный, прихромал и сам Аж… Остывшая за ночь земля холодила босые ноги, из дворов – тут и там – со всех сторон раздавалось мычание коров, которых некому было выгнать… Люди, вставшие плотным кольцом, разноголосо вопили. Захлебывались лаем деревенские лохматые собаки. А в центре кольца, как безумный, в одних портках скакал Вак. В руках Бешеного была короткая дубина. Узкая безволосая грудь Вака, несмотря на прохладное утро, блестела от пота. Тот, вокруг которого в приступе неистовства метался Вак – молодой парень с испитым лицом, неровно поросшим клочковатой бороденкой, – сидел на земле, поджав под себя ноги, руками обхватив плечи. Голова парня была задрана вверх, он испуганно зыркал глазами тудасюда. Будто пытался поймать на лицах окружавших его крестьян хоть чтото, что могло его успокоить. Но видел он только злобу и враждебность. Бродяга не кричал, не умолял и не двигался с места. А жители деревни сыпали проклятиями, подбадривая Вака. И тот, в который раз уже слыша призывы «размозжить башку ублюдку», все ближе и ближе подступал к воришке, заносил дубину для удара – но почемуто не бил. Аж и сам выкрикивал несколько раз чтото вроде: «Кончай с ним!» Ну а как же еще поступать с такими гадами? Работаешь изо дня в день, чтобы прокормить жену и малых детей, руки в кровь стираешь, а тут является какойто чужак – и норовит тебя в одночасье лишить твоего родного, кровного, тяжко заработанного. Сволочь! В землю затоптать такого, как поганую змею! Аж и сам бы воришку прибил, да както… боязно было начинать самому. Человека убить – это ж не курицу… В деревне, конечно, случались драки, особенно часто – в праздники, но обходилось без серьезных увечий, дрались кулаками, иногда – колошматили друг друга дубьем. Разбойники в эти края не забредали, так что никому из местных никогда не приходилось брать в руки оружие с целью убить или ранить когонибудь… Может, если бы воришка бросился бы на когото или попытался бежать… Или хотя бы заорал… ктонибудь из толпы и решился бы. Но он только сидел, сжавшись, пытаясь уцепиться испуганным взглядом хоть за когото. Вот в толпе мелькнула красная рожа старосты Барбака, мелькнула и скрылась. О том, что воришку следовало скрутить и везти в баронский замок, Аж тогда почемуто не подумал. И, наверное, никто из деревенских не подумал тоже…

Вак, все распаляясь и распаляясь от крика, прыгнул наконец на воришку. И ударил. Но не дубиной, а ногой по физиономии. Бродяга запрокинулся навзничь. Из ноздрей его брызнула кровь. Вак взвизгнул. Он взмахнул своей дубинкой. И принялся колотить ею воришку – по плечам, по спине, по голове… И тогда деревенских как прорвало. Каждый изо всех сил стремился к бесчувственно растянувшемуся по земле телу, чтобы хоть раз ударить. Аж и сам попробовал было протолкаться к воришке, но куда там… Когда толпа расступилась, растеклась в разные стороны, в побуревшей от крови пыли осталось лежать бездыханное тело. Истоптанное и изорванное так, что в нем и человеческие очертания с трудом можно было распознать. Кровавый кусок мяса, обернутый в лохмотья, а не тело…

Аж пошевелился во тьме.

Он понял, что остался жив вовсе не потому, что жители его деревни рассчитывали, что он какимто образом избежит страшной участи. А потому что не нашлось такого человека, который расхрабрился бы первым нанести удар. Впрочем, в том, что такой человек рано или поздно найдется, крестьянин не сомневался. Пошлют за баронскими ратниками в конце концов. Или… замуруют в этом погребе и заморят голодом…

Наверху опять забубнило множество голосов. Потом скрипнула деревянная крышка, и Ажа окатило волной ослепительного света. Голоса стали слышны отчетливо, и среди них – отчаянным визгом прорезался женский, такой знакомый!

– Илька! – ахнул Аж.

Причитания жены резко стихли, будто Ильке зажали рот. Потом на Ажа, слепо моргающего в желтом световом четырехугольнике, пала тяжелая тень.

– Глянь… – услышал парень. – Не обратился еще.

– Да куды, – сказал еще ктото. – Лунато пока не взошла… Поспеть надо, пока не взошла. Потом с ним не справимся.

Обоих говоривших Аж узнал. Первым был тот самый Бешеный Вак. Вторым – Сим Бородач. Это к Бородачу Аж ввалился, спасшись от чудовища. Это значит, в его погребе он сейчас находился.

– Слышька! – позвал Вак. – Эй! Как ты там?

– Мне… – постарался выговорить яснее Аж. – Мне… больно…

– Больно, говорит, – повторил за Ажем Вак. – Слышь, мы тебе сейчас веревку бросим. Обвяжись, мы тебя вытащим.

Сразу вслед за этим на колени парню упал моток веревки, скрученной из конского волоса.

«Вот и все», – мелькнуло в голове.

– Давай, давай, – крикнули сверху, – бери веревкуто! Обвязывайся покрепче.

Аж сцепил зубы. Жуткая мысль резанула его. Как же теперь Илька с детьмито? Как они проживут? Кто будет работать на поле? Кто за овцами будет ходить? Ведь погибни он, погибнут и они… Свет, падающий сверху… неровный, пятнистый. Свет горящих факелов. Значит, сейчас уже сумерки. Значит, почти сутки прошли с тех пор, как чудовище напало на него. А он, кроме боли, не чувствует никаких изменений в своем теле. А если огонь и впрямь поборол страшную заразу? А его убьют…

И натура Ажа Полторы Ноги, превратившая его из калеки в одного из самых справных крестьян, снова взяла вверх. Если есть хоть крохотная искра надежды – не сдаваться. Бороться до конца.

– Огонь… – хрипнул Аж. – Огонь сжег яд, попавший в рану. А я не чудовище! Я человек!

– Слышь ты, – удивленно гукнул Вак, – говорит, человек он…

– Чего вы раскудахтались? – Аж узнал голос старосты Барбака. – А ну быстрее!

– Дак не привязывается он.

Аж решительно отпихнул от себя веревку.

– Пусть взойдет луна! – прокричал он селянам. – Ежели я обернусь чудищем – бейте без пощады. А ежели нет… Погодите, братцы! Жену с детьми пожалейте!..

Староста Барбак топал ногами и пихал в сторону погреба каждого, кто попадал ему под руку. В хижине Сима, где вот уже целый день толпился народ, сразу стало просторно – люди, уворачиваясь от тычков Барбака, ломились наружу.

– Прыгайте в погреб! – ревел староста. – Кому говорят?! Бейте его там! Убить надо чудище, убить, пока не поздно! Прыгайте, а то хуже будет! Всем будет хуже!

– А ежели цапнет? – удирая, обронил ктото. – Сам прыгай, если такой умный…

Он остановился только тогда, когда остался один в хижине – среди поломанной утвари и перевернутых скамеек и стола. Шагнул к распахнутой двери.

То, что увидел староста, заставило его икнуть от страха и юркнуть обратно в хижину. Болотники – юноша и старик – размеренным, но быстрым шагом шли по единственной деревенской улочке, направляясь к лесу. Народ, сгрудившийся вокруг хижины, притих. Коекто от греха подальше брызнул огородами подальше отсюда: первое, что сделал староста, поспешно покинув свой дом, – это дал знать землякам, кем на самом деле оказались двое из его гостей.

– Болотники… – зашелестело над головами попятившихся с дороги рыцарей людей.

Болотники изменили направление. Теперь они шли к хижине. Староста заметался меж стен, ища, куда спрятаться. Но спрятаться было негде – только нырнуть в погреб, где стонало жуткое чудовище, находящееся до времени в человечьем обличье. Возможно, одурев от страха, он так и поступил бы, но отчаянный крик, донесшийся со двора хижины, отвлек его.

Кричала Илька.

Трясясь и цепляясь за дверной косяк, Барбак высунул голову во двор. Улица, прекрасно просматривающаяся сквозь жиденький плетень, была пуста. Гдето вдалеке скулили собаки – даже они не осмеливались лаять и бросаться на ужасных болотников. А низкорослая Илька, растрепанная и зареванная, бросилась в ноги юношеболотнику, он шел первым.