Рыдания усопших (сборник)
Шрифт:
Снисходительно улыбнувшись засуетившейся при виде его молоденькой секретарше, главный врач прошествовал в свой кабинет и, оставив на вешалке у входа плащ, шляпу и зонт, привычно откинулся на спинку приятно пружинящего кожаного кресла, готовясь приступить к руководству клиникой в полную силу. Сейчас сыграет, включаясь, свою занудную мелодию компьютер, секретарша принесет чашечку убийственно крепкого эспрессо, а через четверть часа нарисуются с докладом оба ночных дежуранта, чтобы ввести его в курс произошедшего за ночь. Они быстренько перечислят всех принятых за половину суток бабок и алкоголиков, посетуют на «невозможность работать с нашим персоналом» и, успокоенные его дружескими одобрениями, отправятся восвояси. Затем он разберет пару жалоб оборзевших родственников безумных пациентов,
В дверь легонько постучали.
Входите, входите! – разрешил Убертус, прихлебывая кофе. – Ну, как ночка?
Парень лет тридцати с небольшим и розовощекая, похожая на колобок женщина неопределенного возраста вошли в кабинет и привычно заняли места на другом конце длинного стола для конференций, стоявшего перпендикулярно рабочему столу шефа.
Женщина, по виду явно невыспавшаяся, по-деловому быстро и не отклоняясь от сути отрекомендовала принятых за ночь пациентов, среди которых не нашлось ни одного по-настоящему интересного. Да у нее и не могло быть ничего интересного – мать троих «разнокалиберных» детей, она делала свою работу четко и ровно, словно укладчик плитки, не выходя за рамки своих непосредственных обязанностей и тщательно моя руки после окончания смены. А сразу после того, как за нею захлопывалась дверь больницы, она начисто забывала о том, что является врачом, и уж во всяком случае не тревожилась за судьбы своих пациентов. Наверно, так и надо.
Парень же – приземистый, плотный очкарик, являлся полной противоположностью своей коллеги. Несмотря на пятилетний стаж работы, он все еще не утратил живого профессионального интереса к каждому отдельному случаю, рылся почем зря в выисканной где-то экзотической литературе по психиатрии, ночевал в лаборатории сна и каждому вновь поступившему проводил полное медицинское обследование, заставляя высовывать язык и проверяя рефлексы во всех срамных местах. От этого молодой доктор не мог отказаться несмотря ни на какие уговоры, а между тем такая тщательность нещадно воровала его время, и Убертус, во избежание «пробок» в приемном отделении, определил парню дежурство по клинике, то есть ночную заботу об уже принятых пациентах. Тот, впрочем, и тут перестарался, проводя среди ночи обходы и не давая сна медсестрам, но это уж было полбеды.
Ну, с поступлениями все понятно. А что там по больнице? – делая вид, что записывает информацию, Убертус нарисовал в блокноте большую задницу.
Доктор Коршовски – так звали молодого усердного врача откашлялся, расправляя перед собой мелко исписанные листы с приготовленным за ночь докладом по общей ситуации.
«Ну, сейчас начнется, чтоб тебя… Почему ты не стал школьным учителем? Там такое занудство пришлось бы кстати!» подумал шеф и заштриховал задницу в блокноте.
Вчера вечером, в двадцать один час двенадцать минут, мне позвонила сестра Алиса из отделения двадцать – С и доложила, что у больной Торсани поднялось диастолическое давление до ста двадцати миллиметров ртутного…
Ты что, издеваешься надо мной? не выдержал Убертус и раздул ноздри. С твоим резонерством мы никогда не закончим! На хрена ты мне все это рассказываешь в таких подробностях? Или ты думаешь, что я измеряю давление на водном столбе?
Нет конечно, господин Убертус, ничего подобного я не думаю, однако мне хотелось бы предоставить Вам полную информацию о случившихся за ночь инцидентах, тем более, что Вы сами велели мне это сделать. Если же я упущу что-нибудь существенное, то, боюсь, картина моего ночного дежурства может исказиться и…
Поймав свирепый взгляд главного врача, Коршовски осекся и быстро закончил:
В общем, давление мы поправили, затем Алиса позвала меня еще раз в связи с подозрением на инфаркт у другой пациентки,
которое ни на ЭКГ, ни тропонин-тестом не подтвердилось, а ночью я переложил одного больного с четвертого этажа в хирургию для удаления желчного пузыря, как мне думается. Врач неотложки не хотел его брать, но я настоял, и он, возможно, будет жаловаться. Реанимационные мероприятия госпожи Брок из восемнадцатого отделения были захватывающими, но безрезультатными. Через положенных три часа я установил трупные пятна и выписал свидетельство о смерти для похоронного бюро и ЗАГСа, родственникам сообщил. Новенький алкоголик пытался удрать и вывихнул себе ногу – пришлось позаботиться о нем. Более ничего не стряслось.Молодец, другое дело! – похвалил хозяин кабинета довольным тоном. – В следующий раз так же ожидаю от тебя отчета по существу, не то отдам тебя самого на растерзание психологам, чтобы они тебе мозги промыли. А то начинается: Алиса и тому подобное… Какое мне дело до того, как звать медсестру? Так что давай-ка, парень, возвращайся из страны чудес и занимайся делом!
Убертус поерзал в кресле, ища удобную позу.
Кстати, а что ж это у тебя только сердечные да желчные дела на повестке дня? Мы все же психиатрическая клиника, и нас в первую очередь должны интересовать другие симптомы.
Тут все спокойно, господин Убертус. Два-три психомоторных возбуждения, которые мы сразу купировали, да попытка суицида, так что сегодня в течение дня забежит дежурный судья, чтобы задним числом разрешить инъекции нейролептиков и фиксацию, которую пришлось провести, а больше ничего. В общем, ночь прошла спокойно, словно в склепе.
Да? – Убертус поражался врачебной одержимости этого парня. Перевод пациента в другую больницу, смерть с горой формуляров для заполнения, инфаркты, буйства, вывихи, попытка самоубийства… и он называет это «спокойной ночью»? Изрек бы это кто другой, главный врач принял бы его слова за сарказм измученного человека, но этот говорил совершенно серьезно.
– Кому ж это у нас на сей раз не хотелось жить? Опять этой чертовой истеричке из двадцатого – С? Она же, вроде, под монитором, или сестры опять дрыхли?
Нет, господин Убертус, дамочка на сей раз не тревожила. Рыдала, правда, с вечера, но потом уснула. Вскрыться в ванной пытался тот мужчина, антрополог, что был доставлен позавчера с подозрением на дебют шизофрении. Ну, тот, что сначала без умолку говорил, а вчера целый день молчал, словно воды в рот набрал, помните?
М-м-м-м… припоминаю… это не тот ли, что терроризировал каких-то пожилых женщин, да так, что им пришлось спустить на него собаку?
Совершенно верно, доктор! Псина так повредила ему руку, что его сначала доставили в хирургию, а потом уже, с полицией, к нам.
А может, у него все же алкогольный делирий?
Печеночные параметры и карбогидрат-дефицитный трансферрин в норме, из чего можно сделать вывод, что регулярный и чрезмерный прием алкоголя не имеет места.
Бензодиазепиновый?
Исключено. В крови вообще нет следов ни медикаментов, ни наркотиков.
Помолчали. Каждый из присутствовавших мысленно нарисовал себе необычное, перекошенное страхом небритое лицо этого странного пациента, рассказывающего в своем бреду истории столь вычурные, что не оставалось сомнений – это очень редкий случай помешательства, который, быть может, поможет молодому честолюбивому доктору Коршовски закончить свою научную работу и стать профессором. Однако следует быть начеку – если попытки суицида будут повторяться, то недолго и потерять материал для исследований!
Ну, а теперь он как? Пришел в себя?
Спит. Зуклопентиксол подействовал быстро, и возбуждение удалось купировать. Я велел ввести ему пролонгированный препарат, так что можно рассчитывать на спокойствие в течение суток. От галоперидола я отказался, чтобы не пришлось нивелировать побочные эффекты, а зуклопентиксол все же действует помягче.
Ясно. У каждого свои предпочтения. Как надолго ты хочешь его заточить?
Смотря по состоянию. Во всяком случае, на то время, пока сохраняется опасность суицида. Да и, честно сказать, хотелось бы разобраться, что к чему, поговорить с родственниками и услышать от самого больного историю развития психоза.