Рыжеволосая девушка

В его резком, спокойном голосе чувствовалась твердость, и этот голос проник до глубины моей истерзанной души.

— Франс прав, — сказал Вейнант, выждав несколько секунд. — Он совершенно прав, Ханна. Это очень тяжело, но ничего не поделаешь. Мы должны думать о будущем.

— Да, — согласилась я. — Это верно… Для нас важно только будущее. Вы правы.

Отчаяние все еще не оставляло меня, однако твердость и трезвость рассуждений моих товарищей оказали свое действие. Я подчинилась. Я подумала: как хорошо поступил Франс, напомнив мне о том, что он мой начальник. Сейчас мне необходимо иметь над собой начальника. Да что же, собственно, он мне говорил?

— Ты упомянул о каком-то новом задании? — робко спросила я наконец, повернувшись к Франсу.

Он все еще стоял рядом со мной. Кивнув, он сказал:

— Да. Есть задание. Однако сегодня об этом говорить не будем. Поговорим завтра, когда соберется вся группа.

И тут он улыбнулся мне, как улыбаются ребенку, который впервые открыл глаза после тяжелого кризиса.

— Ты удивишься, Ханна; сюда вскоре после вторжения вернулись твои старые знакомые. Теперь они уже с головой ушли в наше дело…

— Старые знакомые? — переспросила я. — Откуда они?

— Угадай-ка! — сказал Франс. — И обещай мне, что не будешь делать глупостей. Ты нужна движению Сопротивления; ты знаешь ведь, что начался последний этап борьбы.

— Знаю, — ответила я. — Глупостей делать не буду… Отправлюсь теперь в «Табачную бочку», там, наверное, можно переночевать.

Протянув мне руку, Франс задержал мою чуточку дольше, чем обычно. Я поняла: он хотел, чтобы я выполнила свое обещание. Но я и не собиралась его нарушать.

На следующее утро я одной из первых явилась в старый господский дом в «Испанских дубах». Я застала там Франса и Руланта; Рулант поздоровался со мной с таким же смешанным выражением робости и дружелюбия, какие я встретила накануне у других товарищей. Говорили мы немного, обсудили только последние сообщения с фронтов. Немецкие войска в Нормандии по-прежнему отступали, русские заняли Карельский перешеек, а на других участках фронта подходили к польской границе.

— Что-то теперь готовят нам немцы… — начал Рулант. — Отсюда уходят целые составы с солдатами вермахта, а прибывают сюда поезда с церковными служащими и отставными вояками в грязной темно-серой форме… Стоит часок побыть на вокзале, и ты получишь большее представление о создавшейся обстановке, чем из самых обширных комментариев Би-би-си.

— Да, — подтвердил Франс, — им не хватает людских ресурсов… Они не отправляют на фронт одних только эсэсовцев и полицейские банды; а эти последние орудуют против беззащитного населения.

Перочинным ножом Рулант делал белые нарезки на ольховой палке. Не подымая глаз от работы, он сказал:

— А немецкая молодежь учится умирать! Умирать за фюрера! Я этих молодых людей не понимаю. Или, вернее, я не понимаю, как можно заставить молодых людей поступать так, ведь они, ей-богу, очень дорожат и жизнью и будущим!

— Не могу себе представить, чтобы они в самом деле шли на фронт по собственному побуждению, — сказала я. — Рулант прав: молодые люди могут думать только о будущем. Мне не верится, чтобы у молодых немцев были другие желания. Их гонят в ад, применяя насилие, самое неразумное насилие!..

Подходили все новые люди; я слышала, как они разговаривали в коридоре. Я очень удивилась, так как мне послышались женские голоса. Что такое говорил Франс? «Старые знакомые»?.. Когда дверь отворилась, я увидела, что в комнату в самом деле вошли две девушки. В первый момент я не поверила своим глазам.

Я узнала девушек. Франс верно сказал: это были Ан и Тинка, две гарлемские девушки, которых почти год назад мне пришлось разыскивать в Энсхеде; они сформировали там группу для диверсий и саботажа. Стоя лицом к лицу, мы в волнении улыбнулись и протянули друг другу руки; однако в следующий же момент тяжелые воспоминания омрачили нашу встречу — я заметила грусть в глазах сестричек; они боялись сделать мне больно, так как, конечно, еще в Энсхеде узнали, какое горе меня постигло.

— Как дела?.. — только и спросили меня девушки. И я в свою очередь, кивнув им, сказала:

— Как поживаете?..

Находившиеся в комнате мужчины, казалось, испытывали еще большее смущение, чем мы. Я чувствовала это по всему и почти с такой же остротой, как и вчера. Общее замешательство грозило еще усилиться, как вдруг пришли Вейнант, Вихер и Отто. Послышались приветствия, осторожный смех — из-за меня товарищи чувствовали себя стесненно; все взгляды устремились на Вейнанта, который вытаскивал из кармана какие-то таинственные пакетики. Товарищи столпились вокруг него, обрадованные неожиданной возможностью отвлечься; Франс взял в руки мешочек, который Вейнант торжественно выложил на стол, и понюхал его.

— Боже мой! — воскликнул Франс. — Извини меня, Вейнант… Мне кажется, я чую кофе!

Все по очереди стали нюхать мешочек. В бодрящем и неповторимом аромате кофе таятся удивительные чары; в запущенной комнате вдруг словно просторнее стало, повеяло далями, свободой; настроение поднялось, и все повеселели. Я посмотрела на обеих девушек. Ан почти не изменилась; Тинка выглядела более взрослой и серьезной и, может быть, более бесстрашной. Мы впервые засмеялись, правда еще немного робея друг перед другом.

— А кто пойдет молоть кофе? — спросила я.

— Я! — воскликнула Тинка.

— Я! — сказал юный Отто, то ли из любезности, то ли еще из каких соображений.

— Значит, получишь двойное удовольствие: сначала насладишься запахом, когда будешь молоть кофе, а затем — когда кофе заварят, — сказала Ан. И она добродушно, по-матерински ткнула его в бок. — Пусть он смелет, Тинка. А ты иди ставь воду.

— Вы, молодежь, вечно торопитесь, — сказал Рулант. — И даже не заметили, что еще выложил Вейнант на стол.

Мы опять бросились к нашему товарищу, бакалейному торговцу; он вывалил из серого бумажного пакета две твердые металлические банки.

— Вот так штука! — воскликнул Франс, и глаза его заблестели. В этот момент он был похож на школьного учителя, чьи ученики безошибочно решают все задачи одну за другой. — Быть не может! Сгущенное молоко!

Мы с благоговением взирали на жалкие остатки прежней голландской роскоши, взвешивали банки в руке, рассматривали яркую этикетку с пасущимися на лугу коровами.