Рыжий Орм

— И оба умерли? — спросил Орм.

— Оправились, хоть раны и были тяжелые, — ответил епископ. — Я и сам за них молился. Я был тогда изнурен и болен, и тяжко мне казалось иметь такую подопечную; и я много порицал ее и просил ее выйти за одного из них, раз уж они так горячо сражались ради нее и были хорошего рода. Я говорил ей, что мне будет спокойнее умирать, если я сперва выдам ее замуж. Но она тогда вспылила и сказала, что если оба юноши остались в живых, значит, мало было настоящего в их поединке, и она не желает их знать. Она сказала, что предпочитает таких мужчин, после удара которых уже ни бинты, ни молитвы не нужны. Тогда-то я и услышал кое-что о тебе.

Епископ ласково кивнул Орму и попросил его не забывать про пиво.

— У меня были оттого и другие огорчения, — продолжал он, — ибо из-за этого поединка аббатиса, благочестивая госпожа Эрментруде, хотела наказать ее розгой. Но поскольку моя несчастная крестница все же гостья в обители и помимо всего королевская дочь, то я этого не допустил, хотя и с великим трудом; ведь аббатисы неохотно слушают советы и мало доверяют уму мужчины, будь он даже епископом. Ибо, разумеется, госпожа Эрментруде — женщина с крепкой волей и могучей силой, посильнее многих; и все же одному Богу ведомо, чья спина бы болела.; осуществи она свое намерение и попытайся взяться за розги. И тогда случились бы новые мерзости хуже прежних.

— Когда мы впервые с нею говорили, — сказал Орм, — мне по— казалось, что она никогда не пробовала розг, хоть это, быть может, было бы ей не во вред. Но с тех пор я никогда больше такого не думал, когда ее видел; и я надеюсь, что смогу с нею справиться в дальнейшем, хоть иногда это и будет хлопотным делом.

— Так говорил мудрый конунг Соломон, — сказал епископ. — Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая и безрассудная. Это, должно быть, так и есть, ибо мудрый конунг Соломон в женщинах понимал; и порою я сокрушенно повторял сии слова, когда она причиняла мне огорчения. Но удивительно, что я никогда не сердился на нее. Ибо мне хочется думать, что все это лишь заблуждения по молодости и недомыслию; и быть может, ты управишься с ней без наказания, даже когда вы поженитесь.

— Стоит иметь в виду еще одну вещь, которую я не раз сам замечал, — сказал брат Виллибальд. — Родив троих-четверых детей, многие женщины мягчают нравом. Я слышал от многих женатых мужчин, что не устрой Господь все так мудро, было бы трудно выдержать.

Орм с епископом кивнули; и тут послышались шаги, и вошла Ильва. В покоях было темно, свечи еще не зажигали, но она мигом заметила Орма и с криком кинулась к нему. Несмотря на преклонные годы, епископ проворно вскочил и встал между ними, широко расставив руки.

— Ну не так же, не так! — взмолился он. — Успокойся, во имя Господне! Не висни у него на шее в присутствии клира и в святых стенах обители. Да он и не крещен покуда, сама подумай!

Ильва попыталась оттолкнуть епископа, но тот устоял, брат же Виллибальд кинулся ему на подмогу и ухватил ее за руку. Она уступила, счастливо улыбаясь Орму из-за епископского плеча.

— Орм! — сказала она. — Я видела, как шли на веслах корабли с нашей родины. И видела, как на одном из них среди гребцов мелькнула рыжая борода. И тогда я заплакала. Потому что мне показалось, будто это ты, но ведь могло оказаться, что это вовсе и не ты. А старуха меня не пускала.

Она уткнулась в плечо епископа и содрогалась от рыданий. Орм подошел и погладил ее волосы, но не много сумел сказать, ибо плохо разбирался в женских слезах.

— Хочешь, я выпорю старуху, — сказал он, — только чтобы ты не горевала.

Епископ попытался оттолкнуть его и усадил Ильву, говоря ей слова утешения.

— Бедное дитя, не плачь, — сказал он. — Ты была одинока среди чужих людей, но Господь явил тебе милость. Сядь сюда на скамью и подкрепись вином с медом. Виллибальд сейчас принесет его, там много-много меда; и еще принесет прекрасные свечи. И ты отведаешь удивительных орехов из стран Юга, называемых миндаль, что дал мне брат мой аббат. Угощайся сколько хочешь.

Ильва села и утерла слезы и громко расхохоталась.

— Старый дурень совсем как ты, Орм, — сказала она, — хоть он и самый лучший из всех святых людей. Он решил, что мне грустно, и думает утешить меня орехами. Но даже в небе праведных немного найдется таких же счастливых, как я.

Внесли зажженные восковые свечи, очень красивые и яркие, и брат Виллибальд принес горячее вино. Он налил его в кубки зеленого стекла, провозгласил зычным голосом, что выпить его следует единым духом, дабы прочувствовать всю его силу и вкус, и никто не посмел ему перечить в таком деле.

Орм сказал:

Чуден светот ярких свеч,вальских вини свята старца;всех предивнейпосле слезчудный светв очах у юной.

— И это первый стих, что пришел мне в голову за все это время, — добавил он.

— Умей я их складывать, — сказала Ильва, — я бы теперь тоже сказала вису. Но я не умею, я это знаю, потому что я однажды была посажена на три дня поста и молитвы и все время пыталась сочинить; нид про аббатису и не сумела. Но все же отец пытался меня этому учить, когда бывал в духе. Сам он складывать стихи не умел, но знал, как это делать. И самой большой досадой во всем этом для меня было именно то, что я не сумела сложить нида. Но теперь уже все равно, ибо никогда больше не будут меня стеречь старухи.

— От этого ты избавилась, — сказал Орм.

Ему надо было еще о многом порасспросить ее, а епископу и Ильве — порассказать о многом, что произошло в последнее время в; Дании и об их бегстве от короля Свейна.

— Я сделала одну вещь, — сказала Ильва, — когда Свейн был уже близко и я не знала, смогу ли избежать его: я спрятала ожерелье. Ибо я менее всего хочу, чтобы оно попало в его руки. А потом у меня не было времени забрать его, когда мы спешили на корабль. Это, наверное, причинит тебе горе, Орм, но я не знала, как поступить иначе.

— Лучше получить тебя без ожерелья, чем ожерелье без тебя, отвечал он. — Но это королевское украшение, и я думаю, что его утрата для тебя тяжелее, чем для меня. Где ты его спрятала?

— Я готова тебе это открыть, — сказала она, — тут нет никого, кто станет болтать об этом. Неподалеку от больших ворот есть невысокий пригорок, поросший можжевельником и вереском, сразу направо от дороги, что спускается к мосту, и на этом пригорке лежат рядом три камня в зарослях можжевельника. Два их них большие и глубоко ушли в землю, так что видна лишь их малая часть, а напротив лежит третий, он наклонный и небольшой, так что мне под силу было его сдвинуть. Я завернула ожерелье в полотно, полотно в кожу, и положила под камень. Тяжело мне было оставить его там, это ведь было у меня единственное, что осталось от тебя. Но там, мне кажется, оно спрятано надежнее, чем если бы оно отправилось со мною в чужую страну, потому что на тот пригорок никто не ходит, даже коровы.

— Я вспоминаю те камни, — сказал брат Виллибальд. — Я там бывал и собирал тимьян и кошачьи лапки, когда готовил лечебный сбор от болезней горла.

— Быть может, и хорошо, что ты спрятала его за валуном, — сказал Орм. — Хоть и трудновато будет, верно, забрать его назад; из-под самого волчьего логова.

Облегчив сердце этим признанием, Ильва сделалась еще веселее и внезапно кинулась на шею епископу и засунула миндаль ему в рот и принялась умолять его прочесть над ними молитву и обвенчать их прямо тут же и сейчас. Епископ, которому орех попал с перепугу не в то горло, замахал обеими руками.