Рыжий сводник для убежденного холостяка

появилась на столе.

Последующие минуты прошли в молчании. Никто из мужчин не проронил ни слова, пока на донышке не

показалась кофейная гуща. Даже Филя молчал, поглядывал то на гостя, то на хозяина. Глаза у котенка

слипались, но упрямство брало верх.

– Где у тебя тут покурить можно?
– спросил Грабовский.

– Квартира съемная, так что лучше на общей площадке, если датчиков пожарных нет.

Профессор о чем-то подумал, почесал густую бороду и пошел за курткой. Через минуту из коридора

послышался его голос.

– Пошли на крышу. У вас дом на горке, вид на город будет хороший.

Киру ничего не оставалось. Понимал, что условия здесь ставит не он.

С крыши девятнадцатиэтажного дома вид действительно был впечатляющим. Целый район лежал как на

ладони, правда, из-за снегопада видимость оставляла желать лучшего. Но они не видами наслаждаться

пришли.

Возле верхушки лифтовой шахты, что у самого края дома, находилась странная металлическая

конструкция. Сидеть на ней было хоть и неудобно, но все-таки лучше, чем стоять. Оба, не сговариваясь, присели на переплетенные железные прутья.

– Что у вас с Василисой? – без предисловия спросил Грабовский.
– Только честно говори.

– Да как тебе объяснить, я еще и сам не могу понять, - Кир тяжело вздохнув, запахнул тонкую куртку

поплотнее.
– Она мне дорога. Очень. Не знаю, может, это та самая любовь...

– Страшное это слово!
– тряся головой, прошептал профессор.

Кир улыбнулся. Приятно радовало, что не ему одному от этого слова становилось не по себе.

– Любовь... А что такое любовь? Словечко-то затасканное вдоль и поперек, - профессор стряхнул пепел с

сигареты и продолжил.
– Им обычно нормальных мужиков пугают и глупых баб соблазняют. Вот я для себя все

иначе вижу. Это кайф от прихода домой, удовольствие от блинчиков утром в субботу, готовность смиряться с

дурным настроением в критические дни и щенячья радость, когда в пузе любимой толкается твой собственный

карапуз.

– А как же ухаживания? Конфетно-букетная хиромантия?

– Ухаживания нужны, только когда стоит вопрос доступа к телу! – вздохнул профессор.
– Рестораном

можно обмануть разум, да и то ненадолго. Душу трюфелями не обманешь, тем более Васькину, раненую...

Кир уселся поудобнее. Впереди маячил очень долгий разговор. И дело было не в последней фразе

профессора. Атмосфера казалась такой, пронзительно-искренней. Медленный снегопад, тусклые огни фонарей, редкие одинокие машины на кольцевой недалеко.

– Саша, давай уже. Я готов, - просто сказал он.

Снег медленно кружился перед самыми лицами и таял на щеках. Кир не прятал лицо, почему-то сейчас это

было нужно. Холод пробирал сквозь одежду, заставлял подрагивать и чувствовать себя живым.

Грабовский достал очередную сигарету, прокашлялся и начал.

– Три года назад произошло одно некрасивое событие, отголоски которого по сей день ломают девочке

жизнь, - он тяжело вздохнул, но продолжать было надо.
– Тогдашний Васькин ухажер несколько переборщил с

ухаживанием. Сильно переборщил. Девочка уже спала и видела себя в белом свадебном платье с длинной

48

кружевной фатой. Она была настолько счастливой, что мы, олухи, даже не присмотрелись к некоторым

странным деталям.

Подумав немного, профессор, сделал первую затяжку.

– Она с Олегом встречалась полгода, но вместе они не жили. Ухажер регулярно мотался в командировки по

заграницам, возвращался всегда с дорогими подарками и надолго затаскивал ее в койку. Ваську в те полгода

было не узнать. Как она расцвела! У меня заочники толпами ей конфеты таскать начали. Счастливая женщина

– это ведь самый соблазнительный фрукт на свете. Она всех отвергала и летела как сумасшедшая по вечерам

домой, ждать. А однажды у него задержался самолет. Буря была, январь. Василиса, недолго думая, сама

поехала в аэропорт на машине. В общем... На двадцатом километре ее старушку занесло. Скорая приехала

вовремя, но из реанимации нашу девочку три дня не выпускали. Мы с Викой по очереди дежурили в больнице.

Этот не пришел ни разу. Я потом по своим каналам стал узнавать, где он. И вот это любопытство я до сих пор

простить себе не могу.

Грабовский рассказывал, а Кир курил. Он сам не заметил, как тоже вытащил сигарету, зажег и сделал

первую большую затяжку. В душе все переворачивалось. Зная Василису, представить те события было

несложно. Отчаянная, молодая, влюбленная девушка. Финала истории он еще не знал, но кулаки уже зудели.

Три года назад, точно в такой же январь, в больницу к пострадавшей девушке пришел посетитель. Он был

без цветов и традиционных апельсинов. Вместо радости или сочувствия в его глазах плясали огоньки ярости.

Девушка сразу узнала своего любимого, только вот слова, которые он произнес, все никак не могла понять.

Закрыв за собой дверь, Олег обрушил на слабую больную целый шквал упреков и оскорблений. Он рвал и

метал полчаса, пока она, обливаясь слезами, молча слушала. Оказалось, друзья Грабовского перестарались и, найдя пропажу, позвонили ему домой, сообщить, что любимая девушка в больнице. Трубку подняла законная

жена. Что было после этого - догадаться не сложно. Олег винил во всем Василису, и никакое ее состояние не

тревожило некогда любящего мужчину.

После разговора девушку отвезли в операционную. Потом опять была реанимация. Еще два дня кошмара.

Врачи боролись за жизнь больной против ее собственной воли, привязывали руки и ноги к кровати, чтобы не

сбивала капельницы и датчики. После выписки год на транквилизаторах и антидепрессантах. Профессор лично

выдавал ей клоназепам по полтаблетки в день, а остальное прятал. К тому времени Вика уже разбежалась с

недоумком мужем, и девочки зажили вдвоем.