Ржа

Тот сидел на кочке и нехорошо ухмылялся, не отводя взгляда. Его верхняя губа медленно поджималась вверх, превращая улыбку в волчий оскал.

Алешка испугался. Ему показалось, что его воины сейчас будут драться по причине, которую он никак не может уловить в их словах. Поэтому он встал посреди круга, еще не понимая, что хочет сказать.

— А я индеец! — вдруг выпалил он неожиданно для самого себя.

Все тихо уставились на него снизу вверх. Он молчал, соображая.

— А ты, Пашка, кто?

— Я — украи… — Пашка быстро все понял. — Я индеец, конечно.

— А ты, Коля, индеец?

— Индеец, — смущенно буркнул Коля.

— А вы оба?

— Индейцы, индейцы, не переживай… — Дима резко откинулся на спину в сухую траву и раскинул руки. — Ирокезы, сиу и даже немного последние из могикан.

— А я просто индеец, — прожевал слова Спиря. — Я не могикан.

— А ты, Дуди, индеец? — спросил Пашка у шамана.

— Дуди! — ответил шаман.

— Вот видите, он тоже индеец, — хихикнул Пашка, и вслед за ним расслабленно засмеялось все племя.

18

— Да не бойся ты, никто тебя не тронет. Куришь?

— Нет!

— Врешь. Как же индейцу не курить?

Прыгун сидел за столом в маленькой кухоньке. На нем был тесный школьный китель и куцые брючки. Молодое тело не помещалось в детской униформе — выпирало костистыми плечами, торчало длинными голенями из штанин. Сальные волосы топорщились в художественном беспорядке и свисали на лоб, отчего враг иногда напоминал болонку. Пашка посматривал на него искоса.

— Садись нормально… Сала хочешь?

Десятиклассник встал, распахнул дверцу холодильника, стоявшего тут же у стены, на расстоянии вытянутой руки. В холодильнике было совершенно пусто. Прыгун открыл морозильную камеру и вынул оттуда шматок сала с кулак величиной. Больше там ничего не было. Он аккуратно прикрыл дверцу, положил сало на стол, достал из кармана складной ножик и принялся стругать замороженный жир. Запахло чесноком.

Пашка сидел на шатком стуле и смотрел на шустро снующий вверх-вниз ножик.

— Ты извини за прошлый раз, — вдруг искренне и просто сказал Прыгун, откинув движением головы пряди с лица. — Мы думали, ты наши вещи взял. А нам очень нужны они были.

И снова застучал ножиком по столу. Придвинул к Пашке наструганное полупрозрачными ломтиками сало.

— Чай будешь?

— А хлеб? — спросил Пашка.

— А хлеба нет, — Прыгун пожал плечами.

Отвернулся, пошарил глазами по кухонным полкам и развел руками:

— Знаешь, и чая тоже нет.

Они одновременно посмотрели на сало. Пашка взял один кусочек и откусил. Было, на удивление, вкусно.

— Я тебя сегодня напугал, наверное, — Прыгун продолжал говорить в том же доверительном тоне. — Ты бы убежал, если бы я тебя просто позвал. А куда ты щенков собирался нести?

— Не знаю, — мотнул головой Пашка. — Их Пасюк топит все время. А мы спасаем.

— Сколько спасли? — заинтересованно вытянул шею Прыгун.

— Нисколько, — угрюмо ответил Пашка и откусил еще кусочек сала. — Без хлеба как-то не очень…

— А ничего, — закивал головой дружелюбный враг, — ты кусай помаленьку, и будет почти как с хлебом.

— Я кусаю, — уныло протянул Пашка.

Ему вдруг стало грустно-грустно.

— Да брось ты! Подумаешь, щенки! Никуда они не убегут, — Прыгун потянулся через стол и хлопнул первоклашку по плечу. — Я дам тебе денег, и ты купишь им мяса. Тебе родители деньги дают?

Пашка помотал головой.

— Вот, — длинная рука бросила на стол синенькую пятирублевку. — Этого тебе на неделю хватит. А когда закончится, еще приходи.

Пашка недоверчиво посмотрел в смеющееся лицо, которое еще недавно казалось ему воплощением самого жуткого страха. Недавний враг скалил зубы в щедрой усмешке.

— Бери, бери.

Пашка взял. Купюра с хрустом сложилась в ладони и проследовала в Пашкин карман.

В прихожей этой странной пустой квартиры вдруг щелкнул дверной замок, хлопнула дверь, и в кухню, не разувшись, вошел незнакомый парень лет восемнадцати, прислонился к косяку и дружелюбно глянул на Пашку прозрачными серыми глазками.

— Слышь, Попрыгун, а это кто? — спросил он, длинно растягивая звуки.

Пашка даже усмехнулся — насколько точно он угадал кличку.

— Это Пашка, у него с нами дела, — представил Прыгун их друг другу. — А это, кстати, тоже Пашка, он в Москве часто бывает, в Новосибирске, в Казахстан ездит.

— Держи, партнер! — прозрачноглазый Пашка кинул на стол несколько маленьких цветастых коробочек. — Это жвачка. Американская. Угощайся. Или ты закурить хочешь?

Он достал из кармана джинсов пачку «Опала» и протянул Пашке. Пашка вынул одну сигарету. Вздохнул.

Унести щенка было легко. Труднее — спрятать. Пасюк мог забраться куда угодно: за три Пунькиных беременности он изучил все секретные укрытия, лазы и маршруты дворовых пацанов. Алешке предстояло еще одно нелегкое решение. Он смотрел на слепого, тонко попискивающего, розовоносого щенка и почему-то вспоминал детский сад. Это было его совсем недавнее и в то же время бесконечно далекое прошлое — доброе, страшное, поучительное и бессмысленное.

Он вспомнил, как в средней группе они играли в войну. Собственно, в войну они играли все время. Воевать, конечно, должны были красные, они же «наши», и фашисты. Иногда вместо фашистов были белогвардейцы. Главная сложность игры заключалась в том, что никто ни разу не пожелал стать хотя бы на полчаса немцем или беляком. Каждый хотел быть только красным. После долгих споров всякий раз происходило одно и то же. Красные делились на две части и начинали боевые действия друг против друга. При этом обе стороны искренне считали противников фашистами и яростно отрицали собственную фашистскую сущность. С криком «за красных!» с деревянными саблями и знаменами в руках они сходились в безжалостной схватке под детсадовским портретом дедушки Ленина. Убитые герои падали наземь, как созревшие яблоки в бесконечно далеких южных садах. Алешка тоже был красным, но поверить до конца в игру не мог и потому рубил фашистов с неохотцей. Его мучила неопределенность.

— Ведь если они красные и мы красные, то чего же мы друг друга убиваем? — вопрошал он своих товарищей.

Но те были живыми, общительными детьми, и процесс игры увлекал их гораздо больше отвлеченных рассуждений.

Однажды Алешка не стал играть в войну. Он стоял в сторонке и смотрел, как сходятся два красных отряда, упоенные яростью предстоящего побоища.

— За Ленина! — крикнул боец в одной партии красных.

— За Ленина! — подхватили его мальчишечьи голоса с обеих сторон.

И застучали деревянные сабли, повалились на ковер, истекая воображаемой кровью, убитые командиры, комиссары, комсомольцы.

В этот момент Алешка принял решение и крикнул как только мог громче:

— А я за Гитлера!

Буря битвы мгновенно смолкла. Комсомольцы в съехавших на одно ухо бумажных буденовках смотрели на него пустыми командирскими глазами. Мертвые поднимались, чтобы узреть невиданное. Тишина опустилась на детсадовскую группу.

— Я за Гитлера! — повторил Алешка, ожидая нападения, смертельной и стремительной атаки озверевших конников, безжалостного звона придуманных шашек.