С двух берегов

Цветовод Хубе интересует меня не как заключенного № 68035, а как историка, потеснившего чувство слепой ненависти, чтобы дать место зрячей тревоге. Он любопытен во многих отношениях. На его примере видно, с каким запасом прочности создавалась система спасения будущих теоретиков и практиков неонацизма.

Еще задолго до 1945 года самые дальновидные из подручных Гитлера понимали, что катастрофа неизбежна. Они еще кликушествовали вместе с фюрером, еще расстреливали и вешали сомневающихся в победе, а сами готовились к переходу в подполье, создавали финансовую базу, примеряли маски, придумывали новые лозунги, искали новых покровителей.

Они даже перестарались. Они готовились к более длительным и трудным испытаниям. Знать бы им, что не пройдет и пяти лет после капитуляции, как нацисты начнут объединяться под разными вывесками, а эсэсовцы станут устраивать легальные сборища. Может быть, они и не затрудняли бы Герзига рискованным кладбищенским маскарадом.

Хубе всегда любил цветы, но не всегда был старшим инспектором ВФХА. Начинал он с меньшего и за короткий срок сделал умопомрачительную карьеру — уж очень был старательным и способным служакой.

Степан столкнулся с ним еще в 1941 году, вскоре после пленения. Пожалуй, ни о ком он не говорил с такой ненавистью, как об адъютанте начальника, лагеря, молодом Гансе Эрвине Хубе.

У адъютанта было много свободного времени, и он развлекался как мог. Он очень любил цветы. Пеплом сожженных людей он удобрял цветники, которые разбил у домов, где жило начальство. Он уже тогда хорошо разбирался в цветоводстве, и клумбы пестрели до поздней осени. Корзины с лучшими экземплярами он посылал своей любимой жене.

Еще Хубе любил изобретать. Стоявшие в его кабинете никелированные тиски для раздавливания пальцев приводились в движение специальным механизмом. Каждый палец можно было раздавить отдельно, а при желании — и все сразу. Он же придумал капельницу с подогревом. Капали в нос. Простую воду, но нагретую до точки кипения. После двадцатой капли допрашиваемый сходил с ума, и его убивали, как непригодного к работе.

Все это и многое другое из далекого прошлого стало известно не сразу. Я не искал Хубе, потому что считал его покойником. Но остались в живых многие свидетели. Они прослышали о денацифицированном и процветающем предпринимателе Хубе и стали писать прокурорам. Писали из Варшавы, Белграда, Вены, даже из Мюнхена. В ФРГ образцовый правовой порядок. Там очень внимательно и долго изучают каждый документ. Там очень чутко относятся к каждому обвиняемому и боятся причинить ему лишнюю боль.

Следствие тянулось четыре года. Хубе даже попытались взять под стражу, но он внес залог в тридцать тысяч марок, и его отпустили, дабы не захирела торговля цветами, украшающими жизнь.

Франц оказался в центре событий. Со свойственной ему энергией он подталкивал тяжелую колымагу боннской Фемиды, переписывался со свидетелями, находил новых, консультировался с юристами, информировал многих журналистов, сохранивших интерес к такого рода делам. Довести Хубе до тюрьмы он теперь считал делом чести, делом, порученным ему Степаном.

Когда наконец день процесса был назначен, он известил меня. Но приехал я зря. На первом же заседании председатель суда объявил, что «судопроизводство откладывается на неопределенное время ввиду неблагополучного состояния здоровья подсудимого». В этом не было ничего удивительного или неожиданного. Весь состав суда, включая знаменитого защитника, еще не так давно служил в органах гитлеровской юстиции. Мы видели, как фрау Хубе поцеловала в лоб своего мужа и бережно повела к машине. Она села за руль, и, они уехали. Немногие зрители и журналисты, пересмеиваясь, двинулись к выходу.

В тот же день Франц получил два анонимных письма, угрожавших ему смертью, как «большевистскому агенту, пачкающему родное гнездо». Таких писем у него немало. Никому из домашних он их не показывает и подшивает в отдельную папку. Он продолжал методичный нажим, написал протесты в высшие инстанции. Некоторые показания свидетелей, поданные в письменном виде, были опубликованы в зарубежной печати.

В Бонне стараются соблюсти чувство меры. Когда наглость и цинизм следственных органов переходят ту невидимую грань, за которой начинаются прямые аналогии с Третьим рейхом, следует команда: соблюдать декорум. Через пять месяцев было объявлено, что состояние здоровья подсудимого улучшилось и судебное заседание возобновляется.

Нужно было иметь нервы из нержавеющей стали и ртуть в жилах вместо крови, чтобы спокойно слушать, как протекал этот процесс. Судей не интересовал тот период деятельности Хубе, когда он служил в ВФХА. Считалось, что этот вопрос был исчерпан во время денацификации. Организация массовых убийств, инспектирование лагерей, обучение и поощрение палачей — все это оставили за рамками обвинительного заключения. Ведь гуманнейшее западногерманское правосудие даже не знает такого понятия, как «военный преступник». Военный может быть только героем, и что бы он ни делал на территории противника, это не может быть преступлением.

Итак, речь шла о том, мог ли такой респектабельный человек, верный слуга отечества, как Эрвин Хубе, лично совершать убийства ни в чем не повинных людей, или не мог.

Сам Хубе отрицал все. В его обязанности адъютанта входила только забота о физическом здоровье и культурном обслуживании заключенных. В представленных его защитником документах можно найти похвальные отзывы о созданном им хоре и о концертах, которые регулярно устраивались в лагере.

Чтобы поддержать жизненный тонус работавших людей, он, Хубе, устраивал оздоровительные вольные движения (я вспомнил: «Бам! Прыжок! Бам! Прыжок!»). А главное, чем он занимался, это разведение цветов. Он стремился украсить однообразный ландшафт лагеря и порадовать заключенных ароматами расцветающих роз. Не случайно и в настоящее время посвятил он свою жизнь цветоводству.

Когда прокурор отвлекал его от цветов к фактам насилия, убийств, издевательства над беззащитными людьми, он возмущенно утверждал, что все эти факты — злостный вымысел врагов Германии. Он заявил, что считает себя глубоко оскорбленным предъявленными обвинениями и привлечет зачинщиков процесса к ответственности за клевету.

Приведу только несколько коротких записей допросов отдельных свидетелей.

Допрашивали старушку, приехавшую из Польши. Она видела, как Хубе убил женщину на глазах ее мужа.

А д в о к а т. Какого числа и какого года случилось происшествие, о котором вы рассказываете?

С в и д е т е л ь н и ц а. 14 сентября 1941 года.

А д в о к а т. Скажите, свидетельница, помните ли вы, что произошло 14 сентября не 1941, а прошлого, 1963 года?

Старушка мучительно пыталась что-то припомнить, но только растерянно пожала плечами.

А д в о к а т. Не можете. Не кажется ли вам странным, что события почти двадцатипятилетней давности вы помните ясно, а то, что случилось всего год назад, выпало из вашей памяти?