С Ермаком на Сибирь (сборник)

— Посмотрите, дядя Ваня, — сказала Фанни, показывая свою руку с кровавыми пятнами, мокрую от конского пота с налипшими на нее темными волосами, — всю руку в кровь разорвала поводом. Даром что поводок у меня лучшей работы, совсем мягкий.

— Вы сумасшедшая, — сказал Иван Павлович. Фанни засмеялась.

— А ваш Красавчик-то и близко не мог подойти к Мурзику и особенно Аксаю, — хвастливым тоном мальчишки сказала она. — И что за глупое имя Красавчик! Неужели вы лучше не нашли?

— Ну и Мурзик, по-моему, не лучше, — парировал Иван Павлович.

— Вы правы… Я согласна. Это Царанка его так назвал. У нас на зимовнике была собака Мурзик, и Царанка ее очень любил. Но я буду ездить на Аксае. Он сильнее и наряднее. Вы посмотрите, какой узор у него на крупе. Точно леопард, а не лошадь. И пятна, как от тени листьев. Отчего это так? Но очень красиво. Вы знаете, когда он наестся овса и вычистится, у него рубашка будет замечательно красива.

— Да, добрая лошадь, — сказал Иван Павлович, несколько обиженный замечанием насчет Красавчика.

— А вы все-таки бука, — кокетливо сказала Фанни. — Ну попробуемте пойти рысью. Смотрите, идет. Ах, какая рысь. Вот никогда бы не поверила, что у такой маленькой лошадки могут быть такие движения.

— Торгаутские лошади считаются в китайском Туркестане лучшими лошадьми, — сказал наставительно Иван Павлович.

— Ах, дядя Ваня, я хотела бы достать отличного туркмена. Говорят, они рослы и резвы, как чистокровная английская, а нарядны, как араб. Ах, если я разбогатею, я заведу себе завод, где будут самые лучшие в мире лошади. И сама буду скакать на них. Я слыхала, что в Ташкенте скачет одна барышня и берет призы. Правда?

— Да. Это Елена Петровна Петракова, дочь генерала.

— Завидую ей.

— Ну вам-то нечему завидовать.

— Почему?

— Да делаете все, что хотите.

— И отравляю вам жизнь, наслаждаясь своей волей.

— Нет. Но я ужасно за вас волновался.

— Милый дядя Ваня. Помните о равноправии.

— Но я мог бояться и за товарища.

Они перевели лошадей на шаг и въезжали на пост, где казаки с нетерпением ожидали возвращения лихой девушки.

Фанни, перед тем как слезать, повернулась к Ивану Павловичу и сказала: «Спасибо, дядя Ваня, на добром слове…»

И это ласковое слово, точно солнечным теплом, согрело одинокую душу Ивана Павловича.

VIII

Фанни каждое утро уезжала вдвоем с Царанкой. Она ездила на Аксае, на котором красиво сидела в полной гармонии с лошадью. Куда она ездила, она не говорила. Но пропадала надолго, до самого обеда.

На вопрос Ивана Павловича, куда она ездит, она ответила: «На Кудыкину гору», — а потом, точно стыдно ей стало грубого ответа, добавила: «Тренирую лошадь».

Ее лошади от работы, корма и заботливого ухода, которым их окружил Царанка, стали блестящими, статными и красивыми. Им завидовали казаки поста.

Но она не тренировкой лошадей была занята. Она ездила с какой-то определенной целью, она что-то делала, потому что ездила с сумами на седле, и эти сумы Царанка таинственно приносил в ее комнату. Сумы были тяжелые.

По ее подвижному живому лицу Иван Павлович всегда знал, что у нее — была удача или нет. Но она ревниво берегла свои секреты. А он не допытывался. Да и какое ему дело?! Он так был рад, что установились до некоторой степени товарищеские отношения, и ему казалось, что им обоим удалось взять верный тон во время обедов, ужинов и бесед. Мучило только одно. Что «говорят» теперь и в Джаркенте, и на Тышкане, и в Хоргосе, и в Суйдуне — словом, везде. Ничего не было. Жил в одном доме с ним сорванец-мальчишка, но говорили, должно быть, черт знает что. И Ивану Павловичу жаль становилось милую Фанни…

Так прошло две недели. Создалась привычка, и, когда Фанни опаздывала к обеду, Ивану Павловичу было беспокойно и скучно и он ходил взад и вперед по веранде, мурлыкал какую-то песню и все посматривал на горы, ожидая увидеть ее серый кафтан и папаху…

В комнату ее он никогда не входил. Она прибирала ее сама.

— Я еду на четыре дня, — сказала ему однажды Фанни.

— Ваше дело, — сухо сказал Иван Павлович.

— Да. Но говорю, чтобы вы не беспокоились.

— Я не беспокоюсь. У меня на это права нет.

— Будто?

Он не допытывал, куда она едет. Почему-то решил, что в Джаркент за покупками.

Ему было скучно эти четыре дня. Недоставало темных от загара маленьких ручек, наливавших ему его большую чашку чаем и подававших ром, недоставало ее мальчишеской усмешки, ее легких движений и аромата ее волос. Вечера казались скучными, и не тянуло смотреть с веранды на темное небо и яркие звезды. Даже по ее кабардинской шапке и винтовке, исчезнувшим на эти дни с гвоздя в его кабинете, он скучал.

Да, — стыдно было Ивану Павловичу в этом сознаться, — но он хандрил в отсутствие Фанни…

Она приехала еще более загоревшая. Ее волосы стали светлее и больше отдавали в золото, чем в каштан. Солнце пустыни не шутит. Она была пыльная, усталая, но по сверкающим глазам Иван Павлович заметил, что счастливая.

Она пошла купаться в Кольджатку, захвативши с собою тонкий шелковый халат и туфельки, и через час возвратилась, сверкающая свежестью, неся в руках кафтан, шаровары и сапоги.

— Ну и прожарилась я в этом костюме, — воскликнула она, поднимаясь на балкон. — Что же, вы недовольны, что я вернулась?

— Нет, Фанни… — он ее первый раз так назвал.

— Будто? — с сомнением покачивая головой с мокрыми волосами, небрежно скрученными большим узлом, сказала Фанни.

Они пообедали молча. После обеда она сказала:

— Дядя Ваня, я хочу с вами посоветоваться. Пойдемте ко мне.

Он не узнал теперь убогую комнату для приезжающих.

Ковры и вышивки, кисейные занавески, бриз-бизы на окнах, роскошное покрывало на одеяле и на подушках — это все было женское. Но стол и ящики подле стола и полки в углу, заваленные книгами и кусками каменных пород, — это уже было от того самоуверенного «мальчишки», который непрошеным гостем явился к нему на пост.

Большой букет альпийских горных цветов, набранный на плоскогорьях, стоял в глиняном дунганском кувшине, а рядом лежали молотки, маленькие кирки и ломики заправского минералога или золотоискателя.

Стоя у окна, освещенная яркими лучами, она брала куски камней со стола и подавала их один за другим Ивану Павловичу.

— Что вы скажете насчет этого? — протягивая большой полупрозрачный кусок нежного розового цвета, сказала она.

— Это розовый кварц.

— А это? — и она протянула ему кусок почти черного минерала, похожего на стекло.