С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции

«У меня сейчас масса драм. Если бы я даже захотела быть с Маяковским, то что стало бы с Илей, и кроме него еще есть 2-й. Заколдованный круг.

…Не забывай, что твоей маленькой доченьке уже 22, и что немногим женщинам за их долгую жизнь выпадало столько раз быть любимыми, как мне за мою короткую. (Это я унаследовала от тебя. Здесь у меня репутация “femme fatale”)».

Итак, молодая манекенщица гордится своей репутацией роковой женщины, подлинной или мнимой. Мемуары Нины Берберовой растиражировали тогдашнюю любимую фразу парижской красавицы-модистки: «А у нас в Пензе лучше». (Не вполне, впрочем, искреннюю, ибо с Главным Поэтом Пензы и окрестностей вернуться в его лучший из миров она отказалась).

Знаменитый дядя написал портрет знаменитой племянницы, вскружившей голову Маяковскому

Надо отдать должное ее чутью: она ощутила опасность, исходящую от Лили Брик, подчиненность Маяковского этой женщине, а может, и Тому, что стояло за этой женщиной. Она не зря опасалась…

Маяковский собирался снова приехать в Париж для нового сватовства, но тут супруги Брик (Лиля и Ося), озабоченные угрозой потери главного кормильца семьи, спохватились и познакомили Маяковского с Норой, а заодно, вероятно, помогли поэту перейти в категорию «невыездных» (каковая резкая перемена в его социальном статусе не могла не ввергнуть поэта в пучину далеко не напрасного страха, который сами знаете, к чему привел…). Ну, а Татьяна Яковлева вышла тем временем замуж за Бертрана дю Плесси («без любви», но зато за «графа»). Позднее, пройдя весь извилистый путь «роковой женщины», она уехала с Александром (отныне Алексом) Либерманом в США, где Алекс стал одним из столпов журнала «Вог», а она, забыв «левые» парижские компании, стала «русской аристократкой» в изгнании. Судя по интервью, которое Алекс дал своим американским жизнеописателям, Александра Яковлева он не переваривал, как, впрочем, и прочих былых любовников своей матери. К тому же Либерман, в дополнение к своему высокому издательскому посту в мире высокой моды, считался также видным художником-абстракционистом и скульптором-инсталлятором (конечно, по уши занятый менеджментом, он успевал делать чаще всего лишь эскизы абстракций и схемы нагромождения гигантских железных труб, а сами художественные и строительные акции осуществляли за него работяги), так что блистательный рисовальщик, мастер реннесансной традиции, неоакадемик Яковлев мог, как легко догадаться, лишь раздражать авангардиста Алекса, который отзывался об этом, столь знаменитом в художественных кругах Парижа мамином любовнике весьма недоброжелательно. И напрасно… Щедрый дядя Саша не только вытащил племянницу из голодной Пензы, но и написал хороший ее портрет.

И после родов, развода и автомобильной катастрофы знаменитая племянница Саши Яши была неотразима

Нельзя не упомянуть и еще об одном женском портрете, написанном Александром Яковлевым в судьбоносном 1924 году. Модель его не нуждается в нашем представлении: это была великая балерина, сама Анна Павлова… Со слов Татьяны Яковлевой, биографы ее мужа и ее дочь-писательница довели до сведения потомков, что у победоносного Саши Яковлева был роман не только с Татьяниной свекровью, но и с величайшей танцовщицей подлунного мира… Впрочем, поостережемся верить на слово великой выдумщице Татьяне, любившей приговаривать, что удачная выдумка не грех. Был ли великий роман у художника с великой балериной или его не было, одно очевидно: задумав заказать свой портрет, великая Анна Павлова из тьмы-тьмущей парижских живописцев выбрала именно Сашу Яшу, а верный друг Саша Яша позвал на сеансы позирования Ваську Шухаева. Современный искусствовед (В. Бабняк) дает высокую оценку яковлевскому портрету Анны Павловой:

А. Яковлев. Портрет Анны Павловой

«Портрет изображает великую балерину в рост, одетой в тунику, в изящном танцевальном движении. Почти профильное положение слегка наклоненной головы с устремленным вниз взглядом придает образу характерную печальную грациозность в духе высокой мелодрамы. Медально-чеканная трактовка форм подчеркивается эмалево-гладкой фактурой живописного слоя в гамме локальных зеленовато-вишневых тонов. Позади стройной фигуры величавым маршем уходит ввысь пустынная мраморная лестница с могучей колоннадой в стиле так любимого художником классицизма».

Блистательная пара — Саша Яковлев и Анна Павлова в замке герцогини Грамон в Великобритании

Этот знаменитый портрет Павловой кисти Яковлева принадлежал когда-то подруге Анны Павловой балерине Пьянковой, которая завещала его Третьяковской галерее. Остановитесь перед ним, гуляя по Третьяковке… Он был, кстати, одним из довольно многочисленных «балетных» портретов Яковлева, среди которых можно припомнить портреты Т. Рябушинской, Т. Тумановой, Т. Григорьева, Л. Мясина, Н. Бороновой…

Что же до шухаевского портрета Анны Павловой, то за него заплатили совсем недавно на аукционе в Лондоне сумму, превышающую все прижизненные продажи бедного Васьки вместе взятые (больше полмиллиона фунтов)… Ах, жить надо очень долго, дорогие читатели!

Ну, а тогда, осенью 1924 года, на долю неутомимому Саше Яковлеву выпало самое знаменитое, самое главное путешествие его жизни. Он отправился штатным художником с африканским автопробегом фирмы «Ситроен» (который называют также «черным круизом»).

В середине октября автомобили на гусеничном ходу были отправлены морем из Марселя в Африку, а 28 октября 1924 года все восемь машин вышли из Коломб-Бишара к югу — по берегу речки Саура, через оазисы Бени-Абес, Адрар и Таурарт, через пустынные поля Танезруфта. В седьмом автомобиле (с эмблемой «Кентавр»), где везли также все художественные принадлежности, находились Александр Яковлев и его шофер де Сюдр. В других автомобилях разместились руководитель экспедиции — Хаардт (автомобиль «Золотой жук»), фотограф и киношники (автомобили «Восходящее солнце» и «Крылатая улитка»), в пяти остальных — врач, механик и прочие участники экспедиции.

Экспедиция должна была послужить рекламой автомобильной фирме «Ситроен», испытать автомобили на полугусеничном ходу, произвести киносъемки и зарисовки, а также этнографические и экономические наблюдения в глухих, малознакомых европейцам районах Африки. Яковлев был приглашен престижной экспедицией в качестве художника-этнографа.

Конечно, выставка дальневосточных работ Яковлева наделала в 1920 году немало шума в Париже, но кто все-таки подсказал Хаардту и Андре Ситроену взять в экспедицию художника, а главное — выбрать из бесчисленного множества парижских художников именно Сашу Яковлева, этого мы не знаем (и может, уже не узнаем). Мне доводилось беседовать об этом с красавицей-парижанкой из XVI округа Парижа Каролиной Хаардт де ля Бом. Она приходится внучкой начальнику двух ситроеновских экспедиций Жану-Мари Хаардту (Гаардту), который за месяцы автопробега сделался близким другом Яковлева. Красавица Каролина унаследовала от деда богатейшую коллекцию работ Яковлева, изучала историю искусства и биографию деда, работала при ЮНЕСКО и Географическом обществе, организовывая выставки искусства (одна из них как раз и была посвящена последней экспедиции ее деда), печатала книги об искусстве и путеводители. Составляя для издательства «Фламмарион» свой прекрасный альбом «Александр Яковлев, художник-путешественник», Каролина Хаардт де ла Бом привела в тексте альбома рассказ журналиста из бельгийского еженедельника «Почему бы и нет?» о том, как Яковлев зашел по своим делам в какой-то магазин и там как раз готовили эту знаменитую экспедицию. Спросили «Поедешь?» — «Конечно, поеду…» И поехал. Просто, как все гениальное. И до страсти похоже на прочие легкомысленные журналистские байки. Что это был за магазин, финансирующий столь безумно дорогую экспедицию? Кто там был при этом разговоре? С кем шел разговор? О ком речь? Сам Яковлев об этом ничего не сказал журналисту, так что над газетным репортажем витает привычной запах газетной липы…

Художник-корреспондент Александр Яковлев во время «черного круиза»

Конечно, вполне вероятно, что и сам Ситроен, не чуждый интереса к искусству, и Жан-Мари Хаардт слышали о русском художнике Яковлеве и даже видели его работы. Однако, не менее вероятно и то, что кто-нибудь подсказал им идею включения художника-путешественника в число участников экспедиции. Подсказал кто-то из общих знакомых, именно так чаще всего бывает во Франции.

Далеко не весь круг парижских знакомых общительного и обаятельного Саши Яши нам знаком, и все же приходит на ум один весьма влиятельный знакомец — и Яковлева, и Вожеля. Человек этот много страниц своей русской мемуарной книги посвятил своим привилегированным отношениям с руководством «Ситроена». Это все тот же граф Алексей Игнатьев. Два слова о поразительной его эволюции. В годы Первой мировой войны Игнатьев был русским военным атташе в Париже, заказывал предприятиям фирмы «Ситроен» изготовление шрапнели, встречался с прославленным главой «Ситроена» и поддерживал отношения с другими видными людьми из фирмы. После Октябрьского переворота граф, как сообщает он сам в мемуарах, возлагал на «капитал» этих знакомств особые надежды, считая, что именно этот «капитал» даст ему возможность «послужить родине» и себе самому (сделать карьеру в советской разведке). Граф написал об этом в своей книге несколько патетически, но, в общем-то почти откровенно. Понимая, что его хозяевам-большевикам будет приятно убедиться, что и в знаменитом «Ситроене» у них свои люди, и даже в нашумевшей ситроеновской экспедиции у них свой человек, граф предложил старым знакомым из «Ситроена» замечательную кандидатуру. И они не могли не согласиться и с самой идеей, и с выбором графа. Что же до страстного путешественника-художника, то он с радостью принял предложение. Думается, опытный дипломат Игнатьев не спугнул его грубыми намеками, да и какие опасения могли быть у художника, спокойно варившегося все последние годы в просоветском светском котле Парижа? Шпионы, тайны? Да Саша Яша и не видел, скорей всего, какие тайны, кроме тайн африканских религиозных обрядов, сможет он раскрыть в этой широко разрекламированной экспедиции, в пустынях, саваннах и джунглях. На всякий случай он все же никогда не называл имени хорошо знакомого ему графа, завсегдатая Ла Фезандри, так что если бы не откровения самого графа в его мемуарах, нам бы и в голову не пришли бы подобные предположения… Понятно, что в интересах Игнатьева было представить московскому начальству этот свой успех в наилучшем виде, но тут уж вряд ли кто мог его чему новому научить. Мог, скажем, граф донести, что результаты предусмотренных «Ситроеном» испытаний гусеничного хода на африканском бездорожье могут оказаться полезными для военной промышленности, да вообще, что угодно мог нашептать и написать. Будем надеяться, что со временем вся эта переписка всплывет на поверхность и покажется и грустной, и смешной. Смешной, если мы вспомним, что полугусеничный ход для автомобилей уже давно придуман был и испытан именно в Петербурге (еще до танков Первой мировой). Ну да, испытан первым шофером русского императора Николая II, и притом французом. Берусь напомнить об этом, приступая к рассказу о том, как сын первого русского автомоторостроителя Евгения Яковлева художник Александр Яковлев отправился в автопробег по африканскому бездорожью на гусеничном ходу…

Когда князь Орлов покупал у фирмы Лесснер машины для Государя (а император Николай II любил французские машины), князю понравился обслуживавший его сообразительный молодой шофер фирмы Адольф Кесслер. Присмотревшись к нему, князь пригласил его стать первым шофером русского императора с нескромным окладом 4200 твердых русских рублей в год. Для 1904 года и для Парижа это были большие деньги, рубль еще не был тогда деревянным. Ездил Адольф лихо, и государь полюбил лихую езду. Правда, по-первоначалу государь оробел даже и в автомобиле Евгения Яковлева, развивавшем «бешеную» скорость 20 километров в час, но с Кесслером за рулем Государь уже гонял и при 60–70 километрах…