С любовью, Луна!

Но сейчас я не слышу отклика. А только чувствую, как напрягается тело отца под руками.

— Викулёк. Ты чего, дочь? — как-то странно спрашивает папа, наконец-то обнимая в ответ. — Как же ты давно не обнимала меня, моя Викуля. — хрипловато проговаривает, а мне так больно от его слов становится.

Ведь неправда всё это. Обнимала. Буквально неделю назад были в гостях и обнимала!

А здесь…

Но я быстро прихожу в себя и начинаю затаскивать его в квартиру, осматривая коридор.

— Пап, а ты что один? — спрашиваю бодро, стараясь проглотить ком в горле.

— Один. — проговаривает в ответ, но взгляд его показывает всю степень его непонимания сейчас.

— А-а-а, ясно. Мама с внуками осталась, да? Как обычно, спасать их от нерадивых родителей. — начинаю подначивать папу, чтобы разрядить обстановку, но получается всё наоборот.

— Как обычно… — и всё. Папа замолкает и замирает посреди прихожей.

Ага. Значит, Вика, ты полностью охреневшая женщина, которая даже с родителями общаться перестала.

Тогда… думай, думай Вика!

— А давай чай пить, пап? — предлагаю и быстро прячусь за стеной кухни, что отделяет основную зону от коридора. — Дура, дура, дура! — рычу себе под нос, набирая воду в чайник, и начинаю рыскать по всем шкафчикам в поисках кружек и чая. Или хотя бы чего-то, что можно сделать сейчас и занять руки.

Сзади раздаются неспешные шаги папы. Я прямо начинаю ощущать его пытливый взгляд, но вот за его молчание — спасибо. Мне бы тоже сейчас понять, как я должна разговаривать. Да только в голову вообще ничего не приходит.

Я ещё не отошла от ночного «приключения», а здесь ещё одно нарисовалось. Хотя нет! Папа всегда может понять меня… мог! А здесь, скорее всего, не может!

— Так. Ладно! — резко растираю ладошками лицо и поворачиваюсь к папе, который сидит и даже не дышит, наверное. — Чай? Кофе? Хотя лучше чай. Кофе ты не пь… или здесь ты пьёшь кофе, пап?

— Не дочь, я и… здесь кофе не пью. Чай давай. — как-то даже тяжело выговаривает папа, а мне хочется подойти и обнять его. Спрятаться в его объятьях, попросить прощения. За что понятия не имею. Но так хочется, что даже слёзы к глазам подступают.

— Ну, значит, чай. — прохрипела и отвернулась.

Расставляю чашки. Достаю сахар, потом замечаю хлеб и ветчину в холодильнике. Начинаю делать бутерброды. Мне нужно хоть чем-то занять руки, чтобы не начать «пороть горячку».

А в голове колокольный звон! Нереальный шум, который мешает сосредоточиться. И с каждой минутой он становится всё сильнее, заставляя моё терпение трещать по швам. Хотя я думала, что оно у меня сшито капроновыми нитками и не порвётся уже!

— Викулёк. — тихий голос папы врывается как раскат грома в моё сознание, заставляя подпрыгнуть на месте. — Присядь, дочь. Не мельтеши. — и вроде спокойно говорит, но ослушаться желания не возникает.

— Хорошо пап, хорошо. — отвечаю, разворачиваясь и встречаясь с ним взглядом. В таких родным и любимых глаза я вижу непонимание и… боль. — Чай. — решаю оттянуть ещё наш разговор на минутку хотя бы.

— Викулёк. — опять зовёт папа, а мне так больно слышать горечь в его голосе.

В чём огромный плюс материнства? — Ты начинаешь слышать эмоции. В голосе, в слезах, в смехе. Ты учишься различать каждую интонацию. А дети — это первые учителя в таком нелёгком деле!

— Вот твой чай. — тихо проговариваю, ставя кружку напротив, — И бутерброды… с чего вышли. Точнее… это Наде спасибо. Я так понимаю, что она снабжает мой холодильник… Фу-у-у-у-ух! — просто опускаюсь напротив и начинаю нервно растирать лоб, прикрывая глаза. — Я не могу такого говорить, да пап? — поднимаю взгляд на растерянного отца и слышу тихое:

— Не можешь. А ещё… ты губу жуёшь…

— Жую. — еле слышно соглашаюсь, прикрывая глаза.

— Как в детстве. — хрипло закончил, а у меня всё сжалось в груди.

— Пап…

— Ты ведь не моя Виктория Викторовна. — начинает он спокойно, но грустно, — Ты моя Викулёк. Та, которая осталась на тех грёбаных островах. — а руками сжимает кружку, да так, что пальцы его белеют.

— Папа. — опять зову его, но чуть громче. — Что со мной случилось, пап? Как я превратилась в… ЭТО? — провожу в воздухе руками, указывая на себя.

— Совсем ничего не помнишь? — горько спрашивает.

— Нет. Ничего. Я… да даже говорить не буду. Меня уже и так всё достало! А все вокруг ноют и говорят, что меня инопланетяне, бл…ин поменяли!

— Ну-у-у, здесь тяжело не согласиться.

— Да па-а-ап! И ты туда же?

— Поверь мне. Те, кто тебя знают, будут так говорить! Ты не та, кто был ещё неделю назад.

— Неделю назад, я пыталась отмыть кухню от кулинарных экспериментов Ксюхи. — вспомнила с улыбкой это пиршество, но вот голос папы вернул меня назад.

— А Ксюха — это…

— Это моя дочь, пап. Старшая… — начинаю говорить и уже даже не стараюсь сдержать себя.

Выдаю всё как на духу, стараясь не смотреть на папу. Но его взгляд чувствую как живой. Он меня просто сканером ведёт, будто проверяя вру я или нет.

Но когда я дохожу уже до вчерашних приключений, благоразумно опуская «некоторые» детали, и со злостью выдаю всё, что думаю о себе же и своих «подругах», папа поднимается и быстро подойдя просто заключает меня в объятиях.

— Ну всё, всё Вукулёк. Всё! Прекращай. — тихо проговаривает, гладя меня, а я просто выдыхаюсь. Сил нет даже обнять в ответ.

— Пап, я хочу домой. — шепчу тихо. — Я хочу проснуться, а потом пойти и рассказать всё Паше. А после сесть за стол и долго смеяться, вспоминая всё это…

— Эх, девочка ты моя. Как же так? Как же так? — тихо заканчивает, отстраняясь.

Он опять начинает осматривать меня. Внимательно. Даже очень!

— Я не твоя Вика, да пап? — спрашиваю тяжело.

— Нет. — спокойно соглашается, — Ты не моя Вика. Ты моя Викулёк. Та, которая после ссоры с тем… хреном, бросила всё и уехала, оставив нас в…

— Куда уехала? — удивлённо спрашиваю.

— На Кипр.

— Я не уезжала, пап. — тихо проговариваю, а сама вспоминаю тот период жизни.

— Уехала. Ночью собрала вещи и уехала. Хотя мы с мамой, до последнего надеялись, что тебя попустило.

— Так я же…

А что я? Смотрю на своего седого отца, который не изменился особо. Такой же, как и всегда. Высокий, подтянутый, небольшое пузико, но возраст ведь берёт своё. Тёплая улыбка, светлые глаза… такой родной, но такой… не мой. Мой папа так не смотрит на меня.