С любовью, верой и отвагой

Штабс-ротмистр был впереди эскадрона. Унтер-офицеры на флангах взводов и «в замке» [19] изредка покрикивали на солдат: «Равняйсь! Не заваливай плеч! Не трусь!» Лишь в ста шагах от вражеской пехоты Галиоф взмахнул саблей:

— Эскадрон, в карьер! Марш-марш!

Трубачи заиграли сигнал. Лошади, чувствуя отпущенные поводья, понеслись как сумасшедшие на рогатки французских штыков.

Этот момент показался Надежде самым прекрасным, самым восхитительным. Это были секунды полного освобождения и забвения всего мирского и земного. Но только слишком короткие: от команды штабс-ротмистра: «Марш-марш!» — до дружного залпа французской лёгкой пехоты, в ожидании конной атаки свернувшейся в каре.

19

При построении эскадрона в развёрнутом сомкнутом строю в две шеренги «в замке», то есть сзади строя, едут три унтер-офицера и два обер-офицера (Устав конного полка. СПб.,1797. С. 16—18).

Залп грянул. Сверкнул огонь. Просвистели пули. Слева от Вышемирского осел вниз и затем соскользнул под ноги своего коня солдат лейб-эскадрона. Алкид резко взял в сторону, и Надежда, обернувшись, увидела, что солдат лежит на траве с простреленной головой. Его четырёхугольная тёмно-синяя шапка откатилась и треснула под копытами лошади из второй шеренги.

— Матка Бозка, пан Езус! — по-польски завопил Вышемирский, ударил Соловья шпорами и, пригнувшись к его шее, поскакал назад через все поле.

Французская пехота устояла. Коннопольцам не удалось ворваться в каре. Лейб-эскадрон повернул лошадей и помчался прочь, не дожидаясь второго залпа. Строя уже не было, он распался у каре. Но трубачи играли «апель» на другом конце поля. Там же стоял штабс-ротмистр на своём вороном и крутил над головой саблей, подавая знак людям вновь собираться после атаки. Вместо лейб-эскадрона на исходные позиции шёл, взяв пики наперевес, эскадрон ротмистра Казимирского.

Увидев знакомые лица, Надежда придержала Алкида. Чудо как хороши были её однополчане, впервые идущие в бой: спокойные, уверенные в себе, красивые. Казимирский её заметил, их взгляды встретились, и Надежда как будто услышала его голос:

— Ну как, Соколов? Что же такое храбрость, по-вашему?

— Не знаю, господин ротмистр! Но я хочу испытать это снова...

На рыси поравнявшись с первой шеренгой, она повернула коня и пристроилась ко взводу поручика Бошняка. Батовский крикнул ей:

— Соколов, ты куда? Ты зачем здесь едешь?

— С вами. На французов.

— Убирайся! Сие не дозволяется! — Унтер-офицер потянулся за тростью, но она была далеко: темляком зацеплена за крючок на высоком изгибе передней луки, тонким концом просунута под ремень на груди его могучего Грома.

Верный Алкид, чуя, к чему клонится дело, вдруг оскалился на голштинца, и Гром испуганно шарахнулся в сторону, освобождая место. Раздалось заветное: «Эскадрон, в карьер! Марш-марш!» — и дальше Надежда и Батовский уже неслись рядом, колено о колено, под мерный перестук копыт и гул земли.

Всё повторилось как во сне. Минута дикой скачки. Ружейный залп, с треском разорвавший воздух. Недвижный строй пехоты, сверкающий штыками. Поворот назад и широкое поле с травой, примятой множеством копыт. На краю его стоял, готовясь к атаке, третий эскадрон Польского полка с командиром впереди. Надежда здесь никого не знала и присоединилась к всадникам скорее из любопытства и озорства, нежели по здравом рассуждении.

Сокрушить французских егерей удалось лишь с шестого раза, при повторной атаке лейб-эскадрона. Кто-то из унтер-офицеров поднял лошадь на дыбы и в прыжке направил её на солдатский строй. Шеренга синих мундиров сломалась. В открывшееся пространство въехало сразу десятка два кавалеристов. Они начали колоть пиками направо и налево. Французы бросились к лесу, а коннопольцы яростно преследовали их, мстя за свои прежние неудачи.

В эту атаку Надежда пошла, заняв своё обычное место в четвёртом взводе, рядом с Вышемирским. Он приветствовал её радостным возгласом. Они вместе доскакали до каре и въехали в него. Но ненависти к вражеским егерям, убегавшим от всадников, она не испытывала. По её мнению, они сражались мужественно и проиграли в честном бою.

Поэтому, догнав у зарослей двух французских солдат, Надежда не заколола их, а только сбила с ног ударом пики, перевернув её тупым концом вперёд.

— Pourquoi? [20] — крикнул ей один из них, седоусый, со шрамом на щеке.

— Courant! En avantr [21] ! — Она указала на лес.

— Bien. D’accord [22] ... — Он хотел поднять своё ружьё.

— Non! [23] — Надежда коснулась шпорами Алкида, он наступил передними ногами на ружьё егеря, лежащее в траве, и приклад треснул. — Meintenant tu es libre... Courant! [24]

20

Почему? (фр.).

21

Бегом! Вперёд! (фр.).

22

Хорошо. Ладно... (фр.).

23

Нет... (фр.).

24

Теперь ты свободен... Бегом! (фр.).

Солдаты, оставив ружья и оглядываясь на неё, побежали к ближайшим деревьям...

Бой гремел весь день, и коннопольцы ещё участвовали в атаке на батарею, брали штурмом вместе с другими частями авангарда деревню Альткирхен. Но главная задача диспозиции выполнена не была. В штабе Беннигсена вину за это возлагали на генерал-майора барона Сакена, который со своими двумя дивизиями пехоты и отрядом конницы не прибыл на поле битвы в назначенное время. Бенигсен написал рапорт государю, и барона Сакена отдали под суд. Однако впоследствии он сумел оправдаться...

А пока Бенигсену пришлось возобновить боевые действия на следующий день, 25 мая. Ней, отступивший к деревне Деппен и сумевший сохранить основные силы своего корпуса, отчаянно оборонялся. Русские ввели в бой всю артиллерию. Ней перешёл на левый берег реки Пасарги, вновь уведя свою армию от окружения и разгрома превосходящими силами русских.

Коннопольцы были в резерве и сначала до полудня стояли в полной боевой готовности: верхом и с пиками в руках. Затем была дана команда «Слезай», через час после неё — «Рассёдлывай». Стало ясно, что на сей раз генерал Беннигсен в своём споре с маршалом Неем обойдётся без них, и Надежда отпросилась у штабс-ротмистра Галиофа съездить посмотреть, как действует наша артиллерия.

Ничего хорошего из этого не вышло. Не найдя батареи на старых позициях, она поехала от Деппена к Пасарге, озирая поле боя, недавно оставленное войсками, и у реки наткнулась на группу французских мародёров. Они обирали убитых и раненых. В их руках находился русский драгунский офицер в залитом кровью мундире. Не колеблясь ни минуты, Надежда привычно перехватила пику, висевшую за плечом, в руку, крепко прижала её локтем к талии, пришпорила Алкида и ринулась на них.

Один солдат выстрелил в неё из пистолета. Но оружие дало осечку. Тогда мародёры бросили свою добычу и пустились наутёк. Несчастный офицер начал благодарить Надежду за спасение, и она гордо улыбнулась ему в ответ. Но она даже не представляла себе, какие печальные последствия всё это будет иметь для неё.

Во-первых, когда она усаживала раненого на Алкида, драгун упал ей на руку и кровью из раны испачкал её мундир. Полностью отчистить его так и не удалось, пришлось покупать новый.

Во-вторых, для доставки офицера в госпиталь понадобилось отдать Алкида. Она просила вернуть лошадь в Польский конный полк, «товарищу» Соколову. Но никто и не подумал это сделать. Лишь по счастливой случайности Алкид оказался у офицера их полка Подвышанского, с седлом и вальтрапом, но без походного вьюка. Пропали чемодан со всеми вещами, шинель, саква с трёхдневным запасом овса, сухарный мешок с только что полученной недельной порцией сухарей, крупы и соли, а также торба и все принадлежности для ухода за лошадью.