С любовью, верой и отвагой

— Вы думаете?

— Не сомневаюсь в этом. Развитие общества невозможно без участия женщины.

— Вы это где-то прочитали? — спросила Засс, немного удивлённая словами своей собеседницы.

— Ну там же, где и вы. — Надежда пожала плечами. — У Дени Дидро, Руссо, Вольтера...

— О, да они философы. Их дело сочинять научные трактаты. А вы решили жить по чужим, по мужским правилам. Вам будет очень нелегко.

— Да уж! — с какой-то горечью согласилась Надежда и отвела взгляд в окно, где проплывали петербургские пейзажи. — Чего проще — остаться дочкой городничего в Сарапуле. Но теперь не могу... Не могу!

Вторая встреча с царём состоялась в том же кабинете с большим овальным столом. Но на этот раз на нём были разложены не рапорты и письма, а какие-то пакеты. Особый интерес у Надежды вызвал один — большой, из толстой коричневой бумаги, с красной восковой печатью Военного министерства. Александр Павлович, теперь одетый в тёмно-зелёный мундир лейб-гвардии Преображенского полка с красным воротником, был так же ласков и любезен с ней.

— Вы все обдумали?

— Да, ваше величество.

— Вы согласны?

— Да, ваше величество.

— Но отчего же так печально? Мне казалось, я исполняю вашу мечту. Не далее чем десять дней назад вы сражались здесь со мной как львица...

— Я, ваше величество?

— Да, вы. И молили о невозможном.

— Может быть. Но моя прошлая жизнь уходит, и мне жаль её. Я была одна. Но я ни перед кем не отчитывалась в своих поступках и добивалась всего собственными силами. — Надежда прикоснулась рукой к унтер-офицерским нашивкам на воротнике.

Затем она шагнула к императору, медленно опустилась перед ним на одно колено и низко склонила голову:

— Отныне же я во всём завишу от вас, мой великодушный повелитель...

Александр Павлович был тронут таким изъявлением покорности.

Он хотел было положить руку на её плечо, прикрытое белым эполетом, но потом раздумал.

— Встаньте, — мягко сказал он. — Вы преувеличиваете силу моей власти.

— О нет, мой государь, я лишь хочу...

— Скоро вы уедете в полк офицером. — Он не дал ей договорить. — Там вы будете, как и прежде, сами зарабатывать себе доброе имя, уважение начальников и любовь подчинённых. Но знайте, что в трудную минуту вы можете обратиться ко мне за помощью. Я помогу вам, как это сделал бы, ну, скажем... ваш крёстный отец. Потому я и нарекаю вас по своему имени — Александром Александровым. Отныне и навсегда!

Он торжественно простёр к ней руку с широко расставленными пальцами, совсем как это было изображено на памятнике его прапрадеда Петра Великого. Надежда тихо повторила:

— Я — Александр Александров. Отныне и навсегда.

Государь вернулся к столу, взял коричневый пакет и сломал восковую печать на нём. На свет появился большой лист бумаги, сложенный вдвое. Это был офицерский патент. Не скрывая своего волнения, Надежда развернула его. Под чёрным двуглавым орлом, распростёршим крылья на фоне золотистых облаков, стояли печатные буквы:

«Божию милостью

МЫ АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ

император и самодержец Всероссийский

и прочая, и прочая, и прочая.

Известно и ведомо да будет каждому, что МЫ Александра Александрова, который НАМ служил, за оказанную его в службе НАШЕЙ ревность и прилежность в НАШИ корнеты тысяча восемьсот седьмого года Декабря 31-го дня Всемилостивейше пожаловали и учредили; яко же МЫ сим жалуем и учреждаем, повелевая всем НАШИМ подданным оного Александра Александрова за НАШЕГО корнета надлежащим образом признавать и почитать...» [32]

32

Стандартный текст офицерского патента в XIX в. Патент, принадлежавший Н. А. Дуровой, не сохранился.

Она перечитала эти упоительные строки два раза и подняла глаза на императора:

— А какой полк, ваше величество?

— Мариупольский гусарский...

— Да, но мой родной Конно-Польский, и его шеф генерал-майор Каховский...

— Забудьте о них. Никто не должен знать, как унтер-офицер Соколов превратился в корнета Александрова.

— Спасибо, ваше величество. Однако... — Она закусила губу, не зная, как задать этот вопрос.

— В чём дело, корнет Александров? — Он, улыбаясь, смотрел на неё. — Чем вы опять недовольны?

— Я слышала, что гусарский мундир очень дорог. У нашей семьи нет таких средств. Но даже если б они и были, батюшка всё равно мне не даст...

— Ясно, что не даст, — согласился Александр Павлович. — Он вообще требует, чтобы я отправил вас домой. У него есть для вас более интересные предложения. Например, вести домашнее хозяйство в его семье, воспитывать ваших младших братьев и сестёр. Ухаживать за больной матерью. Или, что ещё лучше, — вернуть вас Василию Чернову...

— Вы шутите, ваше величество! — испуганно воскликнула она.

— Да, я шучу! — Он рассмеялся в ответ. — Потому что я рад помочь одной молодой особе, весьма упрямого и дерзкого нрава, выйти из очень трудного положения!

— Век буду помнить вас и век благодарить... — Она хотела поцеловать его руку, но государь не допустил этого.

— Ассигнации — здесь. — Александр Павлович взял со стола пухлый конверт. — В моей военно-походной канцелярии, у графа Ливена, вы потом получите подорожную, деньги на прогоны, на мундир, на лошадь. А это — мой подарок. Но с условием...

Она в тревоге взглянула на императора, и он, наклонившись к Надежде, заговорщически прошептал:

— Моё условие: заказать вещи у лучшего портного! Негоже царскому крестнику выглядеть абы как...

На столе оставался всего один пакет. Он был приоткрыт, и из него выглядывала чёрно-жёлтая муаровая ленточка.

— Теперь — ваша награда. Знак отличия Военного ордена. Не правда ли, вы мечтали о нём? Я награждаю вас за отличность, оказанную в боях при Гутштадте, Гейльсберге и Фридланде... — Император сам приколол ленточку с серебряным крестиком к малиновому лацкану её коннопольской куртки, и она, став по стойке «смирно», ответила по-уставному:

— Рад стараться, ваше величество!

— Надеюсь, этот крест будет всегда напоминать вам обо мне. Служите на благо России и не забывайте тот договор, который мы с вами сегодня заключили по обоюдному согласию.

— Даю слово чести, ваше величество!

Он слегка поклонился ей, и это было знаком того, что аудиенция закончена. Однако Надежда продолжала стоять перед ним, прижимая к себе пакеты со своими новыми документами. Император взглянул на неё вопросительно.

— Ваше величество, — сказала она, — вы запретили мне быть женщиной. Но я — мать. У меня есть сын, которого я люблю больше самой жизни. Я не могу уйти отсюда, пока вы не определите его судьбу...