С мыслями о соблазнении

– Поскольку мой редактор покинул меня более двухсот страниц назад, по

крайней мере треть книги нуждается в проверке на предмет содержания. А

после ее нужно выправить и перепечатать. Я бы хотел, чтобы ты занялась этим,

любовь моя. Пока ты не одобришь роман, я никому и близко не позволю к нему

подойти. Даже Гарри.

Паника Дейзи переросла в чистый ужас.

– Я больше не работаю в «Марлоу Паблишинг», и я не твой редактор. Как,

впрочем, не корректор, не помощник, не секретарь, не соавтор и не твоя любовь.

Тебе я вообще никто и… – К глубокому ее унижению, голос сорвался, так что

ей не удалось закончить уже готовую сорваться с губ ложь. Она не смогла

сказать, что и он ей никто. – Я для тебя ничего не значу, – повторила она, дабы

подкрепить свои слова.

Дейзи вновь направилась к двери, но на сей раз она не намерена была позволить

ему остановить ее, что бы он ни говорил.

– Я сидел на кокаине.

Дейзи застыла. Медленно повернув голову, она взглянула на него через плечо и

потрясенно прошептала:

– Что?

Себастьян положил рукопись обратно на столик.

– Все началось в Париже. Не знаю почему, – пожав плечами, добавил он. –

Наверное, от скуки. Я считал, в этом нет ничего особенного, просто получу

новые ощущения, нечто, о чем можно будет написать. А затем, в Италии, я

открыл для себя, каково писать под действием наркотика, это было словно

манна небесная. Понимаешь, писательство всегда давалось мне с трудом, и

пусть мне хотелось творить, я чувствовал в себе призвание да вдобавок

заработал на том немало денег, я всегда мечтал найти способ облегчить этот

процесс.

Стиснув зубы, Дейзи сложила руки на груди.

– Каким образом меня это должно касаться?

Если он и заметил суровость в ее голосе, то не подал вида.

– Отец ненавидел меня за то, что я стал писателем, он никогда не понимал,

почему меня это заботит больше Эвермора. К тому времени, как я отправился в

Италию, я уже зарабатывал достаточно, чтобы содержать фамильное поместье.

Возможность выделять отцу квартальное содержание оказалась сладка, но, как я

уже говорил, мне всегда было нелегко писать… до тех пор, пока я не открыл для

себя кокаин. Я узнал, что если принимать наркотик, можно без малейших

усилий написать кучу книг. Не очень хороших, как ты понимаешь, зато много.

Впервые в жизни писать стало легко. Это оказалось весело. Я мог писать весь

день напролет, а потом всю ночь кутить. Я думал, что достиг нирваны. –

Себастьян замолчал, казалось, минула вечность, прежде чем он заговорил вновь.

– Эта нирвана длилась года три-четыре. А затем моя жизнь начала рушиться.

Теперь Дейзи поняла, о чем он говорил в тот день в летнем домике – кокаин был

его слабостью. Такой же, как для ее отца – бренди. Воспоминания о ранимой

тринадцатилетней девочке, которую постигло горькое разочарование, оказалось

достаточно, чтобы не дать ей разжалобиться, так что Дейзи повернулась к нему

спиной. Она направилась к выходу, но успела лишь взяться за ручку двери.

– Не уходи. – Голос Себастьяна раздался прямо у нее за спиной, он прижал

дверь ладонью, не давая открыть ее. – Пожалуйста, Дейзи, не уходи сейчас.

Просто позволь мне досказать то, что я должен.

Но она не хотела позволять. Закусив губу, Дейзи глядела на выкрашенные бело-

золотой краской дверные панели. Она не желала слушать, не желала знать об

этих вещах, не желала понимать или прощать. Она хотела уйти, и все же, когда

Себастьян отнял ладонь от двери, оказалось, что она не в силах заставить себя

открыть ее и выйти.

Дейзи стояла так в нерешительности, взявшись за дверную ручку, и слушала

продолжение его истории.

– Кокаин стал для меня важнее всего, – продолжил из-за ее спины Себастьян. –

Меня перестало волновать качество моих творений, критики принялись рвать

меня на куски, но мне было все равно. Я жил расточительно, но доходы стали

стремительно падать. И я влез в долги.

Слова сыпались из него, словно он знал, что она вот-вот сбежит, и хотел прежде

успеть объясниться.

– Дейзи, однажды ты спросила, почему люди ломают себе жизнь ради таких

вещей, но, несмотря на то что это случилось и со мной, я не могу дать тебе

ответа. Полагаю, просто наркотики притупляют нравственность. Это

единственное объяснение, которое я могу дать.

– Значит, в скандальных газетенках писали правду. – Она повернула к нему

лицо, желая использовать сие обстоятельство против него, уязвить Себастьяна

его прошлым, но не смогла.

Несмотря ни на что, она все еще любила его и не могла произнести жестокие

слова, чтобы его ранить.

– Да, – ответил он. – Безумные гулянки, выпивка, азартные игры – не было

порока, которого бы я не вкусил. Почти все, что ты слышала или читала обо

мне, – правда. Но кокаин… это было тайной. Об этом не знает никто. Никто,

кроме моего друга Сент-Сайреса, английского доктора, живущего в Италии, и

нескольких швейцарских монахов.

– Доктора? Так ты пытался вылечиться? – Дейзи еще только задавала этот

вопрос, а ей уже захотелось стукнуть себя по голове. Он зависим. Подобно

алкоголикам. Он никогда не вылечится.

– Мне пришлось, – признался Себастьян. – Однажды, я принял слишком много,

и это едва не убило меня. Когда я очнулся, доктор, за которым посылали, сказал, что если я продолжу принимать кокаин, он погубит меня, и только что будучи

на волосок от гибели, я понял, что должен остановиться. Для отвыкания доктор

порекомендовал подыскать уединенное местечко в швейцарских Альпах…