С нами были девушки

Кто знает, как воспринял капитан случай, происшедший на батальонном посту, когда вместо Зины он отправил с футляром Марию. Моховцев ничем не высказал своего неудовольствия; как и раньше, дружески приветствовал молодого офицера, когда тот лихо, по-уставному вытягивался перед ним. Андрей не знал, чем это объяснить: то ли Моховцев простил его самовольство, то ли просто не обратил на этот случай внимания. Так или иначе, все как будто обошлось благополучно, но в глубине души Земляченко не доверял обманчивому, как ему казалось, затишью и ждал неприятностей.

— «Аэрокобра»… — шептал он, всматриваясь в маленький силуэт истребителя. — А это — «спитфайр»…

В дверь постучали. Андрей не услышал. Постучали вторично, сильнее.

— Войдите! — механически ответил лейтенант.

— Разрешите обратиться! — На пороге стояла Незвидская. Сбившаяся набок пилотка и озабоченное выражение липа свидетельствовали, что девушка бежала сюда во всю мочь.

— Товарищ лейтенант! Вас вызывает командир батальона! Немедленно!

Сердце Андрея на мгновение похолодело. Но тут же лейтенант овладел собой.

— Сейчас.

— Разрешите идти?

Земляченко махнул рукой. Девушка круто повернулась и вышла. Все-таки он заметил ее мгновенный взгляд. При всей своей солдатской сдержанности, она не смогла скрыть любопытства и сочувствия, промелькнувших в ее глазах.

Лейтенант надел гимнастерку, туго подпоясался и, одернув каждую складочку, твердым шагом вышел из комнаты.

В кабинете, кроме командира, никого не было. Моховцев сидел за столом, рассматривал какую-то схему. Андрей, подходя к нему, старательно отчеканил шаг и доложил:

— По вашему приказанию лейтенант Земляченко явился!

— Хорошо, — сказал капитан, отрываясь от схемы, и протянул руку к книжечке на столе. Андрей узнал альбом с силуэтами самолетов союзной авиации, такой же, как тот, который он только что изучал.

Моховцев развернул альбом и посмотрел на лейтенанта.

— Садитесь, — неожиданно пригласил он Андрея. Тот сел в низкое кожаное кресло, стоявшее перед столом командира.

— Как у вас с новыми силуэтами? Изучили?

Моховцев спокойно смотрел на лейтенанта. Казалось, в его глазах плавают холодные льдинки.

— Так точно, товарищ капитан! — поднявшись сказал Андрей.

— Сидите! — приказал Моховцев, поднимая над головой развернутый альбом. — Отвечайте.

— «Аэрокобра»!

— Верно. А это?

— «Мустанг».

— Так. А это?

Капитан начал заслонять ладонью изображения то одного, то другого самолета, показывая Андрею лишь отдельные детали: крыло, фюзеляж, хвост. Лейтенант даже вспотел, напрягая память. К тому же ему очень неудобно было сидеть в низком, с продавленным сиденьем кресле.

Наконец льдинки в глазах капитана растаяли. Его полное, с круглым подбородком лицо осветилось.

— Ну что же, Земляченко, неплохо. А?

Андрей почувствовал, как похвала командира наполняет его сердце мальчишеской радостью. А Моховцев продолжал:

— Будете обучать солдат. С планом занятий ознакомьтесь у старшего лейтенанта Капустина. Ясно?

— Так точно! — поднялся лейтенант.

— Хорошо. Идите!

2

Перед Андреем полтора десятка сосредоточенных лиц. Он стоит возле маленького столика, перетянутый портупеей, строгий, даже немного сердитый, потому что ему по нескольку раз приходится повторять одно и то же.

В его группу входят оперативная смена, радисты и наряд наблюдательного поста. Вторую группу обучает Грищук. Занятия проходят после смены, и усталые девушки то и дело встряхивают головой: в теплой, душной казарме, где они сидят — кто на табуретке, кто на скамейке, а кто просто на кровати, — голова становится тяжелой и веки сами слипаются.

— Горицвет!

— Я!

Мария вяло встает.

— Какой это самолет? — Андрей высоко поднимает альбом.

Красный отблеск предзакатного солнца падает на рисунок, который чуть дрожит в напряженной руке лейтенанта, и всем кажется, это машина в самом деле летит в воздухе.

— Не знаю, товарищ лейтенант.

— Рядовая Горицвет, в уставе нет слов «не могу», «не знаю».

— Так точно, товарищ лейтенант.

— Какой это самолет?

Мария хмуро молчит. В другой раз она бы лукаво усмехнулась подругам — ведь смешно торчать вот так столбом возле кровати, — но девушка чувствует себя после смены усталой и поэтому безразлично смотрит куда-то в глубину казармы.

— Вчера вы распознавали быстрее.

— Так точно.

— Почему же сейчас забыли?

— Тогда вы держали альбом ближе, можно было посчитать…

— Что посчитать?..

— Сколько стекол в фонаре кабины…

Под сводами казармы раздается дружный смех девушек.

Земляченко краснеет. Ему кажется, что смеются не над ответом Горицвет, а над неудачливым учителем. Хочется властным окриком напомнить слушателям, что с ними занимается офицер. Но надо сдерживаться. И спокойным голосом, с нотками иронии, говорит:

— Значит, будете ждать, пока самолет снизится, чтобы вы могли посчитать стекла? Плохо, Горицвет!

Он опять показывает рисунок самолета, называет его характерные признаки. Время тянется очень медленно. Андрея подбадривает то, что Зина, сидящая с Койнаш недалеко от столика, не сводит с него глаз. Наверно, она одна понимает, как тяжело ему вести занятия с уставшими людьми, понимает и сочувствует.

Андрею хочется вызвать ее. Он уверен, что услышит правильный ответ, — ведь она ловит каждое слово. Но почему-то не решается ее поднять и петляет вокруг, спрашивая одну за другой ее соседок.

Наступили вечерние сумерки. Уже трудно издали рассмотреть рисунки альбомчика.

— Встать! — командует лейтенант. — Перерыв десять минут.

Девушки шумно выходят в коридор. Дневальная Меретина зажигает два карбидных фонаря: один подвешивает на крючок в центре казармы, другой ставит на столик офицера. Фонарь отражает на стене правильный, изящный профиль ее лица, с длинной черточкой век.