С Невского на Монпарнас. Русские художники за рубежом
Шрифт:
Дойдя до той строки, я добросовестно позвонил в Лондон Саше Пятигорскому, но толком ничего не понял — как быть свободным при несвободе. Но может, все же и умер-то вовремя Юрий Николаевич, потому как и благоволившему к нему Н. С. Хрущеву царствовать оставалось недолго. А еще через десяток лет стали сажать новообращенных буддистов… Да вот и совсем недавно, если верить российской печати, архирейский собор отлучил аж всех Рерихов от русской Православной Церкви, к которой они не вполне и принадлежали…
Счастливее сложилась судьба младшего сына Николая Рериха, художника Святослава.
Святослав родился в 1904 г. в Петербурге, учился в той же, что многие мирискусники, а потом и их сыновья, гимназии Карла Мая (поступил он туда на два года позже, чем Коля Бенуа, сын основоположника «Мира искусства» А. Н. Бенуа). С ранних лет Святослав помогал отцу делать эскизы декораций, копировал
«Святослав сильно преуспел в художестве. Он женился на Девике Рани, самой блестящей звезде Индии в фильмовом искусстве. Помимо великой славы в своем искусстве, Девика — чудный человек, и мы сердечно полюбили ее. Такой милый, задушевный член семьи, с широкими взглядами, любящий новую Русь. Елена Ивановна в восторге от такой дочери».
Когда Святославу было 30, а отцу его 70, Николай Рерих, получив по почте первые цветные фотографии картин сына, написал для журналов восторженный очерк о «сверкающих красках, которыми насыщены картины» Святослава:
«Если возьмем сравнить его достижения за последние годы, то можно видеть, как неустанно совершенствуется та же основная песнь красок…
В каждой картине Святослава есть то, что мы называем композицией…
Прекрасно, если можно любоваться звучными творениями. Прекрасно, если дан в жизни этот высокий дар, которым все темное, все бедственное превращается в радость духа. И как радостно мы должны приветствовать тех, которые волею судеб могут вносить в жизнь прекрасное!»
Как раз в те годы Люксембургский музей Парижа приобрел портрет знаменитого борца за мир Николая Рериха, написанный его сыном.
Святослав Рерих вошел после войны в элиту индийского общества, писал портреты Джавахарлала Неру и Индиры Ганди, был награжден индийским орденом Падма Бхушан и премией Неру. С начала 60-х г. он неоднократно приезжал в Советский Союз, где у него проходили персональные выставки. Он подарил советским музеям больше полсотни своих работ, а накануне перестройки был награжден орденом Дружбы народов. Он жил долго, а умер в индийском штате Бангалор, куда он переехал после смерти отца и где прожил почти полвека. Он счастливо не дожил до газетной и административной бури, разразившейся недавно в Москве из-за споров о наследстве. Международный Центр Рерихов, какие-то могучие русские учреждения и далекие бангалорские наследники (там еще жива была поющая кинозвезда) жестоко спорили из-за картин, из-за жилплощади в лопухинском имении, из-за «прав», в общем, качали права… Как и при жизни мудреца и пророка Н. К. Рериха, туманная мистика причудливо переплеталась с бухгалтерией, статистикой и судебной казуистикой… Вот был бы жив дедушка-нотариус Константин Рерих, он бы сумел навести порядок.
Улыбка египетской царицы, глаза великого учителя и бедная принцесса серебряного века
На петербургской выставке «Мира искусства», а потом и в рамках парижского Осеннего сезона, на устроенной Дягилевым в том же 1906 г. русской экспозиции выставлялась молодая русская художница, чьи не слишком многочисленные портреты и картины, а также поздние религиозные росписи в храмах немецкого религиозного движения «Христианская общине» могли бы ныне принести известность любой коллекции, не грозя разореньем при покупке, но суля обеспечить и радость поиска и дальнейшее обладание раритетом…
Что до автора этих строк, то легкий, призрачный силуэт этой загадочной, взбалмошной художницы впервые замаячил в мире моих «избранных призраков» каких-нибудь лет тридцать тому назад в тогдашнем полуреальном, полупридуманном нами Коктебеле… Я тогда впервые поселился с хрупким своим семилетним сыночком в «писательском» парке близ Дома Волошина, подружился со смотрителем Дома Володей Купченко и стал время от времени, в свободную от отцовских обязанностей минуту — то утром, то в полдень, а то и в полночь, в полнолунье — навещать волошинский
кабинет, где по-прежнему, как в те золотые времена, до потопа, не взирая ни на пуганых писателей (совпис), ни на их милых жен (жопис), ни на вдову бедного Макса Марью Степановну, все так же загадочно улыбалась каким-то своим тайным мыслям египетская царевна Таиах из парижского музея Гимэ… Тихо, грустно и безгневно Ты взглянула. Надо ль слов? Час настал. Прощай, царевна! Я устал от лунных снов.Эти стихи Волошин написал (и тут же подарил их своей невесте) в Париже, в самом начале века. Невесту звали просто Маргарита (Маргарита Васильевна Сабашникова), но он звал ее, конечно, загадочней — Маргоря, Аморя, и я по молодости лет еще и не знал в тот первый коктебельский год, как надо опасаться всего этого амурного аморно-маргорного морока. Мы все балдели тогда от волошинских или ивановских стихов, от коктебельских чужих романов, от былых принцесс Серебряного века, не предвидя от этого для себя никакой беды: да что там может случиться, думали мы, — век уже на дворе не Серебряный, а вполне Оловянный, хотя залив все еще трепещет дымкой серебряной фольги, на дальних пляжах таятся лунные камни — сердолики, а с лунно-бледных, еще не загорелых женщин так легко спадают в Коктебеле одежды…
Помню, как потом, в то же лето, беда грянула в моем собственном доме, как я, едва выжив, спасался от нее писанием романной прозы, и первый мой роман был, конечно, о Коктебеле. В роман попали и равнодушная улыбка древней египетской царицы, и былые неотвязные коктебельские призраки, и, конечно, Аморя… [1]
Крымская подруга Волошина и Амори (Евгения Герцык) написала когда-то о ней вполне элегантно, хотя и вполне безжалостно:
«… не запомню другой современницы своей, в которой так полно бы выразилась и утонченность старой расы, и отрыв от всякого быта, и томление по необычно-прекрасному. На этом-то узле и цветет цветок декадентства.
1
См. Б. Носик. Свет в конце аллеи, Коктебель. Изд-во «Текст», Москва, 2006.
Старость ее крови с востока: отец из семьи сибирских золотопромышленников, породнившихся со старейшиной бурятского племени. Разрез глаз, линии немножко странного лица Маргаритиного будто размечены кисточкой старого китайского мастера. Кичилась прадедовым шаманским бубном».
Как видите, подруга Герцык ищет корни пресыщенности, декаданса, тонкости и таланта «тоненькой девушки с древним лицом» не на обживаемом россиянами (самой Аморей в первую очередь) предвоенном Западе, а на древнем Востоке. Сабашниковы и вправду пришли с востока, из пограничной Кяхты. Отец Маргариты, Василий Михайлович, был потомок золотопромышленников, и в «египетском» вестибюле его московского особняка на скрещенье Большой и Малой Никитской лежал в напоминанье об истоках семейного богатства мешок с золотоносным песком. Отец и сам торговал, не слишком, впрочем, успешно, но вот братья его и Михаил, и Сергей, и Федор (подобно потомкам других русских богачей-предпринимателей) ушли в культуру и искусства. Михаил с Сергеем создали в Москве прекрасное книжное издательство, в котором вышли первым изданием совершенно замечательные, всем нынче известные русские книги — шесть сотен книг. Издательство это прославило имя братьев Сабашниковых и Михаила, и Сергея. Меньше известны были подвиги старшего из братьев, Федора, который был поначалу крупным золотопромышленником, а позднее стал искусствоведом, великим знатоком и «Кодекса» и, вероятно» «кода» Леонардо да Винчи. После смерти итальянского библиофила графа Мандзони и распродажи его коллекции страстный поклонник Леонардо да Винчи Федор Васильевич Сабашников купил рукописную тетрадочку, оригинал таинственного «Кодекса о полете птиц».
В 1893 г. именно Федор Сабашников напечатал в Париже первые 300 экземпляров «Кодекса», приложив к каждому экземпляру копию манускрипта. А в 1900 г. Федор Сабашников купил и выпустил в свет еще один манускрипт да Винчи… В какой-то связи с этими издательскими подвигами Федора стояло таинственное убийство его брата-издателя Сергея — через год после смерти Федора…
В такой вот «восточной» семье родилась будущая художница и писательница Маргарита Сабашникова.
Детство ее прошло в Москве, а с двенадцати лет она уже странствовала с родителями по всей Европе — не спеша переезжали из страну в страну, с одного курорта на другой, добрых три года.