С открытым забралом

— Вечером сведу вас в одно место.

И свел. Это была квартира токаря Шверника. Они познакомились.

— Товарищ Андрей что-то задерживается, — сказал Шверник. — Придется вам подождать.

Звякнула калитка. Шверник выглянул в окно:

— Он!

В комнату вошел человек весьма интеллигентного вида, в пенсне. Валериан вздрогнул:

— Бубнов!

Тот заморгал глазами, снял пенсне, протер его платком, снова надел, широко улыбнулся:

— Ну водит нас бог вокруг одного столба. Здравствуй! Откуда?

— Из Иркутска. Бежал.

— А куда путь держишь?

— В Питер, разумеется.

— Почему «разумеется»?

— А куда мне еще ехать? Там все знакомые.

— В том числе жандармы и полицейские.

— Питер велик. Но я с этой самарской петлей порастратился. Может, выручишь? На билет? А то махну зайцем.

Бубнов укоризненно покачал головой:

— Не выручу. Баста! Вот они, денежки. — Он вынул из карманчика несколько ассигнаций. — Но ты их не получишь. Заработать нужно.

Валериан расхохотался. Бубнов был человеком на редкость щедрым, а тут его вроде бы обуяла скупость.

— В Питере наших товарищей хватает, — сказал Бубнов, — а здесь, в Самаре, организация обескровлена. Именем партии приказываю тебе остаться здесь. Именем Ленина! Достаточно?

— Достаточно. Я ведь не анархист какой-нибудь. И к военной дисциплине привычный. В Иркутске у меня осталась жена, Прасковья Стяжкина. Махнет в Питер — тогда и не сыщем друг друга.

— К твоим услугам самарский телеграф.

Куйбышев развел руками:

— Как это я не сообразил сразу? В самом деле, телеграф! Цивилизация.

— Телеграфируй, чтоб выезжала сюда. И немедленно. Дело найдется. А это вот ей деньги на дорогу. Перешли. Не от меня — от организации.

— Капитулирую безоговорочно. От вида денег я совсем отвык, — произнес Валериан шутливо, засовывая ассигнации в потайной карманчик.

— А мне дело найдется? — спросил он, после того как напились чаю.

— Найдется, — сказал Шверник. — На нашем трубочном заводе. Ваш фрезерный станок стоит напротив моего токарного.

— Да я никогда не был фрезеровщиком! — воскликнул в сердцах Валериан. — Даже не знаю, с какого боку подойти. Столяр я. Ну могу рессоры делать. Ну в больничную кассу. На худой конец — землекопом.

— Нет. Фрезерный станок пустует. Парня угнали на войну. А замены не находится.

И все-таки Валериану на первых порах пришлось поработать табельщиком в пекарне Неклютина. Потом перешел в контору кооператива «Самопомощь». На завод его просто не хотели принимать: требовался фрезеровщик высокой квалификации. Шверник взял все на себя.

— Вас будут обучать работе на фрезерном станке тайно от администрации. Наш подпольный стол найма. Мы всех партийных товарищей устраиваем на завод таким образом. Главное — сдать пробу. А в шестой мастерской, как я уже сказал, место для вас есть.

Жил Валериан в чулане, спал на старой двери, снятой с петель, под тоненьким одеяльцем, под которым не укрыться от пронизывающего весеннего холода.

«Этот город со всеми его прекрасными домами, набережной, дебаркадерами, липовыми аллеями, скверами, заводами будет носить твое имя...»

Но слова провидца-волшебника вызвали бы у Куйбышева лишь ироничную улыбку. Зачем?.. Разве ради этого все? Вырваться бы в Петроград... Там, там остались товарищи, там путиловцы, там фабрики и заводы, где Куйбышева считают своим. А тут все приходится начинать как бы с самого начала. Войти в доверие к рабочим, стать одним из них. И в то же время — партийным авторитетом для них, чтобы направлять эту силу на революцию. А на заводе — засилие меньшевиков. Никому не известный Иосиф Адамчик должен в самое короткое время прочно утвердиться в мастерских, работать со сноровкой — и через конкретное дело добиться уважения. Рабочий человек не доверит неряхе. Покажи, на что ты способен.

В ночную смену его провели в мастерские. Знакомые запахи гари и масла, скрежет напильников, стук молотков. И лица вроде бы знакомые: длинные опущенные усы, впалые щеки, притушенные взгляды. Скованность сразу пропала, он почувствовал себя легко, будто вернулся домой. В ночные смены начальство сюда не заглядывало, много было свободных станков.

Фрезеровщик Дмитриев отрекомендовал Валериана как дальнего сродственника, приехавшего из Сибири. Мол, парень хочет получить специальность — вот он и будет потихоньку приспосабливать его к делу.

— Ему бы только получить квалификационную квитанцию, — говорил Дмитриев. — А парень он способный, это точно. Отменный столяр. Да и по металлу работал. Буду делать из него пробальщика.

Сдать пробу — значит, сдать экзамен на квалификацию. И Валериан старался.

Высокий, кудрявый, косая сажень в плечах, он сразу же вызывал симпатию у окружающих, как-то сразу стал своим. Прилежный, не обижается, когда корят за неумелость. Не сквернословит, не курит, не пьет. Словно красная девица. К таким всегда сочувственное отношение, их не только уважают, но и любят.

Валериан заготовлял сталь и обдирал лекалы, и вскоре его учитель Дмитриев стал замечать: Адамчик начинает догонять квалифицированных рабочих.

— Эге, да это уже проба первой руки! — воскликнул Дмитриев, разглядывая работу Куйбышева. — Поздравляю. Завтра же можете идти в стол найма. Будет небольшой экзамен.

Экзамен он выдержал. Получил квалификацию. Его зачислили в мастерскую.

— Поработаем на победу, — шутил Валериан в кругу партийных товарищей. — На победу революции, разумеется...

Рядом были Бубнов, Шверник, Галактионов, Кузьмичев, Коротков и другие большевики.

Вскоре, когда Адамчик занялся организацией нелегальной кассы взаимопомощи, рабочие поняли: разбирается не только в лекалах. С виду застенчивый, вроде бы простоватый, свойский, этакий медведь, а в курилке, куда стал наведываться, хоть и не курит, стоит, прислушивается к болтовне меньшевистски и оборончески настроенных рабочих, попросит махорки, свертит козью ножку, затянется разок-другой, а потом вроде бы ненароком спросит: