С открытым забралом

Были греко-персидские войны, были галльские войны, пунические, коринфские и беотийские — всех не упомнишь. Но таких еще не было, не было...

Замысел Куйбышева был чересчур уж смелым. Кое-кто его уговаривал не рисковать, отложить невероятный с тактической точки зрения поход хотя бы дней на десять: красноармейцы и без того измотаны боями за Казанджик, совершили маневр глубиной свыше ста пятидесяти верст, нужен отдых. Есть же предел человеческим возможностям! Не исключена возможность нападения англо-индийских войск, которые поспешно отошли от Казанджика. Поход через Каракумы — шаг ответственный, на одном энтузиазме тут не выедешь — требуется специальная подготовка. Следует подыскать опытных проводников. Как везти по песку пушки? Что делать с обозом, если он безнадежно застрянет в песках? Станция Айдин сильно укреплена противником, у генерала Литвинова два бронепоезда, ему беспрестанно подвозят из-за Каспия снаряды и продовольствие.

Он выслушал все эти доводы и даже согласился с ними. Правда, не без иронии.

— Очень убеждает. Значит, Красноводск мы брать не будем из-за того, что вы считаете эти сто верст по Каракумам непроходимыми?

— Ну не совсем так...

— А как же? Разве есть другой план освобождения Закаспия? Нет значит нет. Хотите сидеть до тепла? Я так считаю: противник потерпел под Казанджиком крупное поражение и в панике бежит на запад. Наша задача: не дать ему прийти в себя. Ввиду первостепенной важности закаспийского направления предлагаю концентрировать все свое внимание на этом фронте даже в ущерб другим. Удача на этом фронте искупит все лишения! Вот и командующий Закаспийской армейской группой товарищ Тимошков со мной согласен. Так я говорю, Сергей Прокофьевич?

Двадцатичетырехлетний командующий Закаспийской армейской группой Тимошков солидно пробасил:

— Другого выхода нет, Валериан Владимирович прав. Как вы знаете, член Реввоенсовета Паскуцкий тоже за этот план. По сути, мы повторим Казанджикскую операцию. И начштаба Ефимов — «за». Корм для лошадей и верблюдов придется везти с собой. Нужно установить жесткие нормы — только и всего. Скажем, возьмем запасов на четыре дня. Авось проскочим!

— А если не проскочим? Вдруг поднимется буря? Завяжется встречный бой? Или нас обнаружат и окружат?

— Все может быть. Идти надо. Пока железо кипит, надо варить...

Они все, весь штаб Закаспийского фронта, занялись подготовкой этой опасной экспедиции. Снабжение Валериан Владимирович взял на себя. Туркмены дали ему в кредит свыше двух тысяч верблюдов.

«Наконец все было разработано, отряд скомплектован, и однажды на рассвете мы двинулись в глубину пустыни... В нашем отряде, вышедшем в тыл противнику, было четыре тысячи лошадей. У нас были все виды оружия: две батареи артиллерии, конница, пехота, огромный обоз. Мы шли четверо суток, шли день и ночь, так как судьба операции заключалась в ее быстроте. Если бы противник как-нибудь обнаружил нас, то гибель всех нас была бы неизбежна...

Как и в прежних планах Куйбышева на других фронтах, неудача исключалась: на обратный путь просто не было ни воды, ни еды, ни фуража. Случись что-нибудь непредвиденное — им останется одно: бесславно погибнуть. Они должны победить... На авось шли войска великих полководцев в глубокой древности...

Группа, которую сейчас вел Куйбышев, насчитывала свыше трех тысяч штыков, почти девятьсот сабель и была пестрой по национальному составу: преобладали русские и украинцы, но много было узбеков, таджиков, казахов, киргизов, туркмен, татар, латышей, белорусов, поляков и венгров. Все они верили в необходимость этого трудного похода, никто не жаловался. Стойко переносили жажду. Весь этот разноликий отряд как бы слился в одно целое, его спаяла твердая воля их командира, который ободрял шутками, добрым советом. Его уважали за храбрость и дерзость ума. За то, что он не знает усталости. За его страстное желание очистить Советский Туркестан от белой армии. Он ел из одного с ними котелка, первым хватал винтовку и бросался в атаку, будто рядовой красноармеец. И хотя по уставу его поступки трудно было оправдать, но они поднимали дух у бойцов, снимали страх и усталость.

Он был прекрасен на своем скакуне Воронке, в кожанке и кожаной фуражке со звездой, в кожаных галифе — будто рыцарь в черных стальных доспехах.

А как задушевно пел Куйбышев русские народные песни у вечернего костра в Казанджике! Можно было слушать без конца.

Ах, как по мосту-мосту, по калиновому, Уж как шел-прошел детинка, голубой на нем кафтан, Полы машутся, раздуваются, Миткалинная рубашечка белеется. А на шейке-то платок — словно аленький цветок, А в кармане-то другой — итальянский, голубой, Ему сшила-подарила красна девица-душа. Красна девица-душа, Авдотьюшка хороша!..

Он просил подпевать ему, и все постепенно запоминали слова. И лилась широкая песня к чужому звездному небу, и думалось, что в песне этой что-то вечное, неумирающее, прочное, как сам народ. В ее незамысловатых словах крылись безудержное веселье, буйная русская силушка, и, наверное, жила-была когда-то та самая Авдотьюшка, и сложили про нее и про детинку песню...

Или же читал наизусть своего «Гайавату», завораживая образами незнакомой жизни, своим звонким голосом:

Погребен топор кровавый, Погребен навеки в землю, Тяжкий, грозный, Повабыты клики битвы, — Мир настал среди народов, Мирно мог теперь охотник Строить белую пирогу, На бобров капканы ставить И ловить сетями рыбу...

Теперь он, стиснув зубы, ведет обходную группу в неизвестное. Пляшут свой сумасшедший танец желто-серые вихри, и трудно отличить день от ночи. Нет конца пути. Сто десять верст по двадцатиметровым барханам растягиваются во все пятьсот. Ветер сразу же заметает следы, опасно отойти от колонны в сторону хотя бы на несколько шагов: кричи не кричи, тебя все равно не услышат. И выстрелов твоих не услышат. Красноармейцы тяжело дышат, задыхаются от летящего в лицо песка, к которому вдруг прибавился мелкий, колючий снег. Они прячутся за коней и верблюдов, но это мало помогает. Животные еле идут, низко опустив головы. Их все время приходится понукать, бить плетью. Верблюды ревут, плюются, поворачиваются против ветра.

Бредут, шагают по глубокому песку истерзанные бурей люди, полумертвые от усталости, от жажды, падают в изнеможении, лежат, уткнувшись лицом в песок. Не легко тащить за собой шестнадцать орудий и тридцать девять пулеметов «максим».

А мороз все набирает силу, обжигает легкие, разрывает грудь. Кто-то не перенесет этого похода, не дойдет до цели... Остальные должны дойти. Должны!..

Куйбышев ехал впереди всех. Первая пуля предназначалась бы ему, но его это мало беспокоило. Он начинал догадываться, что проводники-туркмены заблудились. Все чаще и чаще поднимаются они на вершины барханов и надолго застывают там, вглядываясь в желтую мглу.

— Почему отряд остановился? — спросил он у Сергея Тимошкова, заметив, что верблюды ложатся на землю.

— Мы потеряли ориентировку, — прокричал в ответ Тимошков, стараясь заглушить шум ветра.

В самом деле, заблудились... Где-то сбоку должна быть железная дорога. Не так уж далеко и государственная граница. Очень легко в этом желтом тумане забрести в Персию, где англичане.

Тимошков был обескуражен. Воды в бочонках осталось совсем мало.

— Что делать, Валериан Владимирович?

— Объявите большой привал. А я с небольшой группой конников отправлюсь на разведку. С места не снимайтесь, пока не получите от меня письменного приказа. Прошу двадцать всадников.

Его конь поднялся на высокий бархан, заросший черным саксаулом. Перед Куйбышевым была пустыня, затканная колеблющимся пыльным маревом. По сторонам едва угадывались силуэты других барханов, высоких, как горы.

Он смотрел во все глаза, но ничего не мог рассмотреть.

Куда ехать? Нужно оставить на верхушках барханов какие-то ориентиры, видимые издали, чтоб не потерять отряд на обратном пути. Ну хотя бы повесить белые тряпки.